Ни у кого, я думаю, не возникло бы сомнений, что, как гласит предание, архиепископ Кентерберийский подскользнулся на банановой кожуре, поскольку в подобные смешные конфузы, если верить преданиям, неоднократно попадали многие люди, особенно благородные пожилые джентльмены. Критик не поверил бы в эту историю, если бы нашел в ней упоминание, о том, что архиепископу явился ангел (или фэйри) и сказал, что он поскользнется, если в пятницу наденет гетры. Критик также не поверил бы этой истории, даже если было бы установлено, что это происшествие случилось в период, скажем, между 1940 и 1945 годами. Довольно об этом. Этот вывод очевиден и сделан уже давно, но я рискну еще раз использовать его (хотя это слегка не соответствует моей цели), так как этим выводом часто пренебрегают те, кто занимается истоками сказок.
Так как же насчет банановой кожуры? Нам она будет интересна только в случае, если ее отвергнут историки. Она становится гораздо полезнее, когда ее отбрасывают. Историк скорее всего скажет, что история с банановой кожурой «стала связываться с именем Архиепископа», так же как он утверждает, опираясь на весомое свидетельство, что «сказка „Пастушка гусей“ в дальнейшем стала связываться с именем Берты». Такие заявления довольно безобидны в той области, которая стала известна как «история». Но соответствует ли описание события тому, что действительно произошло в процессе создания сказки? Лично я так не думаю. Мне кажется, что ближе к истине будет утверждение, что имя Архиепископа стали связывать с банановой кожурой или что Берта постепенно превратилась в Пастушку Гусей. А еще лучше сказать, что мать Карла Великого и Архиепископ были положены в Горшок и, на самом-то деле, попали в Суп. Они оказались всего лишь приправами, добавленными в бульон. Для них это высокая честь, поскольку в Супе варится многое, что старше, важнее, красивее, смешнее, страшнее, чем было бы само по себе (если рассматривать это как факты истории).
Кажется совершенно очевидными, что Артур, действительно существовавшее лицо (хотя, вполне вероятно, не особо значительное), также попал в Горшок. Там он долго кипятился вместе с другими, более старыми персонажами и сюжетами из мифологии и Фаерии и другими затерянными историческими костями (такими, как оборона Альфреда от датчан), пока не вышел оттуда Королем Фаерии. Подобная история произошла с великим Северным «артурианским» двором королей-защитников Дании, или, по древнеанглийской традиции, Скилдингов. Король Хродгар и его семья имеют много явных отметин истории, даже больше, чем Артур, тем не менее в более старых (английских) сообщениях они ассоциируются со многими персонажами и событиями волшебной сказки: они побывали в Горшке. Но я обращаюсь теперь к следам старейших записанных английских сказок, несмотря на факт, что они мало известны в Англии, не для того, чтобы обсудить превращение мальчика-медведя в рыцаря Беовульфа или объяснить вторжение людоеда Гренделя в королевский зал Хродгара. Я хочу указать на кое-что еще, что соедржит эта традиция: отдельный наводящий на размышление пример отношения «элемента волшебной сказки» к богам, королям и безымянным людям, иллюстрирующий (как я думаю) мнение, что этот элемент не возникает и не исчезает, но существует там, в Котле Истории и ждет великих персонажей из Мифов Истории и пока безымянных Его или Ее, ждет того момента, когда их бросят в кипящий бульон, всех вместе или по очереди, не различая значения и старшинства.
Злейшим врагом короля Хродгара был Фрода, король Хетобардов. Еще в странной истории дочери Хродгара Фревару мы слышим отголоски сказки, необычной для северных героических легенд: сын врага ее дома — Ингельд, сын Фроды — влюбился в нее и женился на ней, вызвав тем самым множество бедствий. Это чрезвычайно интересно и значительно. В основании этой древней кровной вражды просвечивает фигура бога, которого скандинавы зовут Фреем (Господом) или Ингви-фреем, а англы — Ингом (в древней Северной мифологии и религии бог плодородия и зерна). Вражда королевских домов связана со священными местами культа этой религии. Ингельд и Фрода — в самих именах слышна связь с этой враждой. Фревару расшифровывается как «защита Господа». Другой важный момент из историй о Фрее (история рассказана гораздо позже, на староисландском) — история, где он влюбился издали в Гердру, дочь великана Гимира, врага богов, а позже женился на ней. Разве это доказывает, что любовь Ингельда и Фревару, да и сами они — «просто миф»? Я думаю, что нет. История часто похожа на «миф», потому что оба эти понятия в конечном счете состоят из одного и того же вещества. Допустим, что Ингельда и Фревару никогда не было на свете, а если они и существовали, то они никогда не любили друг друга, значит, свою сказку они заимствовали от мужчины и женщины, чьих имен не сохранила история, или, сказать точнее, попали в их сказку. Их кинули в Котел, где много вещей, обладающих великой силой, кипит столетиями на медленном огне, одна из которых — Любовь-С-Первого-Взгляда. Тоже самое происходит и с богами. Если бы юноша не влюбился в случайно встреченную незнакомую девушку и далее не обнаружил бы старую вражду родов, вставшую между ними и их любовью, тогда и бог Фрей с трона Одина никогда бы не разглядел и не полюбил Гердру, дочь великана. Говоря о Котле, не стоит забывать о Поварах. В Котле много всякой всячины, и нельзя сказать, что Повара черпают ковшом наугад. Их выбор важен. В конце концов боги есть боги, и это вопрос деталей, что именно сказки говорят о них. Так что мы можем допустить, что вероятнее всего сказка будет рассказывать о любви сына исторического короля, а это событие, естественно, произойдет в исторически существовавшей королевской семье, обычаи которой похожи на обычаи семей Золотого Фрея и Ванира, скорее, чем на обычаи Одина-Варвара, Чародея, кормящего ненасытное воронье, Повелителя Убитых. Неудивительно, что заговаривать означает и рассказывать сказку, и наводить чары на живых людей.
Но когда мы закончили наши исследования — собирание и сравнивание сказок из множества мест, это можно сделать, — объяснили повторяющиеся элементы, встречающиеся в разных волшебных сказках (мачехи, заколдованные быки и медведи, ведьмы-людоедки, запреты на имена и так далее) как остатки древних ритуалов, некогда совершавшихся в повседневной жизни, или верований, бывших некогда именно верованиями, а не «фантазиями», — остается еще один момент, о котором часто забывают: и сейчас сказки производят свое воздействие всеми входящими в них элементами, такими как они есть.
Во-первых, они стары, и их древность привлекательна сама по себе. Красота и ужас «Можжевелового дерева» с его изысканным трагическим началом, отвратительным людоедским варевом, ужасными костями, сверкающим мстительным духом-птицей, возникающим из тумана, который поднимается от дерева — все это осталось со мной с детства, и тем не менее главный дух этой сказки всегда связывается не с красотой и ужасом, но с расстоянием и бездной во времени, неизмеримой даже двумя тысячами лет. Без костей и тушеной человечины, от которой детей часто оберегают, читая им смягченную версию Братьев Гриммnote 16 — это видение многое теряет. Я не помню, что когда-либо был травмирован ужасом из окружения волшебных сказок, из каких бы мрачных верований и обрядов древности они ни пришли. Сейчас такие сказки имеют мифический или общий (неанализируемый) эффект, абсолютно никак не относящийся к поискам Сравнительной Фольклористики, который она не сможет ни испортить, ни объяснить; они открывают дверь в Другие Времена, и если мы проходим через нее, лишь на мгновение оказываемся по ту сторону двери, вне нашего собственного времени, вне Времени вообще, может быть.
Если мы задержимся, чтобы не просто заметить, что эти старые элементы до сих пор сохраняются, но чтобы задуматься, как они сохраняются, то, как мне кажется, мы должны заключить, что это происходит часто, если не всегда, именно из-за литературного эффекта. Не мы и даже не Братья Гримм первыми почувствовали это. Волшебные сказки, без сомнения, такая порода, из которой никто, кроме опытного геолога, не извлечет полезных ископаемых. Древний элемент может быть выброшен, забыт, потерян или заменен другими ингридиентами с большой легкостью, как показывают сравнения сказок с относительно близкими вариантами. То, что было там, часто может быть сохранено (или вставлено), потому что устный рассказчик инстинктивно или сознательно чувствует их литературную значимость.note 17 Даже когда запрет в волшебной сказке, как можно догадаться, заимствован из каких-то табу, существовавших некогда, вероятно, он сохраняется в исторически более поздних вариантах сказки благодаря огромной мифической значимости запрета. Конечно, смысл этой значимости может заключаться в самих табу. Ты не должен — или будешь ввергнут в бесконечные беды. Даже в самых нежных «детских сказках» встречаются запреты: Кролика Питера прогнали из сада, бедняга потерял свое голубое пальто и заболел. Запертая Дверь остается вечным Искушением.
ДЕТИ
Теперь я перехожу к детям, и мы рассмотрим последний, самый важный из трех вопросов: каковы, если они вообще есть, значение и роль сказок сегодня. Принято считать, что для сказок дети — самая естественная и подходящая аудитория. Обозреватели часто позволяют себе шутить о сказках, которые, по их мнению, можно читать и взрослым для собственного удовольствия: «Эта книга для детей в возрасте от шести до шестидесяти». Но я еще ни разу не слышал незаслуженной похвалы подобного рода, например, новой модели машины: «развлекает детей от семнадцати до семидесяти», хотя, по-моему, это было бы более уместно. Существует ли специфическая связь между детьми и сказками? Нужно ли обращать внимание на то, что взрослый читает их для собственного удовольствия? Читает как сказки, а вовсе не изучает как какие-нибудь курьезы. Взрослые могут коллекционировать и изучать что угодно, включая старые театральные программки и бумажные пакеты.
Даже тем, у кого хвататет ума не считать, что волшебные сказки вредны, как правило считают, что существует природная связь между детским сознанием и волшебными сказками, подобная связи между детским желудком и молоком. Я считаю это ошибкой. Эта ошибка в лучшем случае происходит благодаря фальшивой сентиментальности , или ее допускают те, кто по какой-либо причине (например, отсутствие собственных детей) склонны думать о детях как о специфических существах, существах почти что другой расы, а не как о нормальных, может быть, только незрелых членах определенной семьи или человечества в целом.
Фактически, такая связь между детьми и волшебными сказками — это печальная ошибка нашей собственной истории. В современном литературном мире волшебные сказки относят к категории «литературы для нянек», также как неуклюжую старомодную мебель относят в детскую, потому что взрослым она больше не нужна, и если ее сломают, то не жалко. [В случае со сказками и другими традициями, правилами для нянек есть и другой фактор. Семьи побогаче нанимали женщин присматривать за детьми, и сказки рассказывались этими няньками, которые зачастую были знакомы со старинными обычаями и традициями гораздо лучше своих господ. Прошло уже много времени с тех пор, как этот источник иссяк, по крайней мере, в Англии, но он имел довольно большре значение. Однако опять же, это не доказывает, что дети
— существа особо восприимчивые к исчезающему фольклору (народным традициям). Няньки могли бы так же (и так было бы даже лучше) подбирать картины и мебель для детской.] Вовсе не дети выбрали себе такую литературу. Дети как вид (класс) — если не обращать внимание на эту ошибку, поскольку они вовсе не являются каким-то отдельным видом (классом) — не то чтобы больше любят волшебные сказки и нельзя сказать, что они понимают их лучше взрослых или любят их более, чем какие-нибудь другие вещи. Они молоды, и они растут, у них есть апппетит ко всему, так что сказки идут довольно хорошо. Но на самом деле лишь некоторые дети, равно как и некоторые взрослые, имеют особый вкус к сказкам; и если они имеют таковой, то он как правило не является исключительным или доминирующим.[См. замечание в конце.] Этот вкус, я думаю, не может появиться в раннем детстве сам по себе, без созданных окружающими условий, и эта особенность, без сомнения, не уменьшается, а увеличивается с возрастом, если она дана от рождения.
Действительно, в последнее время сказки обычно пишутся или «адаптируются» для детей. Но это можно сделать и с музыкой, поэзией, романами, историями или научными пособиями. Это опасный процесс, даже если в нем есть необходимость. Эти жанры спасает от разрушения на самом деле то, что они не входят в компетенцию нянек; детские и школьные классные комнаты просто прививают детям такие вкусы и взгляды на взрослые вещи, какие сами взрослые считают (и часто ошибочно) свойственными им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Так как же насчет банановой кожуры? Нам она будет интересна только в случае, если ее отвергнут историки. Она становится гораздо полезнее, когда ее отбрасывают. Историк скорее всего скажет, что история с банановой кожурой «стала связываться с именем Архиепископа», так же как он утверждает, опираясь на весомое свидетельство, что «сказка „Пастушка гусей“ в дальнейшем стала связываться с именем Берты». Такие заявления довольно безобидны в той области, которая стала известна как «история». Но соответствует ли описание события тому, что действительно произошло в процессе создания сказки? Лично я так не думаю. Мне кажется, что ближе к истине будет утверждение, что имя Архиепископа стали связывать с банановой кожурой или что Берта постепенно превратилась в Пастушку Гусей. А еще лучше сказать, что мать Карла Великого и Архиепископ были положены в Горшок и, на самом-то деле, попали в Суп. Они оказались всего лишь приправами, добавленными в бульон. Для них это высокая честь, поскольку в Супе варится многое, что старше, важнее, красивее, смешнее, страшнее, чем было бы само по себе (если рассматривать это как факты истории).
Кажется совершенно очевидными, что Артур, действительно существовавшее лицо (хотя, вполне вероятно, не особо значительное), также попал в Горшок. Там он долго кипятился вместе с другими, более старыми персонажами и сюжетами из мифологии и Фаерии и другими затерянными историческими костями (такими, как оборона Альфреда от датчан), пока не вышел оттуда Королем Фаерии. Подобная история произошла с великим Северным «артурианским» двором королей-защитников Дании, или, по древнеанглийской традиции, Скилдингов. Король Хродгар и его семья имеют много явных отметин истории, даже больше, чем Артур, тем не менее в более старых (английских) сообщениях они ассоциируются со многими персонажами и событиями волшебной сказки: они побывали в Горшке. Но я обращаюсь теперь к следам старейших записанных английских сказок, несмотря на факт, что они мало известны в Англии, не для того, чтобы обсудить превращение мальчика-медведя в рыцаря Беовульфа или объяснить вторжение людоеда Гренделя в королевский зал Хродгара. Я хочу указать на кое-что еще, что соедржит эта традиция: отдельный наводящий на размышление пример отношения «элемента волшебной сказки» к богам, королям и безымянным людям, иллюстрирующий (как я думаю) мнение, что этот элемент не возникает и не исчезает, но существует там, в Котле Истории и ждет великих персонажей из Мифов Истории и пока безымянных Его или Ее, ждет того момента, когда их бросят в кипящий бульон, всех вместе или по очереди, не различая значения и старшинства.
Злейшим врагом короля Хродгара был Фрода, король Хетобардов. Еще в странной истории дочери Хродгара Фревару мы слышим отголоски сказки, необычной для северных героических легенд: сын врага ее дома — Ингельд, сын Фроды — влюбился в нее и женился на ней, вызвав тем самым множество бедствий. Это чрезвычайно интересно и значительно. В основании этой древней кровной вражды просвечивает фигура бога, которого скандинавы зовут Фреем (Господом) или Ингви-фреем, а англы — Ингом (в древней Северной мифологии и религии бог плодородия и зерна). Вражда королевских домов связана со священными местами культа этой религии. Ингельд и Фрода — в самих именах слышна связь с этой враждой. Фревару расшифровывается как «защита Господа». Другой важный момент из историй о Фрее (история рассказана гораздо позже, на староисландском) — история, где он влюбился издали в Гердру, дочь великана Гимира, врага богов, а позже женился на ней. Разве это доказывает, что любовь Ингельда и Фревару, да и сами они — «просто миф»? Я думаю, что нет. История часто похожа на «миф», потому что оба эти понятия в конечном счете состоят из одного и того же вещества. Допустим, что Ингельда и Фревару никогда не было на свете, а если они и существовали, то они никогда не любили друг друга, значит, свою сказку они заимствовали от мужчины и женщины, чьих имен не сохранила история, или, сказать точнее, попали в их сказку. Их кинули в Котел, где много вещей, обладающих великой силой, кипит столетиями на медленном огне, одна из которых — Любовь-С-Первого-Взгляда. Тоже самое происходит и с богами. Если бы юноша не влюбился в случайно встреченную незнакомую девушку и далее не обнаружил бы старую вражду родов, вставшую между ними и их любовью, тогда и бог Фрей с трона Одина никогда бы не разглядел и не полюбил Гердру, дочь великана. Говоря о Котле, не стоит забывать о Поварах. В Котле много всякой всячины, и нельзя сказать, что Повара черпают ковшом наугад. Их выбор важен. В конце концов боги есть боги, и это вопрос деталей, что именно сказки говорят о них. Так что мы можем допустить, что вероятнее всего сказка будет рассказывать о любви сына исторического короля, а это событие, естественно, произойдет в исторически существовавшей королевской семье, обычаи которой похожи на обычаи семей Золотого Фрея и Ванира, скорее, чем на обычаи Одина-Варвара, Чародея, кормящего ненасытное воронье, Повелителя Убитых. Неудивительно, что заговаривать означает и рассказывать сказку, и наводить чары на живых людей.
Но когда мы закончили наши исследования — собирание и сравнивание сказок из множества мест, это можно сделать, — объяснили повторяющиеся элементы, встречающиеся в разных волшебных сказках (мачехи, заколдованные быки и медведи, ведьмы-людоедки, запреты на имена и так далее) как остатки древних ритуалов, некогда совершавшихся в повседневной жизни, или верований, бывших некогда именно верованиями, а не «фантазиями», — остается еще один момент, о котором часто забывают: и сейчас сказки производят свое воздействие всеми входящими в них элементами, такими как они есть.
Во-первых, они стары, и их древность привлекательна сама по себе. Красота и ужас «Можжевелового дерева» с его изысканным трагическим началом, отвратительным людоедским варевом, ужасными костями, сверкающим мстительным духом-птицей, возникающим из тумана, который поднимается от дерева — все это осталось со мной с детства, и тем не менее главный дух этой сказки всегда связывается не с красотой и ужасом, но с расстоянием и бездной во времени, неизмеримой даже двумя тысячами лет. Без костей и тушеной человечины, от которой детей часто оберегают, читая им смягченную версию Братьев Гриммnote 16 — это видение многое теряет. Я не помню, что когда-либо был травмирован ужасом из окружения волшебных сказок, из каких бы мрачных верований и обрядов древности они ни пришли. Сейчас такие сказки имеют мифический или общий (неанализируемый) эффект, абсолютно никак не относящийся к поискам Сравнительной Фольклористики, который она не сможет ни испортить, ни объяснить; они открывают дверь в Другие Времена, и если мы проходим через нее, лишь на мгновение оказываемся по ту сторону двери, вне нашего собственного времени, вне Времени вообще, может быть.
Если мы задержимся, чтобы не просто заметить, что эти старые элементы до сих пор сохраняются, но чтобы задуматься, как они сохраняются, то, как мне кажется, мы должны заключить, что это происходит часто, если не всегда, именно из-за литературного эффекта. Не мы и даже не Братья Гримм первыми почувствовали это. Волшебные сказки, без сомнения, такая порода, из которой никто, кроме опытного геолога, не извлечет полезных ископаемых. Древний элемент может быть выброшен, забыт, потерян или заменен другими ингридиентами с большой легкостью, как показывают сравнения сказок с относительно близкими вариантами. То, что было там, часто может быть сохранено (или вставлено), потому что устный рассказчик инстинктивно или сознательно чувствует их литературную значимость.note 17 Даже когда запрет в волшебной сказке, как можно догадаться, заимствован из каких-то табу, существовавших некогда, вероятно, он сохраняется в исторически более поздних вариантах сказки благодаря огромной мифической значимости запрета. Конечно, смысл этой значимости может заключаться в самих табу. Ты не должен — или будешь ввергнут в бесконечные беды. Даже в самых нежных «детских сказках» встречаются запреты: Кролика Питера прогнали из сада, бедняга потерял свое голубое пальто и заболел. Запертая Дверь остается вечным Искушением.
ДЕТИ
Теперь я перехожу к детям, и мы рассмотрим последний, самый важный из трех вопросов: каковы, если они вообще есть, значение и роль сказок сегодня. Принято считать, что для сказок дети — самая естественная и подходящая аудитория. Обозреватели часто позволяют себе шутить о сказках, которые, по их мнению, можно читать и взрослым для собственного удовольствия: «Эта книга для детей в возрасте от шести до шестидесяти». Но я еще ни разу не слышал незаслуженной похвалы подобного рода, например, новой модели машины: «развлекает детей от семнадцати до семидесяти», хотя, по-моему, это было бы более уместно. Существует ли специфическая связь между детьми и сказками? Нужно ли обращать внимание на то, что взрослый читает их для собственного удовольствия? Читает как сказки, а вовсе не изучает как какие-нибудь курьезы. Взрослые могут коллекционировать и изучать что угодно, включая старые театральные программки и бумажные пакеты.
Даже тем, у кого хвататет ума не считать, что волшебные сказки вредны, как правило считают, что существует природная связь между детским сознанием и волшебными сказками, подобная связи между детским желудком и молоком. Я считаю это ошибкой. Эта ошибка в лучшем случае происходит благодаря фальшивой сентиментальности , или ее допускают те, кто по какой-либо причине (например, отсутствие собственных детей) склонны думать о детях как о специфических существах, существах почти что другой расы, а не как о нормальных, может быть, только незрелых членах определенной семьи или человечества в целом.
Фактически, такая связь между детьми и волшебными сказками — это печальная ошибка нашей собственной истории. В современном литературном мире волшебные сказки относят к категории «литературы для нянек», также как неуклюжую старомодную мебель относят в детскую, потому что взрослым она больше не нужна, и если ее сломают, то не жалко. [В случае со сказками и другими традициями, правилами для нянек есть и другой фактор. Семьи побогаче нанимали женщин присматривать за детьми, и сказки рассказывались этими няньками, которые зачастую были знакомы со старинными обычаями и традициями гораздо лучше своих господ. Прошло уже много времени с тех пор, как этот источник иссяк, по крайней мере, в Англии, но он имел довольно большре значение. Однако опять же, это не доказывает, что дети
— существа особо восприимчивые к исчезающему фольклору (народным традициям). Няньки могли бы так же (и так было бы даже лучше) подбирать картины и мебель для детской.] Вовсе не дети выбрали себе такую литературу. Дети как вид (класс) — если не обращать внимание на эту ошибку, поскольку они вовсе не являются каким-то отдельным видом (классом) — не то чтобы больше любят волшебные сказки и нельзя сказать, что они понимают их лучше взрослых или любят их более, чем какие-нибудь другие вещи. Они молоды, и они растут, у них есть апппетит ко всему, так что сказки идут довольно хорошо. Но на самом деле лишь некоторые дети, равно как и некоторые взрослые, имеют особый вкус к сказкам; и если они имеют таковой, то он как правило не является исключительным или доминирующим.[См. замечание в конце.] Этот вкус, я думаю, не может появиться в раннем детстве сам по себе, без созданных окружающими условий, и эта особенность, без сомнения, не уменьшается, а увеличивается с возрастом, если она дана от рождения.
Действительно, в последнее время сказки обычно пишутся или «адаптируются» для детей. Но это можно сделать и с музыкой, поэзией, романами, историями или научными пособиями. Это опасный процесс, даже если в нем есть необходимость. Эти жанры спасает от разрушения на самом деле то, что они не входят в компетенцию нянек; детские и школьные классные комнаты просто прививают детям такие вкусы и взгляды на взрослые вещи, какие сами взрослые считают (и часто ошибочно) свойственными им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10