У них не было даже самой этой концепции.»
Рун Джонсон повернулся и нахмурился на нее: «Какой концепции?»
«Измененного сознания. Они вообще не теряют сознания, если, конечно, не больны или не ранены, а сообщество в целом никогда не теряет сознания, даже если некоторые из его индивидуумов потеряны. В результате о сообществе нельзя по-настоящему сказать, что оно спит — хотя в конце концов они признали реальность того, что нам сон нужен. Сами того не зная, мы представили им нечто для них совершенно новое.»
«Они позволят нам принести с собой лекарства?», вдруг спросила Мишель Ота. «У меня аллергия и мне реально нужны мои лекарства.»
«Некоторые лекарства они позволят. Если вам предложат контракт, вам надо будет записать в него лекарства, которые вам понадобятся. Либо они позволят иметь эти лекарства, либо вас не наймут. Если то, что вам нужно, позволено, то вам разрешат заказывать это извне. Сообщества станут проверять, то ли это, что предполагалось, но во всем остальном они вас не побеспокоят. Медицина — это практически все, на что вам надо будет тратить деньги, пока вы будете находиться внутри. Помещение и еда входят в состав договора, разумеется, но вам не позволят покидать вашего нанимателя, пока срок контракта не истечет полностью.»
«А если мы заболеем или произойдет несчастный случай?», потребовала ответа Пьедад. «Что если нужны будут лекарства, которых нет в контракте?»
«Скорая помощь контрактом оговорена», ответила Ноа.
Тера обоими ладонями хлопнула по столу и громко сказала: «К черту все это!» И получила внимание, которого добивалась. Все повернулись посмотреть на нее. «Я хочу больше узнать о вас и о сорняках, переводчик. В частности, я хочу знать, почему вы все еще здесь, почему вы работаете для тварей, которые наверняка пропустили вас через ад. Ведь то, что они не знали лекарств, означает, что анестезию они тоже не знали, верно?»
Ноа некоторое время сидела молча, вспоминая и при этом совсем не желая вспоминать. «Да», наконец ответила она, «если не считать того, что большую часть времени боль мне причиняли другие человеческие существа. Пришельцы запирали нас вместе группами по двое и больше на целые дни и недели, чтобы посмотреть, что может произойти. Обычно, было не так уж плохо. Хотя, иногда, все же очень погано. Некоторые из нас сходили с ума. Дьявол, в то или в другое время мы все сходили с ума. Но некоторые из нас с гораздо большей вероятностью впадали в насилие. Были среди нас и такие, которые стали бы душителями и без помощи сообществ. Они достаточно быстро пользовались преимуществом проявить немного власти и получить удовольствие, заставляя другого страдать. И некоторые из нас просто переставали заботиться, переставали сопротивляться, иногда даже переставали есть. Из этих экспериментов по тюремному сожительству получались беременности и произошло несколько убийств.
Стало почти легко, когда пришельцы просто заставили нас решать головоломки, чтобы получить еду, или когда они что-нибудь подкладывали нам в еду, чтобы мы заболели, или когда они обволакивали нас и внедряли в наши тела почти летальные дозы каких-нибудь субстанций. Первые пленники получили большинство из всего этого, бедняги. И у некоторых из них развились фобии от страха быть в окружении пришельцев. И им сильно везло, если этими фобиями все и ограничивалось.»
«Боже мой», сказала Тера, с отвращением качая головой. Через какое-то время она спросила: «Что случилось с детьми? Вы сказали, что некоторые беременели.»
«Сообщества размножаются не так, как мы. И, похоже, до них долгое время не доходило, что с беременными женщинами надо обращаться полегче. Из-за этого у большинства забеременевших женщин произошли выкидыши. У некоторых ребенок родился мертвым. Четверо женщин в той группе, с которой я обычно была в одной клетке между экспериментами, умерли от родов. Никто из нас не знал, как им помочь.» Это было еще одно воспоминание, от которого ей хотелось отвернуться.
«Новорожденных оказалось мало, а из них немногие пережили младенчество, либо потому, что их матери не смогли защитить их от худших и самых бешеных из нашего собственного племени, или же от сообществ, которые проявляли к ним, скажем, э-э, любопытство. Во всех тридцати семи пузырях мира выжило меньше сотни таких детей. Большинство выросли, чтобы стать сравнительно здоровыми взрослыми. Некоторые тайно живут снаружи, а некоторые не желают никогда покидать пузыри. Это их выбор. Очень немногие из них стали самыми лучшими из следующего поколения переводчиков.»
Рун Джонсон с интересом хмыкнул: «Я читал о таких детях», сказал он.
«Мы пытались найти их», сказала Сорель Трент, заговорив в первый раз. «Наш лидер учит, что они те самые, кто покажет нам путь. Они так важны, и все-таки наше глупое правительство держит их в секрете!» Она говорила одновременно сокрушенно и гневно.
«У правительств этого мира и без того есть многое, за что надо отвечать», сказала Ноа. «В некоторых странах дети не захотели выходить из пузырей, потому что о них дошли слухи о том, что стало с теми, кто вышел. Слухи об исчезновениях, тюрьмах, пытках, смерти. Похоже, что наше правительство больше не творит такого сорта вещи. Во всяком случае, с детьми. Оно дает им новую личность и прячет из от групп, которые хотят им поклоняться, или убивать, или разобрать на части. Я сама связывалась с некоторыми из них. Они в порядке, и они хотят, чтобы их оставили в покое.»
«Моя группа не желает причинять им зла», сказала Сорель Трент. «Мы хотим почитать их и помочь исполнить свое истинное предназначение.»
Ноа отвернулась от этой женщины, ибо в голове у нее крутились ядовитые, непрофессиональные слова, которых лучше не говорить. «Поэтому, по крайней мере этим детям, предоставили немного покоя», сказала она.
«Один их этих детей ваш?», спросила Тера нехарактерно мягким тоном. «У вас есть дети?»
Ноа посмотрела на нее, потом снова откинула голову на спинку кресла. «Я забеременела, когда мне было пятнадцать, и еще раз, когда мне было семнадцать. Слава богу, в обоих случаях были выкидыши.»
«Это было… насилие?», спросил Рут Джонсон.
«Конечно, насилие! Вы действительно верите, что я хотела отдать сообществам еще одно человеческое дитя для экспериментов?» Она прервалась и глубоко задышала. Через некоторое время она сказала: «Некоторые из убитых были женщины, которые сопротивлялись насилию. Некоторые — были насильниками. В помните старый эксперимент, в котором слишком много крыс содержат вместе в клетке, и они начинают убивать друг друга?»
«Но вы же были не крысы», сказала Тера. «Вы были разумны. Вы видели, что сорняки делают с вами. Вам не надо было…»
Ноа перебила ее: «Мне не надо было что?»
Тера сбавила тон. «Я не имею виду вас лично. Я просто хочу сказать, что человеческие существа должны быть способны вести себя лучше стаи крыс.»
«Многие так и делали. Некоторые нет.»
«И несмотря на все это, вы работаете на пришельцев? Вы простили их, потому что они не знали, что делали? Почему?»
«Потому что они здесь», просто ответила Ноа.
«Они здесь до тех пор, пока мы не найдем способ выкинуть их прочь!»
«Они здесь, и они останутся здесь», чуть мягче сказала Ноа. «Для них не существует слова прочь — по крайней мере для нескольких поколений. Их корабль — это транспорт в один конец. Они поселились здесь и они станут драться, чтобы удержать те несколько мест в пустынях, которые выбрали для своих пузырей. И если они решат драться, мы не выживем. Их тоже можно разрушить, но всегда есть шанс, что своих молодых на несколько столетий они отправят глубоко в землю. И когда те выйдут наружу, это будет их мир. Уйти придется нам.» Она посмотрела на каждого члена группы. «Они уже здесь», сказала она в третий раз. «Я одна из, наверное, тридцати человек в этой стране, кто может говорить с ними. Где еще я должна находиться, как не здесь в пузыре, пытаясь помочь двум разумным видам понять и принять один другого до того, как один из них совершит нечто фатальное?»
Тера осталась неумолима: «Но вы простили их за то, то они с вами сделали?»
Ноа покачала головой. «Я не простила их», сказала она. «Они не просили у меня прощения, и я не знаю, как его дать, если они его попросят. Но это не имеет значения. Это не остановит меня от выполнения своей работы. И это не останавливает их от того, чтобы нанимать меня.»
Джеймс Адио сказал: «Если они так опасны, как вы думаете, вы должны бы работать с правительством, пытаясь найти способ, как убить их. Вы же сказали, что знаете о них больше, чем остальные.»
«Вы пришли сюда, чтобы убивать их, мистер Адио?», спокойно спросила Ноа.
Он опустил плечи. «Я здесь, чтобы работать на них, леди. Я беден. У меня нет всех тех специальных знаний, которые имеют всего тридцать человек в этой стране. Мне просто нужна работа.»
Она кивнула, словно он просто сообщал информацию, словно его слова не были нагружены тяжелым грузом горечи, гнева и унижения. «Здесь вы сможете сделать деньги», сказала она. «Я сама богата. Я провела через колледж дюжину племянников и племянниц. Мои родственники едят по три раза в день и живут в комфортабельных домах. Почему бы вашим не жить так же?»
«Тридцать сребреников», пробормотал он.
Ноа устало улыбнулась ему. «Не для меня», сказала она. «Мои родители, когда давали мне имя, похоже, имели в виду совершенно иную роль.»
Рун Джонсон улыбнулся, но Джеймс Адио только смотрел на нее с открытым недовольством. Ноа придала своему лицу более знакомую торжественность. «Позвольте рассказать вам о моем опыте работы с правительством для получения всего лучшего от сообществ», сказала она. «Вы должны услышать об этом, поверите ли вы в это или нет.» Она сделала паузу, собираясь с мыслями.

***
«Меня удерживали здесь, в Пузыре Мохаве, с одиннадцати до двадцати трех лет», начала она. «Конечно, никто из моей семьи или друзей не знал, где я нахожусь и жива ли я вообще. Я просто исчезла, как и множество других людей. В моем случае я как-то поздно ночью исчезла из собственной спальни в доме родителей в Викторвиле. Через много лет, когда сообщества смогли с нами разговаривать, когда они поняли многое из того, что сотворили с нами, они спросили нашу группу, хотим ли мы остаться с ними добровольно, или же мы хотим уйти. Я подумала, что это, наверное, еще один тест, но когда попросилась уйти, то они согласились.
Фактически, я оказалась первой, кто попросился уйти. Группа, с которой я была, состояла из людей, взятых в детстве — некоторые, в раннем детстве. У них в памяти не было никакого другого дома, кроме Пузыря Мохаве. Но я помнила свою семью. Я хотела увидеть их снова. Я хотела вырваться, а не быть ограниченной небольшим местом в пузыре. Я хотела быть свободной.
Но когда сообщества позволили мне уйти, они не отправили меня назад в Викторвиль. Они просто как-то поздно ночью открыли пузырь возле одного из бидонвилей, что выросли по его периметру. Тогда эти бидонвили были более грубыми и дикими. Они состояли из людей, которые поклонялись сообществам, или же строили заговоры, чтобы стереть их с лица земли, или надеялись украсть у них фрагменты какой-нибудь ценной технологии, примерно так. А некоторые из жителей были переодетыми копами того или иного сорта. Те, кто схватили меня, говорили, что они из ФБР, но сейчас я думаю, что они могли быть охотниками за сокровищами. В те дни добычей было все, что выходило из пузырей, и мне повезло оказаться первой, кто вышел из Пузыря Мохаве.
Любой выходящий мог знать ценные технологические секреты, мог быть загипнотизированным саботажником, или переодетым шпионом пришельцев — кем угодно. Меня передали военным, которые заперли меня, неустанно допрашивая и обвиняя во всем от шпионажа до убийства, от терроризма до предательства. У меня брали всевозможные пробы, и тестировали, как только могли придумать. Они убедили себя, что я ценная поимка, что я сотрудничала с нашим „негуманоидным противником“. Поэтому, я представляла им великую возможность найти способ добраться до них — до сообществ.
Все, что я знала, они от меня получили. Дело было не в том, что я вообще пыталась от них что-то скрыть. Проблема заключалась в том, что я не могла рассказать им то, что они хотели знать. Конечно, сообщества не объяснили мне, как работает их технология. Да и зачем им надо было это делать? Об их физиологии я тоже знала не много, но я рассказала все, что знала — и рассказывала снова и снова, потому что мои тюремщики пытались подловить меня на лжи. А что до психологии сообществ, то я могла сказать лишь о том, что было сделано со мной, и что я видела делалось с другими. И так как мои тюремщики не усматривали в этом ничего полезного, они решили, что я с ними не сотрудничаю, и, значит, у меня есть что скрывать.»
Ноа покачала головой. «Единственная разница между тем, как пришельцы обращались со мной в первые годы моего плена, и тем, как обращались со мной эти люди, была в том, что так называемые человеческие существа знали, как именно причинить мне максимальную боль.
1 2 3 4 5