Сниффи доводилось прежде видеть этот металлический, цвета хаки, ящик с надписью «Армия США», но что в нём, он не знал.
– В этом ящике – тяжёлый ручной пулемёт М-3 50-го калибра, – сообщил Рокфеллер, открывая крышку ящика и доставая из него посверкивающего черным металлом монстра. – Ствол у него керамический, большинство деталей изготовлено из композитных материалов, оттого весит он вполовину того, что весил старый добрый браунинг 50-го калибра. Скорострельность такая, что и представить страшно, отдачи почти никакой, а каждая пуля способна пробить огромную дыру в лобовой броне танка.
Рокфеллер, смачно прищёлкнув языком, продолжил:
– Беда только, что таких игрушек было выпущено всего ничего. Пентагон едва успел запустить их опытную партию, как началась заварушка с омолаживателем. Мне очень повезло, что я обзавёлся хотя бы одним.
Лица швейцарцев оставались непроницаемы. Они сидели неподвижно, лишь Андолини слегка перемещал видеокамеру, постоянно держа Рокфеллера в фокусе.
– Бьюсь об заклад, что у вас, ребята, таких игрушек нет и в помине. – Рокфеллер достал из ящика обойму и привычно вогнал её в ручной пулемёт. – Ведь и ежу понятно, что в Европе классно изготовляли только часы! Но вам наверняка по силам сделать копии с моей малютки. Ведь так? – Он на секунду замолчал. – Так я вам вот что скажу. Дайте мне штук тридцать таких игрушек, ну и, конечно, патроны к ним, а я через день положу к вашим ногам весь Западный Роли. Ну как, честная сделка?
– Силой оружия глобального кризиса не разрешишь.
– Тогда нужно более мощное оружие!
Шпитцлер невозмутимо кивнул и сказал:
– У нас есть более мощное оружие. Пули, начинённые гуманизмом.
– Что-что?
– Пули, начинённые гуманизмом. – Шпитцлер говорил с теми же интонациями, с какими в былые времена читали лекции опытные профессора в университете. – Люди хотят долгой жизни и не желают быстрой смерти от оружия. Пули, начинённые гуманизмом, позволяют нам создать такую социальную среду, в которой медикаменты будут справедливо распределены без насилия.
– Людям, сколько ни дай, всё мало.
– В душе каждого живут ангел и злобная обезьяна. За многие века люди выработали такой образ поведения, который позволял им жить в мире с соседями, но неожиданно появился омолаживатель и разрушил все моральные устои. Нам следовало научиться жить по новым правилам. И мы научились. Вместе с дозой омолаживателя мы теперь выдаём и пулю гуманизма – наше собственное достижение в медицине.
– Так пуля, начинённая гуманизмом, вовсе не пуля? – спросил удивлённый Сниффи. – Выходит, она – некий нейрофизиологический препарат?
– Вы как всегда правы, мой юный друг. Пуля, начинённая гуманизмом, предназначена для особенно агрессивных человеческих особей, а для всех остальных – обычный раствор того же самого препарата, вводимый в организм добровольно в виде инъекции. Я не нейролог и не могу объяснить принцип действия препарата гуманизма, но знаю точно, что он, воздействуя на мозг, пробуждает в людях жалость, усиливает симпатию к другим людям, восстанавливает утерянную с появлением омолаживателя способность человеческих существ вести себя в соответствии с установившимися нормами морали.
– Сдаётся мне, что ваша пуля гуманизма – обычный наркотик. – Рокфеллер поморщился. – Говорите, каждый в Европе принимает его?
– Каждый, кто пользуется омолаживателем. Бессмертие не даётся даром. Лучше уж пуля гуманизма, чем свинцовая пуля.
– Ваша пуля гуманизма – обычный промыватель мозгов! – возмущённо воскликнул Сниффи. – Может, вас и устраивает, что люди в Европе превратились в послушных овечек, но у нас, в Америке, такой фокус не пройдёт!
– Нам тоже такое положение вещей не нравится, – сказал Шпитцлер. – Благодаря пуле гуманизма мы вышли из состояния кризиса, но изготовлять пулю гуманизма дорого и сложно, а производство обоих препаратов – омолаживателя и пули гуманизма – быстро истощает наши ресурсы. Поэтому мы разработали план. Мы хотим изменить генную систему человека так, чтобы его организм сам непрерывно вырабатывал и омолаживатель, и препарат гуманизма. Тогда людская натура навсегда изменится на клеточном уровне, ангел в душе каждого победит злобную обезьяну. На Земле навсегда восторжествуют мир и порядок!
– В мелочности идей вас не упрекнёшь, – прокомментировал речь Шпитцлера Сниффи.
– Мы серьёзно работаем над своим проектом, – сказал Шпитцлер. – К несчастью, ощутимых результатов пока не достигнуто.
– Удивляться нечему! – восторжествовал Сниффи. – Ведь для осуществления вашей затеи нужны не умники профессора из университетов, а настоящий гений!
– Вот потому-то мы столь усердно разыскиваем Сидни Хаверкемпа, – пояснил Шпитцлер. – Он подлинный гений. Но к тому же он ещё и аморальный тип. Именно из-за него на Земле погибло три миллиарда человек. Отыщите для нас Хаверкемпа, мы вгоним в него пулю гуманизма, перевезём в Цюрих и засадим за работу в фармацевтической лаборатории. Он наверняка справится с поставленной задачей, и тогда мы изменим мир к лучшему.
– Пулям гуманизма я предпочитаю пули старого образца, – заявил Рокфеллер. – Они гораздо дешевле, да и действуют эффективнее.
– Не представляю, каким образом Хаверкемп использует здесь свои гениальные способности, – сказал Шпитцлер, не обращая внимания на Рокфеллера. – Он расходует свой интеллект попусту. Доставьте его нам, и он сможет работать во благо человечества и, быть может, даже загладит свою вину перед людьми.
Говорил Шпитцлер напыщенно, но в голосе его звучал холод. Именно такие напыщенные, произнесённые холодными безучастными голосами речи преподавателей в старших классах школы, а затем в университете в былые времена приводили Сниффи в ярость. И сейчас в его душе разразилась буря.
– Загладит свою вину перед людьми?! – воскликнул он. – Как бы не так! Да лет через двести вы будете благодарить Сидни Хаверкемпа, стоя на коленях!
Шпитцлер, спокойно оглядев его, произнёс:
– Хаверкемп совершил величайшее преступление в истории человечества.
– История закончилась. Теперь мы переживём историю!
– А почему собственно, вы, мой юный друг, защищаете доктора Хаверкемпа? Ведь именно по его вине ваша страна повержена в руины. То же самое произошло и у нас в Европе, но мы потихоньку выходим из кризиса, а ваша бедная Америка представляет собой кучу сброда, дерущегося за чудо-препарат.
– Следи за своей речью, приятель! – рявкнул Рокфеллер. – Не такие уж вы великие!
– Не хочу дискутировать с вами на эту тему. Я видел здесь достаточно ужасов. Боюсь, что вы погибнете, но протянутую нами руку помощи так и не примете.
Рокфеллер сел за письменный стол и в ярости сжал кулаки.
– Так вот что вы задумали на самом деле. Хотите нашей всеобщей гибели, чтобы весь континент достался вам? Не выйдет! Помните, что один американский боец положит целый взвод ваших бесхребетных европейцев-моралистов! Напрасно только мы, американцы, в своё время освободили Европу от немцев-нацистов.
– Немцы давно уже не нацисты.
– С тобой всё ясно. Нацистская свинья!
Сниффи был рад тому, какой оборот принимают события.
– Может, эти яйцеголовые и спелись со слюнтяями из Университетской Оборонной Лиги, но настоящих мужчин из Торговой Палаты им не облапошить! – воскликнул он. – Не позволяйте этим пожирателям сыра водить себя за нос, генерал!
Наконец Шпитцлер вроде бы забеспокоился.
– Мы не вооружены. – В доказательство он вытянул вперёд руки. – Мы действительно пытаемся найти общий язык не только с вашим, но и с другими вооружёнными формированиями в Америке, но только лишь ради вашего же собственного блага. Пуля гуманизма принесёт мир всем. Она спасёт человечество!
– Американцы проживут и без вашей пули гуманизма! – заорал не на шутку рассерженный Рокфеллер. – Форбос, свяжи этих ублюдков и швырни в подвал.
– Есть, сэр! – с явным удовольствием воскликнул Форбос.
– Не валяйте дурака, генерал, – посоветовал Шпитцлер. – Пленив нас, вы ровным счётом ничего не добьётесь.
– Вы станете у нас заложниками, – пояснил Рокфеллер. – Только так и можно обходиться с вами. Подумаешь, пуля гуманизма!
Форбос встал и пошёл на европейцев. Шпитцлер, как стоял с простёртыми руками, так и остался на месте. Андолини поспешно сжал в руках видеокамеру.
В комнате полыхнула непереносимо яркая вспышка белого света.
Сниффи мгновенно ослеп.
– Я не вижу ни черта! – заорал Рокфеллер. – Чертовы ублюдки ослепили меня!
В комнате послышались грохот мебели и сдавленные проклятия.
– Я у двери, шеф! – членораздельно вскричал вдруг Форбос. – Проклятым европейцам не сбежать!
– Молодчина, Форбос. Отлично сделано.
– Спасибо, шеф. Но я по-прежнему ни зги не вижу.
– Я тоже, – поделился Сниффи.
Всё действительно было погружено в багровый туман. Сниффи побрёл, как ему представлялось, к середине комнаты. Наконец ступня его ухнула о металл.
Он нагнулся и вытащил из ящика ручной пулемёт. Обойма, к счастью, уже была вставлена. Тяжёлое оружие внушило ему силу и уверенность в себе.
– И правда, шеф, – сказал Сниффи, – крошка немного весит. А как из неё стрелять?
– Не пори горячку, Снифф, – остановил его Рокфеллер. – Ведь мы даже точно не знаем, остались ли ублюдки-европейцы в этой комнате.
– Они здесь, я чую, – крикнул Сниффи. – И дыхание их слышу. Буду целить на звук.
– Сниффи, сынок, ты ведь никогда не был метким стрелком. Да и вряд ли понимаешь, какая грозная игрушка у тебя в руках.
– Порядок, шеф. Я уже нашёл спусковой крючок. – Сниффи отступил на шаг, приподнял ствол пулемёта и сказал, возвысив голос: – Эй, вы, двое! Сдавайтесь или станете дырявыми, точно сыр! – Он засмеялся. – Дырявыми, точно ваш любимый швейцарский сыр!
Ответа не последовало.
– Вы знаете, о чём я говорю?!
Молчание.
– Шеф? – позвал Форбос. Он оказался много ближе, чем предполагал Сниффи, и слева, а не справа. – Я надёжно заблокировал эту дверь, но, быть может, она ведёт вовсе не наружу, а в соседний кабинет? Может, европейцы уже унесли ноги?
– Может быть. Во всяком случае, пулемёта им не видать как своих ушей, – сообщил Сниффи. – Именно, чтобы он не достался им, я его и схватил первым. Понятно?
– Отлично придумано, Снифф, – похвалил его Рокфеллер. – Ты всегда у нас был башковитым малым.
Сниффи напряжённо думал. Можно было, конечно, позвать на помощь, но пока сбежится охрана, Шпитцлер почти наверняка сумеет овладеть пулемётом.
– Шеф, я вот что подумал! – вскричал Сниффи. – Пока мы ослеплены, они могут легко подобраться ко мне, выхватить пулемёт, прикончить всех нас, а затем с помощью оружия проложить себе путь наружу!
– Могут, – подтвердил Рокфеллер. – Особенно после того как ты, приятель, подсказал им такую возможность.
Сниффи обуяла паника. Его колени задрожали мелкой дрожью.
– Они могут наброситься на меня в любую секунду! – Он принялся неистово водить стволом пулемёта из стороны в сторону. – Что мне делать?!
– Мне плевать, проживу ли я вечно! – заорал Рокфеллер. – Но будь я проклят, если и им плевать! Жми на всю железку, парень, а там будь что будет!
– По-моему, стрелять пока не стоит, – неуверенно возразил Форбос. – Держи, парень, пулемёт покрепче и зови на помощь.
Сниффи сделалось не по себе. Вопреки совершеннейшим технологиям пулемёт был для него чертовски тяжёл. Его крошечный палец на огромном спусковом крючке уже немел. И что это за звуки? Неужели приглушённые длинным ворсом ковра приближающиеся шаги?
Похоже!
– Даю вам, проклятые европейцы, последний шанс! – завопил Сниффи во всю мощь своих детских лёгких. – Если вы ещё здесь, немедленно сдавайтесь! Иначе – считаю до десяти и открываю огонь! Итак, один… два… три…
1 2 3 4
– В этом ящике – тяжёлый ручной пулемёт М-3 50-го калибра, – сообщил Рокфеллер, открывая крышку ящика и доставая из него посверкивающего черным металлом монстра. – Ствол у него керамический, большинство деталей изготовлено из композитных материалов, оттого весит он вполовину того, что весил старый добрый браунинг 50-го калибра. Скорострельность такая, что и представить страшно, отдачи почти никакой, а каждая пуля способна пробить огромную дыру в лобовой броне танка.
Рокфеллер, смачно прищёлкнув языком, продолжил:
– Беда только, что таких игрушек было выпущено всего ничего. Пентагон едва успел запустить их опытную партию, как началась заварушка с омолаживателем. Мне очень повезло, что я обзавёлся хотя бы одним.
Лица швейцарцев оставались непроницаемы. Они сидели неподвижно, лишь Андолини слегка перемещал видеокамеру, постоянно держа Рокфеллера в фокусе.
– Бьюсь об заклад, что у вас, ребята, таких игрушек нет и в помине. – Рокфеллер достал из ящика обойму и привычно вогнал её в ручной пулемёт. – Ведь и ежу понятно, что в Европе классно изготовляли только часы! Но вам наверняка по силам сделать копии с моей малютки. Ведь так? – Он на секунду замолчал. – Так я вам вот что скажу. Дайте мне штук тридцать таких игрушек, ну и, конечно, патроны к ним, а я через день положу к вашим ногам весь Западный Роли. Ну как, честная сделка?
– Силой оружия глобального кризиса не разрешишь.
– Тогда нужно более мощное оружие!
Шпитцлер невозмутимо кивнул и сказал:
– У нас есть более мощное оружие. Пули, начинённые гуманизмом.
– Что-что?
– Пули, начинённые гуманизмом. – Шпитцлер говорил с теми же интонациями, с какими в былые времена читали лекции опытные профессора в университете. – Люди хотят долгой жизни и не желают быстрой смерти от оружия. Пули, начинённые гуманизмом, позволяют нам создать такую социальную среду, в которой медикаменты будут справедливо распределены без насилия.
– Людям, сколько ни дай, всё мало.
– В душе каждого живут ангел и злобная обезьяна. За многие века люди выработали такой образ поведения, который позволял им жить в мире с соседями, но неожиданно появился омолаживатель и разрушил все моральные устои. Нам следовало научиться жить по новым правилам. И мы научились. Вместе с дозой омолаживателя мы теперь выдаём и пулю гуманизма – наше собственное достижение в медицине.
– Так пуля, начинённая гуманизмом, вовсе не пуля? – спросил удивлённый Сниффи. – Выходит, она – некий нейрофизиологический препарат?
– Вы как всегда правы, мой юный друг. Пуля, начинённая гуманизмом, предназначена для особенно агрессивных человеческих особей, а для всех остальных – обычный раствор того же самого препарата, вводимый в организм добровольно в виде инъекции. Я не нейролог и не могу объяснить принцип действия препарата гуманизма, но знаю точно, что он, воздействуя на мозг, пробуждает в людях жалость, усиливает симпатию к другим людям, восстанавливает утерянную с появлением омолаживателя способность человеческих существ вести себя в соответствии с установившимися нормами морали.
– Сдаётся мне, что ваша пуля гуманизма – обычный наркотик. – Рокфеллер поморщился. – Говорите, каждый в Европе принимает его?
– Каждый, кто пользуется омолаживателем. Бессмертие не даётся даром. Лучше уж пуля гуманизма, чем свинцовая пуля.
– Ваша пуля гуманизма – обычный промыватель мозгов! – возмущённо воскликнул Сниффи. – Может, вас и устраивает, что люди в Европе превратились в послушных овечек, но у нас, в Америке, такой фокус не пройдёт!
– Нам тоже такое положение вещей не нравится, – сказал Шпитцлер. – Благодаря пуле гуманизма мы вышли из состояния кризиса, но изготовлять пулю гуманизма дорого и сложно, а производство обоих препаратов – омолаживателя и пули гуманизма – быстро истощает наши ресурсы. Поэтому мы разработали план. Мы хотим изменить генную систему человека так, чтобы его организм сам непрерывно вырабатывал и омолаживатель, и препарат гуманизма. Тогда людская натура навсегда изменится на клеточном уровне, ангел в душе каждого победит злобную обезьяну. На Земле навсегда восторжествуют мир и порядок!
– В мелочности идей вас не упрекнёшь, – прокомментировал речь Шпитцлера Сниффи.
– Мы серьёзно работаем над своим проектом, – сказал Шпитцлер. – К несчастью, ощутимых результатов пока не достигнуто.
– Удивляться нечему! – восторжествовал Сниффи. – Ведь для осуществления вашей затеи нужны не умники профессора из университетов, а настоящий гений!
– Вот потому-то мы столь усердно разыскиваем Сидни Хаверкемпа, – пояснил Шпитцлер. – Он подлинный гений. Но к тому же он ещё и аморальный тип. Именно из-за него на Земле погибло три миллиарда человек. Отыщите для нас Хаверкемпа, мы вгоним в него пулю гуманизма, перевезём в Цюрих и засадим за работу в фармацевтической лаборатории. Он наверняка справится с поставленной задачей, и тогда мы изменим мир к лучшему.
– Пулям гуманизма я предпочитаю пули старого образца, – заявил Рокфеллер. – Они гораздо дешевле, да и действуют эффективнее.
– Не представляю, каким образом Хаверкемп использует здесь свои гениальные способности, – сказал Шпитцлер, не обращая внимания на Рокфеллера. – Он расходует свой интеллект попусту. Доставьте его нам, и он сможет работать во благо человечества и, быть может, даже загладит свою вину перед людьми.
Говорил Шпитцлер напыщенно, но в голосе его звучал холод. Именно такие напыщенные, произнесённые холодными безучастными голосами речи преподавателей в старших классах школы, а затем в университете в былые времена приводили Сниффи в ярость. И сейчас в его душе разразилась буря.
– Загладит свою вину перед людьми?! – воскликнул он. – Как бы не так! Да лет через двести вы будете благодарить Сидни Хаверкемпа, стоя на коленях!
Шпитцлер, спокойно оглядев его, произнёс:
– Хаверкемп совершил величайшее преступление в истории человечества.
– История закончилась. Теперь мы переживём историю!
– А почему собственно, вы, мой юный друг, защищаете доктора Хаверкемпа? Ведь именно по его вине ваша страна повержена в руины. То же самое произошло и у нас в Европе, но мы потихоньку выходим из кризиса, а ваша бедная Америка представляет собой кучу сброда, дерущегося за чудо-препарат.
– Следи за своей речью, приятель! – рявкнул Рокфеллер. – Не такие уж вы великие!
– Не хочу дискутировать с вами на эту тему. Я видел здесь достаточно ужасов. Боюсь, что вы погибнете, но протянутую нами руку помощи так и не примете.
Рокфеллер сел за письменный стол и в ярости сжал кулаки.
– Так вот что вы задумали на самом деле. Хотите нашей всеобщей гибели, чтобы весь континент достался вам? Не выйдет! Помните, что один американский боец положит целый взвод ваших бесхребетных европейцев-моралистов! Напрасно только мы, американцы, в своё время освободили Европу от немцев-нацистов.
– Немцы давно уже не нацисты.
– С тобой всё ясно. Нацистская свинья!
Сниффи был рад тому, какой оборот принимают события.
– Может, эти яйцеголовые и спелись со слюнтяями из Университетской Оборонной Лиги, но настоящих мужчин из Торговой Палаты им не облапошить! – воскликнул он. – Не позволяйте этим пожирателям сыра водить себя за нос, генерал!
Наконец Шпитцлер вроде бы забеспокоился.
– Мы не вооружены. – В доказательство он вытянул вперёд руки. – Мы действительно пытаемся найти общий язык не только с вашим, но и с другими вооружёнными формированиями в Америке, но только лишь ради вашего же собственного блага. Пуля гуманизма принесёт мир всем. Она спасёт человечество!
– Американцы проживут и без вашей пули гуманизма! – заорал не на шутку рассерженный Рокфеллер. – Форбос, свяжи этих ублюдков и швырни в подвал.
– Есть, сэр! – с явным удовольствием воскликнул Форбос.
– Не валяйте дурака, генерал, – посоветовал Шпитцлер. – Пленив нас, вы ровным счётом ничего не добьётесь.
– Вы станете у нас заложниками, – пояснил Рокфеллер. – Только так и можно обходиться с вами. Подумаешь, пуля гуманизма!
Форбос встал и пошёл на европейцев. Шпитцлер, как стоял с простёртыми руками, так и остался на месте. Андолини поспешно сжал в руках видеокамеру.
В комнате полыхнула непереносимо яркая вспышка белого света.
Сниффи мгновенно ослеп.
– Я не вижу ни черта! – заорал Рокфеллер. – Чертовы ублюдки ослепили меня!
В комнате послышались грохот мебели и сдавленные проклятия.
– Я у двери, шеф! – членораздельно вскричал вдруг Форбос. – Проклятым европейцам не сбежать!
– Молодчина, Форбос. Отлично сделано.
– Спасибо, шеф. Но я по-прежнему ни зги не вижу.
– Я тоже, – поделился Сниффи.
Всё действительно было погружено в багровый туман. Сниффи побрёл, как ему представлялось, к середине комнаты. Наконец ступня его ухнула о металл.
Он нагнулся и вытащил из ящика ручной пулемёт. Обойма, к счастью, уже была вставлена. Тяжёлое оружие внушило ему силу и уверенность в себе.
– И правда, шеф, – сказал Сниффи, – крошка немного весит. А как из неё стрелять?
– Не пори горячку, Снифф, – остановил его Рокфеллер. – Ведь мы даже точно не знаем, остались ли ублюдки-европейцы в этой комнате.
– Они здесь, я чую, – крикнул Сниффи. – И дыхание их слышу. Буду целить на звук.
– Сниффи, сынок, ты ведь никогда не был метким стрелком. Да и вряд ли понимаешь, какая грозная игрушка у тебя в руках.
– Порядок, шеф. Я уже нашёл спусковой крючок. – Сниффи отступил на шаг, приподнял ствол пулемёта и сказал, возвысив голос: – Эй, вы, двое! Сдавайтесь или станете дырявыми, точно сыр! – Он засмеялся. – Дырявыми, точно ваш любимый швейцарский сыр!
Ответа не последовало.
– Вы знаете, о чём я говорю?!
Молчание.
– Шеф? – позвал Форбос. Он оказался много ближе, чем предполагал Сниффи, и слева, а не справа. – Я надёжно заблокировал эту дверь, но, быть может, она ведёт вовсе не наружу, а в соседний кабинет? Может, европейцы уже унесли ноги?
– Может быть. Во всяком случае, пулемёта им не видать как своих ушей, – сообщил Сниффи. – Именно, чтобы он не достался им, я его и схватил первым. Понятно?
– Отлично придумано, Снифф, – похвалил его Рокфеллер. – Ты всегда у нас был башковитым малым.
Сниффи напряжённо думал. Можно было, конечно, позвать на помощь, но пока сбежится охрана, Шпитцлер почти наверняка сумеет овладеть пулемётом.
– Шеф, я вот что подумал! – вскричал Сниффи. – Пока мы ослеплены, они могут легко подобраться ко мне, выхватить пулемёт, прикончить всех нас, а затем с помощью оружия проложить себе путь наружу!
– Могут, – подтвердил Рокфеллер. – Особенно после того как ты, приятель, подсказал им такую возможность.
Сниффи обуяла паника. Его колени задрожали мелкой дрожью.
– Они могут наброситься на меня в любую секунду! – Он принялся неистово водить стволом пулемёта из стороны в сторону. – Что мне делать?!
– Мне плевать, проживу ли я вечно! – заорал Рокфеллер. – Но будь я проклят, если и им плевать! Жми на всю железку, парень, а там будь что будет!
– По-моему, стрелять пока не стоит, – неуверенно возразил Форбос. – Держи, парень, пулемёт покрепче и зови на помощь.
Сниффи сделалось не по себе. Вопреки совершеннейшим технологиям пулемёт был для него чертовски тяжёл. Его крошечный палец на огромном спусковом крючке уже немел. И что это за звуки? Неужели приглушённые длинным ворсом ковра приближающиеся шаги?
Похоже!
– Даю вам, проклятые европейцы, последний шанс! – завопил Сниффи во всю мощь своих детских лёгких. – Если вы ещё здесь, немедленно сдавайтесь! Иначе – считаю до десяти и открываю огонь! Итак, один… два… три…
1 2 3 4