"

Страшная история случилась как-то раз в достопочтенном городе
Ежополе.
А было вот что.
Некий заезжий певец давал гастроль в зале ежопольского кинотеатра.
Народу собралось, понятно, до отказа.
Певец был скверный, но известный, из столицы.
И поначалу пел он, как обычно: что-то мямлил рядом с микрофоном,
ансамбль послушно тренькал - в общем, публику никто не уважал, но и не
оплевывал.
И тут - случилось!..
Певец разинул рот пошире, весь напрягся и вдруг взял ноту из
двенадцатой октавы.
И - чудо! - песенка закончилась, а нота все звучала и звучала,
несчастный наш певец никак не мог захлопнуть рот и замолчать.
Зал было зашикал, потом заревел, на эстраду полетели яблоки, бинокли,
номерки от гардероба - бесполезно. Певец осатанел вконец.
Откуда только брал он воздух, чтобы петь, не задыхаясь?! Неведомо,
науке православной неизвестно.
И тогда какой-то дерзостный мужик из зала громко произнес:
"Инопланетянин! Я его узнал!". Дамы тотчас - в обморок.
Ужасное предчувствие повисло над рядами.
Вот тут сержант милиции Фандей, явившийся с дежурства прямо в
кинотеатр, и схватился за наган, привстал из двенадцатого ряда и, полный
сострадания к пенсионерам, женщинам и детям, выпустил обойму прямо в лоб
нахалу.
Тот вскинул руки и упал. Однако ноту продолжал держать.
Ансамбль его уже давно дал деру - исключительно толковые ребята,
деловые...
Все, разумеется, посыпали из зала вон, не в силах больше наблюдать
такой кошмар.
Певца же быстро подхватили, уволокли со сцены в комнату
администратора, сказали пару скорбно-теплых слов и, заказавши гроб, свезли
на кладбище.
К полуночи его похоронили.
Вроде - кончено. Но нет! Нота из двенадцатой октавы, волнующая,
чистая, по-прежнему звучит из-под земли.
Из столицы наведывались специалисты, да только все руками разводили.
Было решено певца оставить навсегда в Ежополе. Ну - как бы в дар...
Не везти ж такой позор домой!
И своего хватает.
А истинные почитатели вокала до сих пор нет-нет, да и заглянут,
словно ненароком, на то кладбище, чтобы услышать это чудо из чудес.
Отцы города повелели интуристов тоже сюда завозить, чтоб не очень-то
кичились своими буржуазными свободами и разнообразием товаров широкого
потребления.
А прочий люд, из славных трудовых ежополян, с опаской, делая крюк на
километр, обходит это кладбище.
Такая вот ужасная история приключилась как-то раз в городе Ежополе.

Случилось так, что в городе Ежополе Надъежопкинскую набережную
переименовали в набережную имени Законных прав.
Из столицы вскоре прилетел запрос: "Каких-таких прав?".
Отцы города, дабы не ударить лицом в грязь, немедля уточнили: мол,
"Набережная имени Законных Прав Палестинского Населения".
В столице обомлели: "Какого еще населения?! Откуда?!".
Отцы города занервничали, но, не видя в том никакой
предосудительности, на всякий случай уточнили дальше: "Набережная имени
Законных Прав Палестинского Населения Оккупированных Территорий".
Реакция в столице была ясной и простой: "Да вы что там, спятили?!"
Отцы города растерялись совершенно и в панике дали название такое:
"Набережная имени Оккупированных Территорий".
В столице наступило пугающее молчание.
Тогда отцы города полностью осатанели в рвении своем и, не зная, что
же дальше предпринять, название вовсе упразднили, а придумали другое -
"Надъежопкинская набережная". Ни имени, ничего...
И с тех пор очень гордились таким удивительным, красивым названием.
Главное - звучало свежо. И без выкрутасов.

Как город мирового значения Ежополь порешил организовать у себя
образцовый симфонический оркестр.
Отцы города были наслышаны, что оркестр - это куча музыкантов,
которые что-нибудь вместе играют.
Для того, чтобы играть, нужно уметь играть. Этому, как опять же были
наслышаны отцы города, людей учат в консерваториях.
Поначалу так и хотели - учредить консерваторию, и дело с концом.
Но тут мэр Ендюк по нечаянности узнал, что учатся в консерваториях
целых пять лет, и, стало быть, вон сколько - еще одну пятилетку! - надобно
ждать, пока в Ежополе появится порядочный оркестр.
А такое не входило ни в какие расчеты, поскольку, очарованные дивными
музыкальными перспективами, отцы города уже разослали во все концы
приглашения на скорые концерты, которые, конечно же, затмят столицу, Пензу
и Нью-Йорк.
Дело пахло изрядным скандалом.
И тогда мэр Ендюк еще раз доказал всем, что не зря он столько лет -
бессменный мэр.
Сутки не евши и, наверное, не пивши, а только размышляя, он вдруг
сообразил: чтобы научиться играть, музыканты - играют!
Так за чем же дело?! Пускай наиболее сознательные граждане Ежополя
соберутся вместе и играют!
Поначалу будет, может, и не больно хорошо, но потом-то все
определенно образуется! Ведь главное - начать.
Поэтому мэр Ендюк отдал приказ никаких консерваторий в городе не
открывать, а сразу учредить оркестр и считать его консерваторией без
отрыва от производства. Очень современно.
Тотчас закупили прорву разных музыкальных инструментов (все больше
скрипок, балалаек и фаготов), собрали народ - человек триста пятьдесят
удалось подбить, прельстив гастролями в далекий город Кокчетав и даже в
город-побратим Тегусигальпу, - и всем им велели играть.
Филармонию, хотя и собирались, отстроить еще не успели, так что,
посовещавшись, отцы города решили, чтобы играли пока в зале ожидания
Главного вокзала.
Впоследствии, впрочем, мэру так приглянулись его лепные потолки, что
он отменил срочное строительство и повелел вокзал, бывший в прошлом веке
городской конюшней, считать народной филармонией и консерваторией
одновременно.
После чего все стали дожидаться съезда почетных гостей.

А теперь приспело время рассказать про Ежопольскую кинофикацию, ибо
равной ей не было во всем мире.
Город имел изрядный кинотеатр, пять уличных экранов и свою
киностудию.
Искусство там творилось, в сущности, везде - от гардероба до клозета.
Все как бы походя и без натуги ввергалось в ранг нетленного
искусства.
Режиссеры смотрелись солидно. Сами по себе они были совершеннейшие
глазыри.
С пеной у рта, матерясь до полного изнеможения, они высаживали дубль
за дублем, гнали кошке под хвост сотни, тысячи метров уникальной
ежопольской ни во что не обратимой загубленной пленки и гляделись царями,
да что там царями - каждый был Саваоф, вседержитель.
А кругом, как в бесовском вертепе, шастали киномальчики и кинодевочки
от двадцати до шестидесяти, неудачливые святоши и головотяпы, разные там
помрежики и ассистентики, и просто черт-те кто, народ загадочный,
крикливый, сварливый, лютый и, может, самый выдающийся в среде кино: к ним
приглядеться - они, они, юлы любых калибров, и составляют монолит, который
держит на себе, пестует, холит монтажно-производственный, поточно-плановый
разряд увеселений, в простонародье именуемый кино, а здесь - искусством
века.
И что для них все мэтры с именами, мэтры - тьфу! Не мэтр главенствует
- они!
Здесь что ни делали, то все - шедевр. И каждый в гениях ходил.
А какая фигура - сценарист!.. Заклинатель мод, блаженненький,
литературный початок. Душа у него на штрипках, и вид такой, что будто
увидал он в музее собственное чучело и обомлел. Вернее, сомлел. Лирический
лихописец, привходящий мессия, вещный муж!
Да, бармалешник всюду, форменная карусель.
Ежопольская студия была находкой для любителей чудес.
Этот клан пархатых снобов и ампирных хлыщей поначалу ужасал.
Но потом, как тугая пружина, перед любопытным взором начинали
раскручиваться доблести и красоты студийных пространств, где, стуча
колесами, мчались самолеты, где изысканность манер не признавала
прогресса, где хороший тон - апофеоз вранья, где прелюбодеяние было не
токмо разврат, но и преступная трата сил, положенных природою на
укрепление отчизны, и оттого, для конспирации, все предавались блуду,
слава богу, зная, что фиговые листки здесь никогда не превратят в
бряцающие доспехи, ибо каждому известно: скромность дана человеку лишь
затем, чтобы прикрывать его бесстыдство.
И любитель чудес, раз побывав на студии, уже не мог ее забыть до
самой смерти.
А в нижнем холле, на стене, висела огромнейшая даровитая картина в
золоченой раме, под названием: "Баран смекалистый", и все кругом
благоговели перед оригинальностью и смелостью ее создателя, однажды
кинувшего в студийные массы клич: "Робяты, превратим екран в скульптуру!",
и потому все деловые разговоры и объяснения велись всегда и исключительно
на пуфиках у треугольного стола как раз под этою картиной.
Она будила мысль.
Она звала к иным свершеньям.
И не было им числа.
Ибо знания - это сила, а силе знания не нужны.
Важен вал.
Ну, а точнее, в год на студии производилось сорок девять
полнометражных художественных фильмов, все с быто-романтическим уклоном,
все грандиозно-эпохальные, радостно-правдивые и скучные до тошноты.
Так, впрочем, склонны были полагать лишь недруги Ежополя и личные
враги творцов его культуры - сами же творцы располагали массой документов,
неопровержимо говоривших, что студия издревле и навечно, по уши погрязла в
творческих успехах, каковых не видел мир.
А мир и впрямь их не видал, потому что все фильмы дальше Ежополя не
шли, и глупо было объяснять сей скорбный факт одними кознями проката.
По видимости, этот феномен имел другое объяснение, но о нем мудро
помалкивали, делая вид, что его просто нет. Дескать, загадка века!..
А покуда, в отместку другим организациям, фильмы соседних киностудий
на городские экраны тоже не пускали - шли только местные картины, однако
люди необразованные смотреть их не желали - натурально зажрались, им бы
все импортные подавай, с сюжетною клубничкой, с ракурсною клюквой, а
фрукт-то нынче дорогой на рынке, особливо не в сезон! - в то время как
люди кинообразованные и со вкусом, естественно, смотрели их еще на студии,
в процессе выделки, как говорится, на корню, и в результате кинотеатр
пустовал.
И перед уличными экранами царило все то же каракумское безлюдье.
Можно было бы, конечно, образованных на студию и не пускать, чтоб
как-то эдакую ересь оправдать, но тогда бы пришлось напрочь сократить
студийный штат, разрушить павильоны и свернуть все фильмопроизводство.
Ежополь, будучи городом крупным и передовитым, на эдакую авантюру
права не имел.
В конце концов нашли выход из положения: зрителей начали по билетам
за тройную цену пускать прямо на съемки, причем - и это важно! - съемки
фильмов исключительно многосерийных (тут уж отцам города пришлось срочно,
в интересах резкого подъема массовой культуры и повышения культурного
народного досуга, пересмотреть на годы вперед планы ежопольского
кинодела), и в результате такие мелочи, как монтаж, озвучивание, худсоветы
и прокат, сами собой отпали.
Плохих картин, действительно, не стало.
А чтобы гости Ежополя не роптали на девственную и пыльную пустоту
экранов, газеты каждый день писали (а обязательные очевидцы подтверждали),
что, де-мол, вышел фильм такой-то, но, по причине всевозможнейших
достоинств и несравненного своеобразия, отправлен сразу в Канны, на
кинофестиваль, где, увы, и потерялся. Как только найдут, непременно дадут
премию, вернут в Ежополь и всем покажут.
Пока еще такого не случалось. Международные жулики работали цепко.
Творцов кино сложившаяся ситуация устраивала - дальше некуда. В конце
концов именно они и стали виновниками всей этой кутерьмы.
Мировые знаменитости, вроде режиссеров Бабалеу, Парашметова,
Физрукера, сценаристов Чужаков-Безродных, Плешоедова, Турухана и
соавторов, операторов Котуха, Куксопсурц-Житопера, Пчелкинда, сестер Гракх
и Китовраса, помрежей Тхакакова и Тхайцукова и Завертайло, художника
Кустанаки, осветителя Потяги, который, кроме того, что он Потяга, ничего
другого о себе сказать не мог, а также актеров Беложбана, Яйцеватого,
Эсмеральды Блудной, Векторины Сеник, Членских-Взносова и других, - так
вот, все эти мировые знаменитости, дошлые до всяких козней Голливуда,
чинимых им Ежопольской кинофикацией, безумно были рады и данное
нововведение праздновали третий год подряд - творческими взлетами и лихими
бардаками.
А кто-то даже предложил при киностудии организовать Острог
благородных девиц, где юных романтических актрис отучали бы от разврата и
привлекали к усвоению хороших манер, должных этот разврат, на равных,
заменить - ну, словом, наподобие столичного киноинститута.
1 2 3 4