Он не стал
жаловаться, как его бьют и ругают и отсылают в постель без ужина, но Те,
внутри, все это поняли сами, и теперь в их обращении к Джонни было что-то
уже куда большее, чем просто дружелюбие, чем просто товарищество.
Появилось еще и сочувствие, и еще что-то, что вполне могло быть их
эквивалентом материнской любви.
"Да ведь это просто малыш", - говорили Они между собой.
Они тянулись к нему. Казалось, что они заключают его в нежные
объятия, крепко прижимают к себе, и Джонни, сам того не заметив, упал на
колени и протянул руки к этой штуковине, которая лежала среди измятых
кустов, и плакал, как если бы перед ним было что-то такое, что он мог
обнять и удержать - немного ласки и тепла, которых ему всегда недоставало,
что-то такое, к чему он всегда стремился и вот наконец обрел. Его сердце
плакало словами, которых он не уел произнести, он умолял о чем-то
застывшими губами, и ему ответили.
"Нет, Джонни, мы тебя не оставим. Мы не можем оставить тебя, Джонни".
- Правда?..
Теперь их общий голос немного печален.
"Это не просто обещание, Джонни. Наша машина сломалась, и нам ее не
починить. Один из нас уже умирает, и такая же судьба скоро постигнет и
другого".
Джонни стоял на коленях, и эти слова медленно проникали в его
сознание. Его охватывало понимание неизбежности свершающегося, и ему
казалось, что это больше, чем он может вынести - найти двоих настоящих
друзей, и вот теперь они умирают...
"Джонни", - тихонько окликнули его.
- Да, - отозвался Джонни, стараясь не заплакать.
"Хочешь с нами меняться?"
- Меняться?..
"Так у нас дружат. Ты даешь нам что-нибудь, и мы тебе тоже что-нибудь
подарим".
- Но у меня ничего нет... - замялся Джонни.
И сразу вспомнил. Ведь у него есть перочинный ножик! Конечно, это не
бог весть что и лезвие у ножика обломано, но это было все его достояние.
"Вот и прекрасно, - сказали Они. - Это как раз то, что надо.
Положи-ка его на землю, поближе к машине".
Он достал ножик из кармана и положил его рядом с машиной. И хотя он
глядел во все глаза, чтобы ничего не упустить, все случилось так
стремительно, что он ничего не смог разобрать, но, как бы то ни было, его
ножик исчез, и теперь какой-то предмет лежал на его месте.
"Спасибо тебе, Джонни, - сказали Они. - Как славно, что ты с нами
поменялся".
Он протянул руку, и взял вещь, которую Они подарили ему, и в сумерках
она сверкнула скрытым огнем. Он повернул ее в пальцах и увидел, что это
был вроде драгоценный камень - сияние исходило у него изнутри и
переливалось роем разноцветных огней.
И только увидев, какой свет исходил из подарка, он осознал, как стало
темно и сколько уже прошло времени, и когда он понял это, то вскочил и
сломя голову бросился бежать, даже не попрощавшись.
Искать коров теперь все равно уже было слишком темно, и ему
оставалось только надеяться, что они сами отправились домой и что он
сможет нагнать их и сделать вид, что вроде привел их с собой. Он скажет
дяде Эйбу, что две телки прорвали ограду и умотали с пастбища и что ему
пришлось искать их, чтобы вернуть в стадо. Он скажет дяде Эйбу... он
скажет... он скажет...
Джонни задыхался от бега, а сердце у него стучало так, что, казалось,
сотрясало все его маленькое тело, и страх сидел в нем после всего того,
что было раньше, после того, как он забыл сходить к роднику за водой,
после того, как он потерял вчера двух телок, после того, как у него в
кармане нашли спички...
Коров он не догнал. Они были уже в коровнике, и он понял, что они
подоены, и что там, в кустах, он пробыл ужасно долго, и что все это куда
хуже, чем ему представлялось.
По дорожке он поднялся к дому. От страха его трясло. На кухне горел
свет, и он понял, что его дожидаются.
Когда он вошел в кухню, они сидели за столом, повернувшись к двери, и
ждали его. Свет лампы падал на их лица, и лица эти были столь суровы, что
походили на могильные камни.
Дядя Эйб возвышался, словно башня, голова его доходила до самого
потолка, и видно было, как напряглись мускулы его рук, обнаженных
закатанными рукавами рубашки.
Он потянулся к Джонни, и Джонни нырком ушел было в сторону, но
сильные пальцы сомкнулись у него на шее, оплели горло, и дядя Эйб поднял
его и встряхнул - молча и злобно.
- Я тебе покажу, - прошипел дядя Эйб сквозь зубы. - Я тебе покажу! Я
тебе покажу...
Что-то упало на пол и покатилось в угол, оставляя за собой шлейф
огня.
Дядя Эйб перестал трясти его и секунду-другую стоял совершенно
неподвижно, держа мальчика в воздухе. Потом он бросил его на пол.
- Это у тебя из кармана, - сказал дядя Эйб. - Это чего же такое?
Джонни попятился, тряся головой.
Он ни за что не скажет им... Никогда! Что бы ни делал с ним дядя Эйб,
он ни за что не скажет! Даже пусть его убивают...
Дядя Эйб остановил ногой катившийся камень, быстро наклонился и
поднял его. Он принес камень к столу, положил под лампу и завороженно стал
глядеть на игру огней.
Тетя Эм, приподнявшись со стула, так и подалась вперед, чтобы
разглядеть получше, что же там такое.
- Господи ты боже мой, - прошептала она.
С минуту оба были недвижны и смотрели на драгоценность, глаза у них
ярко блестели, тела были напряжены, и в тишине было слышно только их
прерывистое дыхание. Наступи сейчас конец света, они бы этого не заметили.
Затем они оба выпрямились и посмотрели на Джонни, отвернувшись от
камня, как если бы он их больше совсем не интересовал, как если бы камень
должен был оказать на них какое-то влияние и вот выполнил свою задачу и
теперь уже не имел ровно никакого значения.
- Ты, верно, проголодался, малыш, - сказала тетя Эм, обращаясь к
Джонни. - Сейчас подогрею тебе ужин. Хочешь яичницу?
Джонни поперхнулся и мог только кивнуть.
Дядя Эйб уселся на стул, не обращая на камень ровно никакого
внимания.
- Вот, значит, дело какое, - прогудел он. - Я тут на днях видел в
лавке как раз такой ножик, какой тебе хотелось...
Джонни едва слушал его.
Он стоял, прислушиваясь к дружелюбию и Любви, которые, казалось,
тихонько пели в стенах этого дома.
1 2
жаловаться, как его бьют и ругают и отсылают в постель без ужина, но Те,
внутри, все это поняли сами, и теперь в их обращении к Джонни было что-то
уже куда большее, чем просто дружелюбие, чем просто товарищество.
Появилось еще и сочувствие, и еще что-то, что вполне могло быть их
эквивалентом материнской любви.
"Да ведь это просто малыш", - говорили Они между собой.
Они тянулись к нему. Казалось, что они заключают его в нежные
объятия, крепко прижимают к себе, и Джонни, сам того не заметив, упал на
колени и протянул руки к этой штуковине, которая лежала среди измятых
кустов, и плакал, как если бы перед ним было что-то такое, что он мог
обнять и удержать - немного ласки и тепла, которых ему всегда недоставало,
что-то такое, к чему он всегда стремился и вот наконец обрел. Его сердце
плакало словами, которых он не уел произнести, он умолял о чем-то
застывшими губами, и ему ответили.
"Нет, Джонни, мы тебя не оставим. Мы не можем оставить тебя, Джонни".
- Правда?..
Теперь их общий голос немного печален.
"Это не просто обещание, Джонни. Наша машина сломалась, и нам ее не
починить. Один из нас уже умирает, и такая же судьба скоро постигнет и
другого".
Джонни стоял на коленях, и эти слова медленно проникали в его
сознание. Его охватывало понимание неизбежности свершающегося, и ему
казалось, что это больше, чем он может вынести - найти двоих настоящих
друзей, и вот теперь они умирают...
"Джонни", - тихонько окликнули его.
- Да, - отозвался Джонни, стараясь не заплакать.
"Хочешь с нами меняться?"
- Меняться?..
"Так у нас дружат. Ты даешь нам что-нибудь, и мы тебе тоже что-нибудь
подарим".
- Но у меня ничего нет... - замялся Джонни.
И сразу вспомнил. Ведь у него есть перочинный ножик! Конечно, это не
бог весть что и лезвие у ножика обломано, но это было все его достояние.
"Вот и прекрасно, - сказали Они. - Это как раз то, что надо.
Положи-ка его на землю, поближе к машине".
Он достал ножик из кармана и положил его рядом с машиной. И хотя он
глядел во все глаза, чтобы ничего не упустить, все случилось так
стремительно, что он ничего не смог разобрать, но, как бы то ни было, его
ножик исчез, и теперь какой-то предмет лежал на его месте.
"Спасибо тебе, Джонни, - сказали Они. - Как славно, что ты с нами
поменялся".
Он протянул руку, и взял вещь, которую Они подарили ему, и в сумерках
она сверкнула скрытым огнем. Он повернул ее в пальцах и увидел, что это
был вроде драгоценный камень - сияние исходило у него изнутри и
переливалось роем разноцветных огней.
И только увидев, какой свет исходил из подарка, он осознал, как стало
темно и сколько уже прошло времени, и когда он понял это, то вскочил и
сломя голову бросился бежать, даже не попрощавшись.
Искать коров теперь все равно уже было слишком темно, и ему
оставалось только надеяться, что они сами отправились домой и что он
сможет нагнать их и сделать вид, что вроде привел их с собой. Он скажет
дяде Эйбу, что две телки прорвали ограду и умотали с пастбища и что ему
пришлось искать их, чтобы вернуть в стадо. Он скажет дяде Эйбу... он
скажет... он скажет...
Джонни задыхался от бега, а сердце у него стучало так, что, казалось,
сотрясало все его маленькое тело, и страх сидел в нем после всего того,
что было раньше, после того, как он забыл сходить к роднику за водой,
после того, как он потерял вчера двух телок, после того, как у него в
кармане нашли спички...
Коров он не догнал. Они были уже в коровнике, и он понял, что они
подоены, и что там, в кустах, он пробыл ужасно долго, и что все это куда
хуже, чем ему представлялось.
По дорожке он поднялся к дому. От страха его трясло. На кухне горел
свет, и он понял, что его дожидаются.
Когда он вошел в кухню, они сидели за столом, повернувшись к двери, и
ждали его. Свет лампы падал на их лица, и лица эти были столь суровы, что
походили на могильные камни.
Дядя Эйб возвышался, словно башня, голова его доходила до самого
потолка, и видно было, как напряглись мускулы его рук, обнаженных
закатанными рукавами рубашки.
Он потянулся к Джонни, и Джонни нырком ушел было в сторону, но
сильные пальцы сомкнулись у него на шее, оплели горло, и дядя Эйб поднял
его и встряхнул - молча и злобно.
- Я тебе покажу, - прошипел дядя Эйб сквозь зубы. - Я тебе покажу! Я
тебе покажу...
Что-то упало на пол и покатилось в угол, оставляя за собой шлейф
огня.
Дядя Эйб перестал трясти его и секунду-другую стоял совершенно
неподвижно, держа мальчика в воздухе. Потом он бросил его на пол.
- Это у тебя из кармана, - сказал дядя Эйб. - Это чего же такое?
Джонни попятился, тряся головой.
Он ни за что не скажет им... Никогда! Что бы ни делал с ним дядя Эйб,
он ни за что не скажет! Даже пусть его убивают...
Дядя Эйб остановил ногой катившийся камень, быстро наклонился и
поднял его. Он принес камень к столу, положил под лампу и завороженно стал
глядеть на игру огней.
Тетя Эм, приподнявшись со стула, так и подалась вперед, чтобы
разглядеть получше, что же там такое.
- Господи ты боже мой, - прошептала она.
С минуту оба были недвижны и смотрели на драгоценность, глаза у них
ярко блестели, тела были напряжены, и в тишине было слышно только их
прерывистое дыхание. Наступи сейчас конец света, они бы этого не заметили.
Затем они оба выпрямились и посмотрели на Джонни, отвернувшись от
камня, как если бы он их больше совсем не интересовал, как если бы камень
должен был оказать на них какое-то влияние и вот выполнил свою задачу и
теперь уже не имел ровно никакого значения.
- Ты, верно, проголодался, малыш, - сказала тетя Эм, обращаясь к
Джонни. - Сейчас подогрею тебе ужин. Хочешь яичницу?
Джонни поперхнулся и мог только кивнуть.
Дядя Эйб уселся на стул, не обращая на камень ровно никакого
внимания.
- Вот, значит, дело какое, - прогудел он. - Я тут на днях видел в
лавке как раз такой ножик, какой тебе хотелось...
Джонни едва слушал его.
Он стоял, прислушиваясь к дружелюбию и Любви, которые, казалось,
тихонько пели в стенах этого дома.
1 2