- Пустите-ка, дайте-ка посмотреть, - шептал Прошка, толкаясь.
Пенсне его запотело, и, выдергивая из кармана платок, он покачнулся и соскочил с сундука, загремев башмаками. Фалалей сжал Прошкину руку и побежал вместе с ним, закрывая рот, чтобы не засмеяться. Вслед за ними в Прошкину комнату вошел Семиразов, совсем уже гнусавя:
- Опять балерину смотрели, мне-то не показываете.
- Почему она раздета? - закричал Прошка.
- Чтобы платья лучше сидели, - ответил Семиразов, - я об этом уже писал в одной вечерней газете: женщины вообще на что угодно способны из-за моды.
Но Прошка не слушал объяснений; сидел он на диване, облизывая пересохшие губы, и смотрел на обои, будто слышал шорох платья там, за стеной.
Фалалей и Семиразов подняли Прошку и повели на улицу, где он, и без того косолапый, толкал прохожих, громко разговаривал, возбуждаясь все больше. Один мимо идущий старичок сказал, опираясь на трость и повертывая постную голову:
- Сволочь, а еще студент.
Фалалей до слез смеялся, а Семиразов хихикал, обходя лужи, словно кошка.
В прихожей ресторана "Северный Полюс" взглянул Прошка мимоходом в зеркало и не узнал круглое свое, до зелени бледное, с огромными глазами и клочьями волос на висках, взлохмаченное лицо...
"Хорош, - подумал Прошка, - точно труп", - и поспешно прошел в низкий зал с двумя шипевшими под потолком фонарями, отраженными в одной зеркальной стене.
На противоположной стене нарисованы были картины из жизни Северного полюса, все же остальное, как везде: оркестр, немка у буфетной стойки и незнакомые люди за столиками.
Фалалей, обняв за талию угрястого лакея с прокуренными усами, поговорил с ним по-хорошему и заказал ужин. Прошка осматривал картины на стене, а Семиразова тошнило от голода, и он, глотая слюну, глядел на соседнего едока.
Когда принесли вино и один антрекот, Прошка быстро захмелел и стал восхищаться вслух картинами из северной жизни. Это заметил соседний едок, красный и толстый господин, сидевший у стены: сунув короткий палец в горчицу, он повел им по северному сиянию и медведю. Это ужасно рассердило Прошку; стукнув кулаком, он закричал, а красный господин, смеясь, все мазал.
- Не скандальте, оглянитесь-ка лучше назад, - сказал Фалалей, подмигнув Семиразову.
Прошка оглянулся: у противоположной стены сидел второй, точно такой же господин, и мазал по медведю горчицей.
- Ах, вот оно что, - пробормотал Прошка и быстро опустил глаза.
Так молчал он, смутно соображая, откуда идет неприятность, покуда Фалалей, допив все и доев, не повел обоих друзей в кегельбан.
Стены кегельбана были досчатые, изъеденные мокротой и в грибах, а воздух такой густой, что лампа медленно мигала, тускло освещая узкую дорожку, кегли, в конце ее черный циферблат со стрелкой.
- Недурно, - сказал Семиразов, - запашок!
Фалалей, сбросив пиджак, схватил огромный шар, подпрыгнул и, покатив его в кегли, сказал Прошке:
- А я еще головой своей туда запущу.
Прошка дико на него посмотрел и попятился; Семиразов стал смеяться, чихая и кашляя, от этого ослаб, не мог играть и, подсев к столику, стал пить пиво.
"Какие они странные оба, - думал Прошка, - в особенности Фалалей; он совсем обыкновенный, а между тем в нем страшная сила... Или это голова у меня очень кружится? Теперь бы сесть у ее ног и сказать, трогательно, со слезами: "Я болен, полюби меня, иначе я умру, милая моя девушка". А здесь очень скверно".
- Вы думаете, кто таков Фалалей - человек по-вашему? - перегнувшись через стол, спросил Семиразов у Прошки.
"К чему он это сказал? - подумал Прошка, искоса глядя, как Фалалей с грохотом валил кегли. - Смеются они надо мной, а все-таки здесь не все чисто".
- Я еще больше скажу, - продолжал Семиразов, - он людей делает; люди, как люди, только не любят дневного света и всего настоящего - предпочитают все нарисованное; при этом чувственны, как насекомые, в Петербурге их много по сырости ходит.
- Вы сами не такой ли? - спросил его Прошка, криво усмехаясь. Фалалей же в это время, надев пиджак, погрозил Семиразову, говоря:
- Ты опять проболтался, - и шепнул Прошке, - а хотите, я сейчас полную залу балеринами напущу?
- Я это знаю, - пробормотал Прошка, - у нас в деревне один мужик мог полную избу водой напускать и сквозь бревно лазил.
И, пристально взглянув на Фалалея и Семиразова, внезапно севших точно так же, как давеча, со стаканами вина, изменился Прошка в лице, надвинул картуз и побежал к выходу, бормоча:
- Черти, ах, черти. Зачем они меня морочат?
6
Выйдя из кабака на воздух, он увидел, что улица круто поднялась вверх, но не очень высоко, потому что фонари кончались невдалеке, должно быть, опускаясь оттуда под гору.
"Взберусь", - подумал Прошка, и, обливаясь потом, полез было наверх, но тротуар быстро опустился, ноги дрыгнули в воздухе, и Прошка упал на руки.
"И тут подвели, подлецы... Пойду-ка я посредине улицы".
Но улица продолжала опускаться, и Прошка уже бежал, раскачиваясь и растопыря руки.
В это время ухнуло впереди, заквакало, и длинное черное тело, узкое и вертлявое, понеслось навстречу.
Прошка остановился, протянув руки, присел и пустился зигзагами наутек, разинув рот для крика, а сзади резнуло его крылом по спине, и пронесся мимо автомобиль, в котором сидел человек в цилиндре и дама. При виде падающего Прошки она выглянула в окно...
- Это вы, - крикнул ей Прошка. - С кем это вы! - и долго смотрел вслед. Потом поднялся, обтер ладони о пальто, влез в мимо ехавшего извозчика и потрусил домой...
Проходя по коридору, он остановился перед открытой дверью... И тут опять... Там сидел у стола Семиразов, одной рукою крутил волосы на виске, другой писал...
Вернувшись из "Северного Полюса", Семиразов продолжал писать один из своих эротических рассказов.
Он начинался так: "Ее звали Зина, у ней было мучительно сладострастное тело, от нее пахло женщиной и юбками"... Семиразов был мастер писать такие рассказы. Критика о нем уже заговорила... Редактор знаменитых альманахов даже сказал ему как-то в редакции: "Да, батенька, вы, знаете, павиян".
Рассказ двигался туго, - болела голова... Он стал нырять шеей, как утенок, приводя себя этим в чувственное настроение... "Зина сбросила белье, упала в постель; чувственно пахли туберозы". Дальше не было еще придумано, и он стал вянуть над бумагой и нырять шеей...
В это время, заикаясь, окликнул его Прошка:
- Семиразов, вы сейчас были в ресторане?
- Нет, не был, - и, скривившись, Семиразов скорчил необыкновенно тошное лицо.
- Ага, - сказал Прошка тихо, - вот оно что... - Он вошел к себе, затворился на ключ и, сдернув башмаки, лег, не раздеваясь.
Тотчас кровать поплыла и закачалась. Прошка хотел отлепить от подушки голову, но не мог; в особенности томил его зеленый отсвет фонаря на потолке.
"Никого здесь нет, - подумал Прошка, - ни отца, ни матери; заехал я сюда и пропаду, как собака".
Прошка заплакал. Слезы облегчили его, и понемногу мысли устремились к тому, к чему он всегда возвращался, к светловолосой женщине, представлявшейся то на морском берегу, то среди пыльных манекенов швейной мастерской, то склонившейся к нему из окна автомобиля.
Видения эти путались с несообразностью, которую напустил Фалалей, и вновь Прошка тосковал, не зная, как выбиться из проклятой этой путаницы.
Наконец из-за печки вышел Фалалей и спокойно сел в ногах Прошкиной кровати, обхватив колено. Прошка отодвинулся, пристально глядя на хозяина.
Фалалей не двигался, лицо его было совсем зеленоватое, светился в глубине зрачок, и рот был полуоткрыт.
- Фалалей Петрович, - позвал Прошка жалобно. Фалалей, не оборачиваясь, стал шевелить губами, и вот, отовсюду: из-под дивана, кресел, из Прошкиного чемодана - повылезли черные тараканы, тихо потрескивая.
- Веришь в мою силу? - спросил Фалалей.
- Да, - ответил Прошка.
Тогда Фалалей замахнулся, и тараканы, злобно пятясь, отползли по тайным местам.
- Все это будущие люди, - сказал Фалалей, - из одного такого, например, я Семиразова сделал.
"Вот оно что", - подумал Прошка, и вдруг застонал от резких ударов сердца.
- Сделай мне ее, Фалалей, приведи ее ко мне...
- Нет, - ответил Фалалей с усмешкой, - ты слишком неопрятный, а я лучше сделаю твоего двойника.
7
Прошка спал, скрипя зубами, и голова его, казалось, была расколота, и туда насовали окурков.
В середине дня, когда в комнату, и без того душную, проник чад из кухни, он проснулся и сел, еле разлепив глаза.
Кухарка принесла измятый самовар и сахар в мешке; за окном носился туман пуще вчерашнего и стучали капли по железному карнизу.
"Больше пить не буду, - подумал Прошка, - начну жить по-новому".
Наливая чай, помешивая ложечкой, жуя булку, он продолжал неотвязно думать об ужасной чепухе вчерашнего дня... Хуже всего было ощущение безволия, какой-то ватной мягкости... После чая он решил пойти узнать расписание лекций. Проходя коридором, вспомнил, что отсюда начались вчерашние неприятности.
"Господи, если бы все было обыкновенно", - подумал он, заглядывая к Семиразову, - тот спал на спине, сложив, как покойник, кисти рук. Ничтожное лицо его было жалкое, как у немощных детей.
"Ну, слава богу, все в порядке", - подумал Прошка и, волнуясь, полез на сундук.
Швейная мастерская была такая же, как и вчера, только у стола сидели три бледные девочки и шили, поджав губы, платье для балерины Першинской.
"Все правильно, - подумал Прошка, - вот пятно на пыльном стекле - это я пальцем протер... нет, нет... лучше не вспоминать!"
Спрыгнув на пол, он долго медлил у третьей двери, потом осторожно, словно боясь, что кольнут в глаза, просунул голову: посреди комнаты, надевая подтяжки, стоял Фалалей.
- Извините, - пробормотал Прошка и вышел на улицу.
В густом тумане зажигались, отсвечивая в лужах, фонари, из мелочных лавок пахло овощами и спичками.
- Ах, ну конечно, они пробежали какой-нибудь другой дверью и сели, притворяясь куклами, пока я был в коридоре. Но кто же схватил меня сзади?.. В испуге я, наверно, повернулся к ним спиной, Фалалей и схватил, а мне показалось, что из коридора. Все-таки непонятно - зачем они сделали это. Пугали меня, что ли?
Он медленно брел по тротуару, стараясь думать о вещах обыденных, но мысль его, как испорченное часовое колесо, соскакивала и вертелась в направлении противоположном.
"Что было на самом деле, а что представилось - не понимаю, не разбираю!"
- Надо вспомнить что-то, и все станет ясным! - воскликнул он, останавливаясь у подъезда, куда только что подъехал автомобиль.
Швейцар торопливо распахнул дверцу. Опустив на подножку меховой ботик, показалось сначала обтянутое шелком колено, соболья муфта, и на тротуар выпрыгнула балерина Першинская. Прошка открыл рот и снял картуз, а из автомобиля тем же путем вылез господин в цилиндре. Он был похож на Прошку, как двойник.
Когда за балериной и этим - в цилиндре - закрылась дверь подъезда, Прошка, круто повернув, побежал прочь, бормоча:
- Вспомнил, теперь все вспомнил!
Настоящий собачий страх гнал его по улицам, и чем больше старался он стряхнуть с себя оцепенение, драму, - увидеть вещи, как они есть, тем страшней становилось, и все непонятности казались возможней.
- Вот папиросы "Нюх-Нюх" - бормотал он, глядя в окно табачной лавки, - я их постоянно курю, вот топаю ногой, вот след на стекле от моего пальца... Все это существует. Существует все, что я вижу, а я еще не видел всего, значит, я могу увидеть вещи гораздо страшнее, чем сегодня...
- Ну вот ты, - обратился он к дворнику, который, подойдя, внимательно слушал, - ты существуешь, а скажи, видел ли ты поддельных людей, которых делает Фалалей...
- Проходи, проходи, - сказал дворник строго.
- Куда же я пойду? Да, спасибо. Я пойду и все выясню.
Вновь подойдя к дому балерины, Прошка торопливо оглянулся, шмыгнул в подъезд и стал подниматься во второй этаж, где, прочтя на двери имя Першинской, позвонил, хотя палец его долго крутился около кнопки. На вопрос горничной он объяснил, что по очень важному делу нужно ему на минутку балерину Першинскую, и остался ждать в ярко освещенной дубовой передней, глядя на соболью шубу, от которой пахло духами и еще не остывшей теплотой.
"Шуба-то какая, - подумал он, - куда я лезу". Когда по комнатам послышались легкие шаги, он мгновенно вспотел от страха:
- Что я ей скажу, что я ей скажу?..
Балерина вошла, как насекомое, легко волоча за собой шелк платья, улыбаясь, как перед огнями рампы. При виде Прошки темные ресницы ее испуганно взмахнули.
- Это очень странно, - поспешно заговорил Прошка, прикладывая фуражку к груди, - вы такая красивая, как... я не знаю, а я вообще не стою ничего, но вышла глупая история, я остался в дураках, а он очень доволен, хотя он, конечно, черный таракан, у меня таких под кроватью - тысячи.
Глаза балерины снова дрогнули и с углов вдруг сузились смехом.
- О ком вы спрашиваете, - сказала она очень мягко, - я немного не поняла...
- Я, может быть, неясен... я спрашиваю о Прошке Черемисове... Может быть, он у вас по-другому называется - тот, кто с вами приехал.
1 2 3