Будешь хранить в нем зубную пасту. Ни на что другое он больше не пригоден. С чем вас и поздравляю!
И Боша ушел домой, кипя негодованием и унося с собой оба экземпляра «Мастера и Маргариты».
Федотов посидел немного, глядя невидящими глазами на мертвый
дубликатор. Потом он допил начатую маленькую и сорвал пробку с очередной…
На следующее утро он проснулся поздно и обнаружил себя в одежде на полу. Из открытой двери в лоджию на него тянуло легким сквозняком. Он позвал Тамуху, но ответа не получил: по-видимому, она куда-то уже ушла.
А может быть, со вчерашнего еще не возвращалась.
Федотов с трудом поднялся на ноги. Голова раскалывалась от боли. На сердце разместилась по-хозяйски двухпудовая гиря тоски. Пошатываясь, Федотов выбрался на лоджию. По полу были разбросаны пустые маленькие и окурки. Утренний ветерок разносил по ним странную белоснежную пыль.
Остро пахло чем-то незнакомым, и запах этот вызвал у Федотова такой глубокий приступ жалости к себе, что он заплакал, размазывая по лицу слезы шершавой ладонью. Пытаясь унять молотки, немилосердно колотившие по вискам, он попробовал вздохнуть всей грудью. Голова его закружилась, ноги подогнулись, и он упал на колени.
Так он постоял несколько минут, упершись лбом в пол, вокруг уже не было ничего знакомого. Он стоял в каком-то темном коридоре, длинном, как непутевая жизнь. Он пошел по этому коридору вперед, а мимо потянулись закрытые двери, из-за которых не доносилось ни единого звука. Казалось, они были просто нарисованы на стенах блеклыми красками серых тонов.
Потом одна из дверей вдруг открылась, из нее вышла женщина в белом платье в синий горошек и пошла впереди Федотова. Это была Тамуха.
Федотов окликнул ее, но она не оглянулась. Тогда он попытался ее догнать, но, несмотря на то, что он бежал, а она всего лишь медленно шла, настичь ее он никак не мог. Тогда он понесся вперед что было сил.
Запертые двери чередой мелькали мимо, он все бежал и бежал, а женщина уходила все дальше и дальше.
Потом справа вдруг появилась ярко освещенная, блестящая, словно из хрусталя сделанная дверь, но он на всем скаку пролетел мимо. Женщина впереди исчезла, и он затормозил, потому что понял, что она нырнула именно в эту сверкающую дверь. Но когда он остановился и обернулся, никаких хрустальных дверей сзади не было. Там вообще не было никаких дверей — сплошные серые стены, уходящие во мрак, и из этого бесконечного тоннеля так невыносимо пахло, что Федотова начало тошнить.
Он хотел было снова устремиться вперед, но впереди была стена, стена черная, как смерть, и преодолеть ее не было никакой возможности.
Федотов завыл от страха и крепко зажмурился, и тут же в лицо ему ударил нестерпимо яркий свет. Свет был убийственен, но Федотов открыл глаза и обнаружил себя вновь стоящим на лоджии. Яркое утреннее солнце согревало ему кожу. Головная боль постепенно исчезала, но тоска становилась все острее и острее, и ему уже не было никакого дела ни до вонючих коридоров, ни до манящих сказочных женщин, потому что перед ним во весь
рост встала старая, как мир, проблема: где бы и на какие шиши опохмелиться.
Он пошел на кухню и залпом выпил поллитровую банку воды. Потом он сунул руку в карман, пытаясь отыскать сигареты, но вместо сигарет вытащил из кармана две одинаково смятые пятирублевые бумажки и долго смотрел на них, не понимая, откуда они здесь взялись.
А внизу, под окнами его квартиры валялся на газоне изуродованный несколькими ударами топора подарок для Тамухи, и зеленая трава вокруг была заляпана пятнами маслянистой желтой жидкости. Он валялся кверху боком, и на нем хорошо был виден номер. Три нуля и восьмерка. 0008.
1 2 3
И Боша ушел домой, кипя негодованием и унося с собой оба экземпляра «Мастера и Маргариты».
Федотов посидел немного, глядя невидящими глазами на мертвый
дубликатор. Потом он допил начатую маленькую и сорвал пробку с очередной…
На следующее утро он проснулся поздно и обнаружил себя в одежде на полу. Из открытой двери в лоджию на него тянуло легким сквозняком. Он позвал Тамуху, но ответа не получил: по-видимому, она куда-то уже ушла.
А может быть, со вчерашнего еще не возвращалась.
Федотов с трудом поднялся на ноги. Голова раскалывалась от боли. На сердце разместилась по-хозяйски двухпудовая гиря тоски. Пошатываясь, Федотов выбрался на лоджию. По полу были разбросаны пустые маленькие и окурки. Утренний ветерок разносил по ним странную белоснежную пыль.
Остро пахло чем-то незнакомым, и запах этот вызвал у Федотова такой глубокий приступ жалости к себе, что он заплакал, размазывая по лицу слезы шершавой ладонью. Пытаясь унять молотки, немилосердно колотившие по вискам, он попробовал вздохнуть всей грудью. Голова его закружилась, ноги подогнулись, и он упал на колени.
Так он постоял несколько минут, упершись лбом в пол, вокруг уже не было ничего знакомого. Он стоял в каком-то темном коридоре, длинном, как непутевая жизнь. Он пошел по этому коридору вперед, а мимо потянулись закрытые двери, из-за которых не доносилось ни единого звука. Казалось, они были просто нарисованы на стенах блеклыми красками серых тонов.
Потом одна из дверей вдруг открылась, из нее вышла женщина в белом платье в синий горошек и пошла впереди Федотова. Это была Тамуха.
Федотов окликнул ее, но она не оглянулась. Тогда он попытался ее догнать, но, несмотря на то, что он бежал, а она всего лишь медленно шла, настичь ее он никак не мог. Тогда он понесся вперед что было сил.
Запертые двери чередой мелькали мимо, он все бежал и бежал, а женщина уходила все дальше и дальше.
Потом справа вдруг появилась ярко освещенная, блестящая, словно из хрусталя сделанная дверь, но он на всем скаку пролетел мимо. Женщина впереди исчезла, и он затормозил, потому что понял, что она нырнула именно в эту сверкающую дверь. Но когда он остановился и обернулся, никаких хрустальных дверей сзади не было. Там вообще не было никаких дверей — сплошные серые стены, уходящие во мрак, и из этого бесконечного тоннеля так невыносимо пахло, что Федотова начало тошнить.
Он хотел было снова устремиться вперед, но впереди была стена, стена черная, как смерть, и преодолеть ее не было никакой возможности.
Федотов завыл от страха и крепко зажмурился, и тут же в лицо ему ударил нестерпимо яркий свет. Свет был убийственен, но Федотов открыл глаза и обнаружил себя вновь стоящим на лоджии. Яркое утреннее солнце согревало ему кожу. Головная боль постепенно исчезала, но тоска становилась все острее и острее, и ему уже не было никакого дела ни до вонючих коридоров, ни до манящих сказочных женщин, потому что перед ним во весь
рост встала старая, как мир, проблема: где бы и на какие шиши опохмелиться.
Он пошел на кухню и залпом выпил поллитровую банку воды. Потом он сунул руку в карман, пытаясь отыскать сигареты, но вместо сигарет вытащил из кармана две одинаково смятые пятирублевые бумажки и долго смотрел на них, не понимая, откуда они здесь взялись.
А внизу, под окнами его квартиры валялся на газоне изуродованный несколькими ударами топора подарок для Тамухи, и зеленая трава вокруг была заляпана пятнами маслянистой желтой жидкости. Он валялся кверху боком, и на нем хорошо был виден номер. Три нуля и восьмерка. 0008.
1 2 3