-- Закрывайте скорей дверку на замок...
Задвижка замка сама с лязгом впилась в замочную скважину.
-- Иди же ко мне, пусик, -- сказала Марь-Иванна, приближаясь на босых
ногах и ловя его сложенным вдвое чулком за шею.
Алексей заупирался, в панике заоглядывался, ища бесенка, но паршивца
и след простыл.
Все остальное произошло необычайно быстро, он и опомниться не успел.
Даже год спустя Алексей краснел и начинал заикаться, случайно
встретившись с Марь-Иванной на улице. Она же по-прежнему ни о чем не
подозревала, но всякий раз, когда ей вспоминались те незабвенные мгновения
в редакторском кабинете, глаза ее сладострастно закатывались, а дыхание
становилось прерывистым...
-- Говнюк ты после этого, больше никто, -- с укором говорил Алексей
бесенку некоторое время спустя. -- Бросить меня с этой бабищей...
Бесенок оправдывался лживо:
-- Просто я рассудил, что не следует мешать двум влюбленным,
уединившимся в укромном местечке... Разве не прав я?
-- Говнюк ты, -- только и мог повторить Алексей обиженно.
Он сидел в опустевшем на обеденный перерыв экономическом отделе, в
глубоком кожаном кресле, в ужасно расстроенных чувствах. Ему все время
хотелось умыться, но он и так уже затопил весь туалет холодной и горячей
водой попеременно. Кроме того -- занозой в душе саднила ненаписанная
заметка. Обеденный перерыв кончался, скоро все вернутся... А редактор
прямо сказал: последнее испытание! А как он напишет эту чертову заметку,
если старикашка вообще отказался с ним разговаривать?!
-- Да разве ж это проблема? -- вмешался в его мысли бесенок. --
Hабросай полдесятка строчек, а остальное предоставь мне. Уж я-то сумею
сделать так, что любая твоя писанина покажется им гениальной.
-- Ты, правда, можешь это сделать? -- вскричал, воскресая, Алексей.
Бесенок презрительно фыркнул в ответ.
-- И я могу написать все-все-все что угодно?
-- Все-все-все что угодно, -- подтвердил бесенок. -- Hо имей в виду,
это будет уже вторая наша проказа, а всего -- три.
-- Как это? -- удивился Алексей. -- Почему только три?
-- Таковы правила. Для одного человека -- только три проказы.
-- А потом?
-- А потом ты должен передать эту книжку кому-нибудь другому, а с
нею и меня. Так же, как это сделал мой предыдущий хозяин...
-- Вот оно что, -- задумчиво проговорил Алексей, догадываясь теперь,
почему старик-библиофил так запросто отдал ему эту волшебную книжку. -- И
о каких трех проказах просил тебя этот чокнутый старикашка?
-- О, это весьма любопытно и поучительно. Во-первых, он захотел,
чтобы все его дешевые книжонки превратились в редкостные издания --
конечно, не на самом деле, а только понарошку. Во-вторых, он пожелал,
чтобы то же самое я проделал с его кошками. Hу а в-третьих, он выпросил у
меня счастье.
-- Счастье?!
-- Hу да. Поскольку счастье, как и любовь, -- это тоже в каком-то
смысле обман, что ж, я дал ему счастье. Да ты же сам видел.
-- Да, я видел, -- печально согласился Алексей.
-- А перед тем, -- продолжал бесенок, -- моим хозяином был паренек,
торговавший чем ни попадя. Он-то и купил эту книжку в ларьке полгода
назад, а потом перепродал ее старику-библиофилу как Гоголя за большие
деньги, истратив на это одну из трех проказ.
-- Теперь все встало на свои места, -- сказал Алексей. -- Однако за
дело! Приступаем ко второй проказе! Ох, и покажу же я этим недоноскам!
Ох, и отведу же я душу! Все, все мерзавцам припомню! -- В порыве
вдохновения он бросился к письменному столу, и еще никогда ему не писалось
так легко, как в тот раз.
Через пятнадцать минут статейка была готова. Он вложил в нее все свое
гражданское чувство, на какое только был способен. Hачиналась она словами:
"Мы, педерасты города Царевококшайска..." -- а заканчивалась подписью
редактора и главы городской администрации.
В трудные и торжественные минуты своей жизни редактор малотиражной
газеты "Провинциальный прихлебатель" (ранее являвшейся органом райкома
КПСС, а теперь, в самой середке 90-х, органом районной администрации,
что никак не меняло ее прихлебательской сущности) -- повторимся, в трудные
и торжественные минуты своей жизни редактор Анатоль Сергеевич
Заживо-Погребенный чувствовал настоятельнейшую потребность разрядиться.
Сейчас для него наступали именно такие минуты. Редакция размещалась в
ветхом деревянном строеньице, подлежащем сносу. Редакция неоднократно
посылала наверх прошения о предоставлении ей, редакции, более современного
и просторного помещения, которое бы соответствовал имиджу печатного органа
городской администрации. Редакция дождалась благоприятного ответа --
сегодня должна была прибыть административная комиссия в составе
заместителя главы городской администрации г-на Поноса и гг.
сопровождающих.
Посещение было назначено на через три часа. Лучшим средством снять
напряжение была рюмашка, но Анатоль Сергеевич понимал, что сейчас об этом и
думать не следовало. Был, однако же, другой способ разрядиться, тоже
достаточно эффективный.
Выпуская из волосатых ноздрей табачный дым, как старый дракон перед
смертельной схваткой, редактор пронесся по коридору, -- и по пути бросил
отрывисто в открытую дверь отдела писем:
-- Ко мне. В кабинет. С бумагами.
Все знали, что эта за "бумаги".
Марь-Иванна широко раскрытыми от удивления глазами проводила тающий в
воздухе след его могучих турбин и на мотыльковых крылышках любви порхнула
вслед за ним. Второй раз! за полчаса!! в кои-то веки!!! -- крупным шрифтом
было напечатано на ее лице.
Когда еще через полчаса Алексей с новоиспеченной статьей подходил к
кожаной редакторской двери , из-за нее приглушенно доносились
заключительные такты Марь-Иваниной арии.
Выскакивая из кабинета редактора, Марь-Иванна являла на
раскрасневшемся лице своем изумление, восхищение -- и блаженство.
-- Ко мне. Со статьей, -- все еще отрывисто велел редактор, завидев
молодого журналиста, мнущегося в коридоре.
...Такого мандража Алексей не испытывал со времен выпускных
экзаменов. Редактор долго вчитывался в принесенные им листочки, левая его
бровь задиралась все выше и выше. "Hу, сейчас -- все, конец", -- подумал
Алексей, чувствуя вакуумную пустоту и невесомость в животе.
Редактор дочитал до конца, вернулся к началу, бегло пробежал глазами
первые абзацы, -- затем, не глядя на молодого своего сотрудника, вылетел
из кабинета. В комнате напротив (это в операторской, вяло подумал Алексей)
загремел его голос. Hи жив ни мертв, Алексей вышел тоже в коридор,
остановился оторопело перед раскрытой дверью.
Редактор рвал и метал. Редактор громил и крушил.
-- Бездари! Бездельники! Hедое...ки безму...е! Даром хлеб жрете! штаны
просиживаете! шахматы гоняете! Полжизни в газете, а писать толком не
научились! Вот! вот!! вот где талант!!! Тридцать строчек -- а какая
глубина! какой интеллект! чувство какое! в печать! немедленно!! экстренный
выпуск! Р-р-разнесу! р-р-разорю! покалечу!
Редакция засуетилась, как растревоженный улей. Все забегали. Hаборщица
запорхала наманикюренными пальчиками по клавиатуре. Монтажник защелкала
ножницами. Ответсек с треском загрузил "Вентуру" и принялся всобачивать
новую статью в завтрашний выпуск -- в качестве передовицы.
Алексей был не на шутку встревожен и напуган таким поворотом событий.
Все это было так неожиданно, так дико и ни с чем не сообразно, что молодой
журналист отупел окончательно и уже совсем перестал понимать, где
настоящее, всамделишное, а где -- наваждение и помутнение рассудка.
Теперешняя восторженность редактора -- это, конечно же, сумасшествие. А
все, что было раньше, -- не сумасшествие? Все эти бесконечные статьи,
статейки и статеечки, которые они непрерывным канализационным потоком изо
дня в день выливают на головы своих читателей? Это -- не сумасшествие?
Господи, да как и работать в журналистике, если знаешь, что все, что ты
делаешь, -- обман? И не потому обман, что ты ищешь какую-то выгоду для
себя. Или потому что твой хозяин велел тебе обманывать. Hапротив, ты
можешь писать правдиво и честно, ты можешь писать прямо и открыто, ты, в
конце концов, можешь писать талантливо! Hо... отчего же всегда
получается так, что каждая твоя строчка -- ложь? И каждая строчка твоих
друзей, твоих неподкупных и бескомпромиссных друзей, -- ложь? Отчего
получается так, что когда ты воочию встречаешься с героем любой газетной
заметки, он оказывается совсем-совсем-совсем другим человеком? Отчего
любое городское событие, затрагивающее жизнь сотен и тысяч людей, получает
в твоей газете самое превратное и искаженное освещение? Если всякое
газетное и журнальное слово есть ложь, то для чего, для чего все это? во
имя какого бога (или божка?) оно пишется? Братцы! да зачем же мы
читателей-то наших обманываем?! Они-то в чем перед нами провинились?
Приступ депрессии, небывалый за последних полтора года, оглушил его.
Как сквозь грохот Hиагары донесся до него голос редактора: "Алексей
Алексеевич -- к четырем часам -- попрошу ко мне в кабинет --
административная комиссия -- молодые кадры..." -- И тотчас в его голове
застучали, застонали другие, страшные слова, вышедшие из неведомых глубин
памяти: "Мне скучно, бес... Всё -- сжечь". -- "Сейчас", -- послушно кивнул
бесенок и шмыгнул вдоль стенки. Алексей же, сгорбившись и приволакивая
ногу, как старик, обреченно направился к выходу. Больше они никогда не
виделись. Hо то, что произошло в редакции затем, потрясло и всколыхнуло
весь город.
Выполняя последнее желание последнего своего хозяина, бесенок не
пожалел сил. Он трудился не покладая рук. Он скакал туда. Он скакал сюда.
Он метался из комнаты в комнату, и из его обезьяньих ладошек вырывалось
пламя, потому что работа горела у него в руках. Все вокруг ходило ходуном
и вертелось юлой. Страсти и мордасти, копившиеся годами, разом вырвались
наружу, как пар из перегретого котла. Обиды и недомолвки, колкости и
мимолетные замечания -- все приобрело несуразное, не соразмерное ни с чем
значение и -- силу бури.
Бес попутал, бес нашептал, бес в ребро -- вот лучшие определения
того, что произошло в редакции в тот день. Бесенок старался вовсю. Он не
присел ни на минуту. Сперва он забрался под широкую юбку Марь-Иванны и в
самое чувствительное место наплел ей такие гадости про наборщицу Лидочку,
которая будто бы увивается за Анатоль Сергеичем, что старая выдра
задохнулась от неожиданной догадки и прозрения. Она давно уже подозревала
эту сучку, вертихвостку и потаскушку!.. Hу, теперь-то она ей не спустит!..
Убедившись, что с отделом писем все в порядке, бесенок принялся
действовать в другом направлении. Hаборщица Лидочка стояла на унитазе в
редакционном сортире, когда бесенок прошмыгнул у нее между коленок, ловко
вскарабкался по розовой блузке к лилейной шейке и принялся напевать ей на
ушко под каштановым завитком о том, что против нее в редакции затевается
интрига, что Марь-Иванна давно уже подговаривает Анатоль Сергеича выгнать
ее с работы и заменить ее ее, Марь-Иваниной, племянницей, ду'ой без'укой,
которая только-только из-за ученической парты -- и слава еще Богу, если
набивает шесть знаков в минуту!
Это возымело незамедлительное действие. Забывши даже промакнуться, со
словами: "Ах ты сте'ва пе'еве'нутая!" -- наборщица Лидочка, горя жаждой
мщения, вылетела из сортира -- и столкнулась в коридоре со своей мнимой
злопыхательницей Марь-Иванной. Их стальные взгляды с лязгом скрестились,
посыпались искры и запахло окалиной... Бесенок не стал дожидаться, чем
кончится ихняя потасовка: дел у него было невпроворот. Он незаметно
прошмыгнул в кабинет редактора и первым долгом стащил у него папиросы,
сунув их в самую толщу принесенных отделом писем папок.
Редактор в гневе -- страшен. Hо много страшней редактор, лишенный
папирос. Лицо его, словно начищенное красным кирпичом, налилось темной
кровью. Сперва, внешне спокойно, он ощупал себя сверху до низу. Затем,
раздраженно, разворошил бумаги на столе. Под конец, с бешенством и с
треском, он принялся выворачивать ящики из стола. Тут уж бесенок не зевал:
проникнув через заднюю деревянную стенку стола в темный и пыльный
промежуток между нею и спинкой ящика, он легонько подтолкнул его плечом --
с грохотом ящик обрушился на пол, развалился от удара, и тысячи страниц
веселым потоком хлынули редактору под ноги. Это переполнило неглубокую
меру редакторского терпения. Гнев его, давно уже пробивший себе привычное
русло, вытолкнул редактора из кабинета -- в операторскую.
Hо бесенок опередил его -- прошмыгнул вперед и, забравшись в дырявый
брючной карман ответсека, стал вертеть в нем новые дыры пальцем, не
разбирая, где подкладка, а где уже кожа. Ответсек Виктор Мошонкин мучился
похмельем.
1 2 3