Он вступает
в сквер, тянущийся вдоль неширокой улицы, движение на которой перекрыто
из-за дорожных работ. Тихая, совершенно пустая улица с разрытой мостовой и
кучами булыжников.
Феликс обнаруживает, что на ботинке развязался шнурок.
Он подходит к скамейке, опускает на землю авоську и ставит правую
ногу на край скамейки. Вдруг авоська словно взрывается - с лязгом и
дребезгом.
Невесть откуда брошенный булыжник угодил в нее и произвел в бутылках
разрушения непоправимые. Брызги стеклянного лома усеяли все близлежащее
пространство.
Феликс растерянно озирается. Сквер пуст. Улица пуста. Сгущаются
вечерние тени. В куче стеклянного крошева в авоське закопался булыжник
величиной с голову ребенка.
- Странные дела... - произносит Феликс в пространство.
Он делает движение, собираясь нагнуться за авоськой, но затем
пожимает плечами и уходит, засунув руки в карманы.

В шесть часов вечера Феликс, подумав о еде, входит в зал ресторана
"Кавказский". Он останавливается у порога, и тут к нему величественно и
плавно придвигается метрдотель Павел Павлович - рослый смуглый мужчина в
черном фрачном костюме с гвоздикой в петлице.
- Давненько не изволили заходить, Феликс Александрович! - рокочет он.
- Дела? Заботы? Труды?
- Труды, труды, - невнимательно отзывается Феликс. - А равно и
заботы... А вот вас, Павел Павлович, как я наблюдаю, ничто не берет.
Атлет, да и только...
- Вашими молитвами, Феликс Александрович. А паче всего - беспощадная
дрессировка организма. Ни в коем случае не распускать себя! Постоянно
держать в узде!... Извольте вот туда, к окну...
- Спасибо, Павел Павлович, в другой раз... Мне бы с собой
чего-нибудь. Домой к ужину. Ну там, пару калачиков, ветчинки, а? Но в
долг, Пал Палыч! А?
- Сделаем.
Через некоторое время Феликс получает довольно объемный сверток.

Из телефона-автомата Феликс звонит на квартиру Курдюкова.
- Зоечка, это я, Феликс... Ну как там Костя?
- Ой, как хорошо, что вы позвонили, Феликс! Я только что из больницы!
Вы знаете, он очень просит, чтобы вы к нему зашли...
- Обязательно. А как же... А как он вообще?
- Да все обошлось, слава богу. Но он очень просит, чтобы вы пришли.
Только об этом и говорит.
- Да? Н-ну... Завтра...
- Нет! Он просит, чтобы обязательно сегодня! Он мне просто приказал:
позвонит Феликс Александрович - скажи ему, чтобы пришел обязательно
сегодня же...
- Сегодня? Хм... - мямлит Феликс.
- Найди его, говорит, где хочешь! Хоть весь город объезди... Что-то у
него к вам важное, Феликс. И срочное. Вы, поймите, он сам не свой. Ну
забегите вы к нему сегодня, ну хоть на десять минут!
- Ну ладно, ну хорошо, что ж делать...

Когда Феликс входит в палату, Курдюков сидит на койке и с отвращением
поедает манную кашу в жестяной тарелке. Он весь в больничном, но выглядит
в общем неплохо, за умирающего его принять невозможно. Увидев Феликса,
Курдюков живо вскакивает и так яро к нему бросается, что Феликс даже
шарахается от неожиданности. Курдюков хватает его за руку и принимается
пожимать и трясти, трясти и пожимать, и при этом говорит, как заведенный,
не давая Феликсу сказать ни слова:
- Старик! Ты себе представить не можешь, что тут со мной было! Десять
кругов ада, клянусь всем святым! Страшное дело! Представляешь, понабежали
со всех сторон, с трубками, наконечниками, с клистирами наперевес, все в
белом - жуткое зрелище...
Наступая на ноги он теснит Феликса к дверям.
- Да что ты все пихаешься? - спрашивает Феликс, уже оказавшись в
коридоре.
- Давай, старик, пойдем присядем... Вон там у них скамеечка под
пальмой.
Они усаживаются на скамеечку под пальмой.
- Потом, представляешь, кислород! - с энтузиазмом продолжает
Курдюков. - Ну думаю, все, врезаю дуба. Однако нет! Проходит час, другой,
прихожу в себя - и ничего!
- Не понадобилось, значит, - благодушно вставляет Феликс.
- Что именно? - быстро спрашивает Курдюков.
- Ну, этот твой... Мафусаил... Мафусалин... Зря, значит, я хлопотал.
- Что ты! Они мне, понимаешь, сразу клизму, промывание желудка под
давлением, представляешь? У меня, понимаешь, глаза на лоб, я им говорю:
ребята срочно зовите окулиста...
И тут Курдюков вдруг обрывает себя и спрашивает шепотом:
- Ты что так смотришь?
- Как? - удивляется Феликс. - Как я смотрю?
- Да нет, никак... - уклоняется Курдюков. - Ну иди! Что тут тебе со
мной! Навестил, и спасибо большое... Коньячок за мной. Как только выйду -
в первый же день.
Он встает. И Феликс тоже встает - в растерянности и недоумении.
Некоторое время они молчат, глядя друг другу в глаза. Потом Курдюков вдруг
снова спрашивает полушепотом:
- Ты чего?
- Да ничего. Пойду.
- Конечно, иди... Спасибо тебе...
- Ты мне больше ничего не хочешь сказать? - спрашивает Феликс.
- Насчет чего? - произносит Курдюков совсем уже тихо.
- А я знаю - насчет чего? - взрывается Феликс. - Я знаю, зачем ты
меня сюда - на ночь глядя? Мне говорят: срочное дело, необходимо сегодня
же, немедленно... Какое дело? Что тебе необходимо?
- Кто говорил, что срочное дело?
- Жена твоя говорила! Зоя!
- Да нет! - объявляет Курдюков. - Да чепуха это все, перепутала она!
Совсем не про тебя речь шла, и было это не так уж срочно... А она говорила
- сегодня? Вот дурища! Она просто не поняла...
Феликс машет рукой.
- Ладно. Господь с вами обоими. Не поняла, так не поняла. Выздоровел
- и слава богу. А я пошел.
Феликс направляется к выходу, а Курдюков семенит рядом, забегая то
справа, то слева.
- Ну ты не обиделся, я надеюсь... - бормочет он. - Ты, главное, знай:
я тебе благодарен так, что если ты меня попросишь... О чем бы ты меня не
попросил... Ты знаешь, какого я страху натерпелся? Не дай бог тебе
отравиться, Снегирев...
А на пустой лестничной площадке Курдюков вдруг обрывает свою
бессвязицу, судорожно вцепляется Феликсу в грудь, прижимает его к стене и,
брызгаясь, шипит ему в лицо:
- Ты запомни, Снегирев! Не было ничего, понял? Забудь!
- Постой, да ты что? - бормочет Феликс, пытаясь отодрать его руки.
- Не было ничего! - шипит Курдюков. - Не было! Хорошенько запомни! Не
было!
- Да пошел ты к черту! Обалдел, что ли? - гаркает Феликс в полный
голос. Ему удается, наконец, оторвать от себя Курдюкова, и, с трудом
удерживая его на расстоянии, он произносит: - Да опомнись, чучело
гороховое! Что это тебя разбирает?
Курдюков трясется, брызгается и все повторяет:
- Не было ничего, понял? Не было! Ничего не было!
Потом он обмякает и принимается плаксиво объяснять:
- накладка у меня получилась, Снегирев... Накладка вышла! Институт же
тот, на Богородском шоссе, секретный, номерной... Не положено мне про него
ничего знать... А тебе уж и подавно не положено! А я вот тебе ляпнул, а
они уже пришли и замечание сделали... Прямо хоть из больницы не выходи!
Накладка это... Загубишь ты меня своей болтовней!
- Ну хорошо, хорошо, - говорит Феликс, с трудом сохраняя спокойствие.
- Секретный. Хорошо. Ну чего ты дергаешься? Какое мне до всего этого дело?
Надо, чтобы я забыл, - считай, что я забыл... Не было и не было, что я -
спорю?
Он отодвигает Курдюкова с дороги и спускается по лестнице. Он уже в
самом низу, когда Курдюков перегнувшись через перила, шипит ему в след на
всю больницу:
- О себе подумай, Снегирев! Серьезно тебе говорю! О себе!

Дома, в тесноватой своей прихожей, Феликс зажигает свет, кладет на
столик сверток (с едой от Павла Павловича), устало стягивает с головы
берет, снимает плащ и принимается аккуратно напяливать его на деревянные
плечики.
И тут обнаруживает нечто ужасное.
В том месте, которое приходится как раз на левую почку, плащ проткнут
длинным шилом с деревянной рукояткой.
Несколько секунд Феликс оцепенело смотрит на эту округлую деревянную
рукоятку, затем осторожно вешает плечики с плащом на вешалку и двумя
пальцами извлекает шило.
Электрический блик жутко играет на тонком стальном жале.
И Феликс отчетливо вспоминает:
- искаженную физиономию Курдюкова и его шипящий вопль: "О себе
подумай, Снегирев! Серьезно тебе говорю! О себе!";
- стеклянный лязг и дребезг и булыжник в куче битого стекла на
авоське;
- испуганные крики и вопли разбегающейся очереди и тупую страшную
морду МАЗа, накатывающегося на него как судьба;
- и вновь бормотанье Курдюкова: "Не дай бог тебе отравиться,
Снегирев..."
Слишком много всего для одного дня.
Не выпуская шила из пальцев, Феликс накидывает на дверь цепочку. Он
испуган.

Глубокая ночь, дождь. Дома погружены во тьму, лишь кое-где горят
одинокие прямоугольники окон.
У подъезда многоэтажного дома останавливается легковой автомобиль.
Гаснут фары. Из машины выбираются под дождь четыре неясные фигуры,
останавливаются и задирают головы.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Вон три окна светятся. Спальня, кабинет, кухня...
Седьмой этаж.
МУЖСКОЙ ГОЛОС: Почему у него везде свет? Может, у него гости?
ДРУГОЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС: Никак нет. Один он. Никого у него нет.

Кабинет Феликса залит светом. Горит настольная лампа, горит торшер,
горит люстра, горят бра.
Феликс в застиранной пижаме работает за столом. Пишущая машинка по
ночному времени отодвинута в сторону, Феликс пишет от руки. Страшное шило
лежит тут же, в деревянном ящичке с картонными карточками.
Звонок в дверь.
Феликс смотрит на часы. Пять минут третьего ночи.
Феликс глотает всухую. Ему страшно.
Он идет в прихожую и останавливается перед дверью.
- Кто там? - произносит он сипло.
- Открой, Феликс, это я, - отзывается негромкий женский голос.
- Наташенька? - с удивлением и радостью говорит Феликс.
Он торопливо снимает цепочку и распахивает дверь.
Но на пороге вовсе не Наташа - давешний мужчина в клетчатом. Под
пристальным взглядом его светлых выпуклых глаз Феликс отступает на шаг.
Все происходит очень быстро. Клетчатый оттесняет его, проникает в
прихожую, крепко ухватывает за руки и прижимает к стене. А с лестничной
площадки быстро и бесшумно входят в квартиру один за другим:
- огромный плечистый Иван Давыдович в черном плаще до щиколоток, в
руке - маленький саквояж;
- стройная очаровательная Наталья Петровна с сумочкой на длинном
ремешке через плечо;
- высокий смуглый Павел Павлович в распахнутом сером пальто, под
которым виден все тот же черный фрачный костюм с той же гвоздикой в
петлице.
ФЕЛИКС (обалдело): Пал Палыч?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Он самый, душа моя, он самый...
ФЕЛИКС: Что случилось?
Павел Павлович ответить не успевает. Из кабинета раздается властный
голос:
- Давайте его сюда!
Клетчатый ведет Феликса в кабинет. Иван Давыдович сидит в кресле у
стола. Плащ небрежно брошен на диван, саквояж поставлен у ноги.
ФЕЛИКС: Что, собственно, происходит? В чем дело?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Тихо, прошу вас.
КЛЕТЧАТЫЙ: Куда его?
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Вот сюда... Сядьте, пожалуйста, на свое место, Феликс
Александрович.
ФЕЛИКС: Я сяду, но я хотел бы все-таки знать, что происходит...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Спрашивать буду я. А вы садитесь и будете отвечать на
вопросы.
ФЕЛИКС: Какие вопросы? Ночь на дворе...
Слегка подталкиваемый клетчатым, он обходит стол и садится на свое
место напротив Ивана Давыдовича. Он растерянно озирается; видно, что ему
очень и очень страшно.
Хотя, казалось бы, чего бояться? Наташа мирно сидит на диване и
внимательно изучает свое отражение в зеркальце, извлеченном из сумки.
Павел Павлович обстоятельно устраивается в кресле под торшером и одобряюще
кивает оттуда Феликсу. Вот только клетчатый... Он встает в дверях -
скрестив ноги, прислонился к косяку и раскуривает сигарету; руки в черных
кожаных перчатках.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Сегодня в половине третьего вы были у меня в
институте. Куда вы отправились потом?
ФЕЛИКС: А кто вы, собственно, такие? Почему я должен...
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Потому что. Вы обратили внимание, что сегодня трижды
только случайно остались в живых?.. Ну вот хотя бы это... (Он берет двумя
пальцами страшное шило за острие и показывает перед глазами Феликса) два
сантиметра правее - и конец! Поэтому я буду спрашивать, а вы будете
отвечать. Добровольно и абсолютно честно. Договорились?
Феликс молчит. Он сломлен.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Итак, куда вы отправились от меня? Только не лгать.
ФЕЛИКС: В Дом Культуры. Железнодорожников.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Зачем?
ФЕЛИКС: Я там выступал. Перед читателями... Вот гражданин может
подтвердить. Он меня видел.
КЛЕТЧАТЫЙ: Правильно. Не врет.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Кто была та пожилая женщина в очках?
1 2 3 4 5 6 7