»
Новый приступ боли острыми когтями впился в грудь, заставив Хоги содрогнуться. На какой-то миг ему показалось, что он умирает – беспощадная сила сдавила грудную клетку, выжимая последний воздух из легких, но он опять вдохнул амилнитрат, и боль понемногу отступила. Осторожно шевельнувшись, он понял, что главный приступ миновал, но все же решил устроить себе недолгую передышку, отложить в сторону дела и поразмышлять о прошлом.
И снова на память пришел отец. Много лет назад он начал свой бизнес, что называется, на голом месте. Верхнюю Силезию родители покинули после очередного ежегодного погрома и приехали иммигрантами в Канаду. Сразу же выяснилось, что для папаши Мозеса работы нет, и какое-то время он батрачил на фермах, хотя дома учился на ювелира. Однажды на глаза ему попался другой батрак, который вертел в пальцах небольшой камешек с высверленным в нем отверстием. На недоуменный вопрос он ответил, что игра с камешком помогает ему быстро успокоиться, и он всегда держит его при себе. Когда хозяин бранит его за тупость или неповоротливость, он достает свой камешек и в душе понемногу наступает покой.
Много дней этот камешек не выходил из ума отца Хоги, и наконец он принял великое решение. Он собрал все деньги, какие мог, влез в долги, сам тянул лямку, как раб, лишь бы побольше заработать, и со временем открыл свою маленькую компанию под названием «Блестящие безделушки». Они выпускали небольшие, совершенно бесполезные вещицы, покрытые мишурной позолотой, а людям казалось, будто такая безделка в кармане приносит в душу покой и умиротворение. Однажды приятель спросил его: «Что ЭТО за штуковина такая, Мозес, какой от нее толк?»
И Мозес ответил: «Хороший вопрос, дружище. Что такое блестящая безделушка? Этого никто не знает, но все хотят знать и не жалеют денег, чтобы купить и разобраться. Никто не знает, что это такое. Никто еще не придумал, к какому делу ее приспособить, но мы трубим на весь свет „НОВИНКА, НОВИНКА, НОВИНКА“, и обладать такой вещицей стало престижно. Мы даже гравируем на ней инициалы владельца – само собой, за отдельную плату. Не забывай, что здесь, на американском континенте, публика вечно требует чего-нибудь новенького. Все старое мигом отправляется на свалку. А мы подбираем это старье, покрываем позолотой, чтобы бросалось в глаза, и рекламируем как последний крик моды с гарантированным таким-то эффектом. Само собой, ничего такого эта вещица не делает. Весь секрет в покупателе, в том, что он о ней думает. Даже если клиент считает, что от нее никакого проку, ему не хочется признавать, что его облапошили, и он сам начинает продавать ее всем подряд, чтобы и другие ходили в таких же дураках, как он сам. Что до меня, то я на этом сколотил недурной капиталец».
«Силы небесные, Мозес, – воскликнул его приятель, – только не говори мне, что продаешь доверчивой публике никуда не годный ХЛАМ!»
Мозес МакОгуошер приподнял седые брови в притворном ужасе: «Боже меня избавь, как ты мог подумать, что я стану надувать почтенную публику? Разве я мошенник?»
Приятель не удержался от смеха: «Каждый раз, встречая католика с именем Мозес, я задаюсь вопросом, что заставило его выкреститься из иудеев в католики».
От души посмеявшись шутке, старый Мозес поведал другу историю своей жизни, – как он открыл свое дело в Верхней Силезии, как пользовался доброй репутацией за высокое качество работы, деловую порядочность и низкие цены, и тем же веселым тоном добавил: «И все полетело в тартарары. Пришли русские и все забрали, пустили меня по миру, выгнали из собственного дома, а ведь я был честным человеком, не мошенничал и не продавал подделок. Ну, покрутился я туда-сюда, начал без зазрения совести продавать втридорога всякую дребедень и за это стал уважаемым человеком! Посмотри на меня теперь – у меня свой бизнес, своя фабрика, свой кадиллак и даже свой святой покровитель св. Люкр!» Все еще смеясь, он подошел к небольшому стенному шкафчику в углу кабинета, неторопливо открыл дверцу и так же неторопливо подозвал приятеля: «Kommen Sie hier».
Приятель живо вскочил на ноги и весело заметил: «Не на том ты языке говоришь, Мозес. Теперь тебе немецкий ни к чему, и как канадский гражданин, ты должен сказать „Опрокинь-ка рюмочку, дружище“».
Он подошел поближе – туда, где соблазнительно манила к себе чуть приоткрытая Мозесом дверца. Тут она внезапно распахнулась настежь, и его взгляду открылся небольшой постамент черного дерева. На нем возвышался отлитый из чистого золота символ доллара, над которым сиял такой же золотой ореол. При виде его оторопелой физиономии Мозес расхохотался. «Это и есть мой святой, мой св. Люкр. Оно конечно, деньги – презренный металл. Так вот, мой святой – это доллар чистоганом».
К этому времени Хоги заметно полегчало. Нажав кнопку селектора, он вызвал секретаршу: «Зайдите ко мне, мисс Уильяме. – В кабинет вошла очень деловая на вид молодая женщина и молча присела у края стола. – Пригласите моего адвоката, пусть придет. Пожалуй, мне пора составлять завещание».
«О, мистер Хоги, – встревожилась секретарша, – да на вас лица нет. Может, лучше вызвать доктора Джонсона?»
«Нет, нет, дорогуша, – возразил Хоги. – Просто я немного переутомился, а лишняя предосторожность не помешает. Так что позвоните адвокату и попросите его явиться ко мне завтра в десять утра. А на сегодня все». Он жестом отпустил секретаршу, и она вышла из кабинета, гадая, не овладело ли Хоги МакОгуошером предчувствие близкой смерти или еще какой беды.
А Хоги вернулся к размышлениям о прошлом и будущем, как, должно быть, не раз сиживал и его отец. Покружив немного над словами мисс Уильяме, его мысли исподволь вернулись к жизни Папаши МакОгуошера. Мисс Уильяме как-то рассказывала Хоги, что зайдя однажды в кабинет, увидела Папашу МакОгуошера, угрюмо сидящего за своим столом. Он молча глядел в небо, на стремительно пролетающие над фабричными корпусами облака, затем, неловко шевельнувшись, испустил глубокий тяжкий вздох. Мисс Уильяме испуганно замерла, решив, что старик при смерти. «Мисс Уильяме, – произнес он, – немедленно вызовите машину. Велите шоферу подъехать к входной двери, я поеду домой». Мисс Уильяме молча кивнула, и Папаша МакОгуошер откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. Открыв немного погодя дверь кабинета, мисс Уильяме совсем встревожилась при виде сгорбившегося за столом хозяина. «Машина у подъезда, сэр, – сказала она, – помочь вам надеть пальто?» Чуть пошатнувшись, старик встал на ноги: «Ой, ой, мисс Уильяме, что я, по-вашему, совсем уже развалина?» Секретарша улыбнулась и молча подала ему пальто. Он неловко сунул руки в рукава, а она аккуратно обдернула на нем пальто и застегнула пуговицы. «Ваш портфель, сэр. Я ни разу не видела вашего нового „кадиллака“. Можно я провожу вас до машины?» Старик что-то одобрительно буркнул, и они вместе дошли до лифта и вниз.
Затянутый в униформу шофер пружинисто выпрямился и быстро открыл дверцу. «Нет, сынок, нет, нет. Сегодня я сяду впереди, рядом с тобой», – возразил старик, усаживаясь на переднее сиденье. Махнув рукой мисс Уильяме, он наконец устроился поудобнее, и машина тронулась с места.
Мистер МакОгуошер Старший жил в отдаленном пригороде, милях в двадцати пяти от офиса, и пока машина сквозь потоки транспорта выбиралась из центра на окраину, он с любопытством глядел по сторонам – так, словно все видел впервые. Прошло не меньше часа – что поделаешь, транспортные пробки – прежде чем машина остановилась перед усадьбой МакОгуошера. Миссис МакОгуошер уже стояла в дверях, так как мисс Уильяме, как и положено хорошей секретарше, успела ей позвонить и предупредить, что боссу нездоровится.
«Ах, Мозес, Мозес, я так за тебя сегодня беспокоилась, – сказала миссис МакОгуошер, – ты слишком много работаешь, пора устроить себе каникулы. Ты слишком поглощен делами компании».
Отпустив шофера, старый Мозес устало переступил порог. Это был дом человека богатого, но не отличающегося хорошим вкусом. Бесценные раритеты и дешевые современные поделки стояли в нем бок о бок, образуя такую немыслимую мешанину старого и нового, присущую старым евреям, выходцам из Европы, что вместо лавки старьевщика получился вполне привлекательный интерьер.
Миссис МакОгуошер взяла мужа за руку: «Пойдем, присядем, Мозес, у тебя такой вид, будто ты вот-вот свалишься с ног. Я, пожалуй, пошлю за доктором Джонсоном».
«Нет, нет, мама, нет. Прежде чем приедет доктор Джонсон, нам надо поговорить», – возразил Мозес. С этими словами он сел и в глубокой задумчивости охватил голову руками.
«Мама, – произнес наконец Мозес, – помнишь нашу Старую Веру? Иудейская вера – вот вера нашей семьи. Как же мне теперь не позвать раввина и не потолковать с ним? Мне очень во многом надо разобраться».
Жена осторожно положила в приготовленный коктейль кубики льда и подала ему стакан. «Но как же мы вернемся в иудейство, если мы стали добрыми католиками, Мозес?» – спросила она. Старик неторопливо обдумал ее слова, попивая свой вечерний коктейль, и, наконец, сказал: «Ну, ну, мама, когда слетает последняя штукатурка, нечего возводить ложный фасад. Мы не можем вернуться в землю наших отцов, но вернуться в старую веру можем. Думаю, мне пора повидаться с ребе».
На этом разговор до поры и закончился, но за ужином старик вдруг со стуком выронил вилку и нож и, задыхаясь, стал сползать со стула.
«Ну, нет, Мозес, с меня довольно, – воскликнула жена, бросаясь к телефону. – Я сейчас же звоню доктору Джонсону».
Быстро пробежав пальцами по клавишам, она нажала кнопку вызова. Новейшее электронное чудо тихонько пожужжало, отыскивая домашний телефон доктора Джонсона. Спустя мгновение в трубке послышался чей-то голос, и миссис МакОгуошер сказала: «Доктор Джонсон, приезжайте скорее, мужу совсем плохо, опять приступ грудной жабы». Доктор, зная, что имеет дело с богатым пациентом, не колебался ни минуты: «Хорошо, миссис МакОгуошер, я буду через десять минут». Женщина положила трубку и, вернувшись к мужу, присела на ручку его кресла.
«Мама, мама, – промолвил старик, держась обеими руками за грудь, – помнишь, как мы приехали из Старого Света? Помнишь, как мы плыли самым дешевым классом, как скот в загонах? Мы с тобой тяжело работали, мамочка, и ты, и я, в жизни нам крепко досталось, и теперь я уже не знаю, правильно ли мы поступили, став католиками. По рождению мы иудеи и должны ими оставаться. Думаю, мы должны вернуться в Старую веру».
«Но мы не можем этого сделать, Мозес, просто не можем. Что скажут соседи? Нам этого никогда не простят. Не лучше ли нам поехать куда-нибудь на отдых, и там ты немного поправишься. Надеюсь, доктор Джонсон подыщет нам сиделку, которая станет за тобой ухаживать». Раздавшийся звонок сорвал ее с места. Горничная уже спешила к двери, и спустя пару минут доктора Джонсона провели в комнату.
«Ну, ну, мистер МакОгуошер, – бодро приветствовал его доктор, – что с нами такое? Боли в груди? Должно быть, очередной приступ стенокардии – один из первейших ее симптомов, знаете, – ощущение близкой смерти».
Миссис МакОгуошер печально кивнула. – «Да, доктор, последнее время он только о том и думает, что больше не продержится, вот я и решила срочно вызвать вас».
«И правильно, миссис МакОгуошер, правильно, для того мы и здесь, – согласился доктор. – Давайте-ка уложим его в постель и хорошенько осмотрим. У меня с собой портативный кардиограф, так что сделаем кардиограмму на месте».
Вскоре старый Мозес уже лежал на огромной двуспальной кровати, укрытый пестрым стеганым на старый европейский манер одеялом. Немного погодя доктор тщательно осмотрел больного, становясь все мрачнее, и, наконец, изрек: «Боюсь, некоторое время вам придется полежать в постели. Вы очень больны, работаете на износ, не щадя себя, а в вашем возрасте это непозволительно». С этими словами он закрыл кардиограф, убрал стетоскоп и вымыл руки в шикарно отделанной ванной комнате. Затем, обменявшись рукопожатием с пациентом, он вместе с миссис МакОгуошер спустился по лестнице в холл. И только внизу, поманив к себе миссис МакОгуошер, он тихонько шепнул: «Мы можем поговорить где-нибудь наедине?» Она провела его в кабинет хозяина дома и закрыла дверь.
«Миссис МакОгуошер, – сказал доктор, – боюсь, ваш супруг тяжело болен и не сможет выдержать малейшей нагрузки. Как ваш сын Хоги? Он все еще в колледже?»
«Да, доктор, – ответила миссис МакОгуошер, – он в колледже Бэлли Оул. Если вы сочтете нужным, я тотчас ему позвоню и попрошу приехать. Он славный мальчик, очень славный».
«Да, – заметил врач, – я это знаю. Мы с ним не раз виделись. Но сейчас, полагаю, ему следует приехать, чтобы повидаться с отцом – как бы не в последний раз. Хочу подчеркнуть, что ваш муж нуждается в тщательном круглосуточном уходе, и позаботиться об этом предоставьте мне. Я могу прислать к вам сиделок».
«О, да, доктор, разумеется, это мы можем себе позволить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Новый приступ боли острыми когтями впился в грудь, заставив Хоги содрогнуться. На какой-то миг ему показалось, что он умирает – беспощадная сила сдавила грудную клетку, выжимая последний воздух из легких, но он опять вдохнул амилнитрат, и боль понемногу отступила. Осторожно шевельнувшись, он понял, что главный приступ миновал, но все же решил устроить себе недолгую передышку, отложить в сторону дела и поразмышлять о прошлом.
И снова на память пришел отец. Много лет назад он начал свой бизнес, что называется, на голом месте. Верхнюю Силезию родители покинули после очередного ежегодного погрома и приехали иммигрантами в Канаду. Сразу же выяснилось, что для папаши Мозеса работы нет, и какое-то время он батрачил на фермах, хотя дома учился на ювелира. Однажды на глаза ему попался другой батрак, который вертел в пальцах небольшой камешек с высверленным в нем отверстием. На недоуменный вопрос он ответил, что игра с камешком помогает ему быстро успокоиться, и он всегда держит его при себе. Когда хозяин бранит его за тупость или неповоротливость, он достает свой камешек и в душе понемногу наступает покой.
Много дней этот камешек не выходил из ума отца Хоги, и наконец он принял великое решение. Он собрал все деньги, какие мог, влез в долги, сам тянул лямку, как раб, лишь бы побольше заработать, и со временем открыл свою маленькую компанию под названием «Блестящие безделушки». Они выпускали небольшие, совершенно бесполезные вещицы, покрытые мишурной позолотой, а людям казалось, будто такая безделка в кармане приносит в душу покой и умиротворение. Однажды приятель спросил его: «Что ЭТО за штуковина такая, Мозес, какой от нее толк?»
И Мозес ответил: «Хороший вопрос, дружище. Что такое блестящая безделушка? Этого никто не знает, но все хотят знать и не жалеют денег, чтобы купить и разобраться. Никто не знает, что это такое. Никто еще не придумал, к какому делу ее приспособить, но мы трубим на весь свет „НОВИНКА, НОВИНКА, НОВИНКА“, и обладать такой вещицей стало престижно. Мы даже гравируем на ней инициалы владельца – само собой, за отдельную плату. Не забывай, что здесь, на американском континенте, публика вечно требует чего-нибудь новенького. Все старое мигом отправляется на свалку. А мы подбираем это старье, покрываем позолотой, чтобы бросалось в глаза, и рекламируем как последний крик моды с гарантированным таким-то эффектом. Само собой, ничего такого эта вещица не делает. Весь секрет в покупателе, в том, что он о ней думает. Даже если клиент считает, что от нее никакого проку, ему не хочется признавать, что его облапошили, и он сам начинает продавать ее всем подряд, чтобы и другие ходили в таких же дураках, как он сам. Что до меня, то я на этом сколотил недурной капиталец».
«Силы небесные, Мозес, – воскликнул его приятель, – только не говори мне, что продаешь доверчивой публике никуда не годный ХЛАМ!»
Мозес МакОгуошер приподнял седые брови в притворном ужасе: «Боже меня избавь, как ты мог подумать, что я стану надувать почтенную публику? Разве я мошенник?»
Приятель не удержался от смеха: «Каждый раз, встречая католика с именем Мозес, я задаюсь вопросом, что заставило его выкреститься из иудеев в католики».
От души посмеявшись шутке, старый Мозес поведал другу историю своей жизни, – как он открыл свое дело в Верхней Силезии, как пользовался доброй репутацией за высокое качество работы, деловую порядочность и низкие цены, и тем же веселым тоном добавил: «И все полетело в тартарары. Пришли русские и все забрали, пустили меня по миру, выгнали из собственного дома, а ведь я был честным человеком, не мошенничал и не продавал подделок. Ну, покрутился я туда-сюда, начал без зазрения совести продавать втридорога всякую дребедень и за это стал уважаемым человеком! Посмотри на меня теперь – у меня свой бизнес, своя фабрика, свой кадиллак и даже свой святой покровитель св. Люкр!» Все еще смеясь, он подошел к небольшому стенному шкафчику в углу кабинета, неторопливо открыл дверцу и так же неторопливо подозвал приятеля: «Kommen Sie hier».
Приятель живо вскочил на ноги и весело заметил: «Не на том ты языке говоришь, Мозес. Теперь тебе немецкий ни к чему, и как канадский гражданин, ты должен сказать „Опрокинь-ка рюмочку, дружище“».
Он подошел поближе – туда, где соблазнительно манила к себе чуть приоткрытая Мозесом дверца. Тут она внезапно распахнулась настежь, и его взгляду открылся небольшой постамент черного дерева. На нем возвышался отлитый из чистого золота символ доллара, над которым сиял такой же золотой ореол. При виде его оторопелой физиономии Мозес расхохотался. «Это и есть мой святой, мой св. Люкр. Оно конечно, деньги – презренный металл. Так вот, мой святой – это доллар чистоганом».
К этому времени Хоги заметно полегчало. Нажав кнопку селектора, он вызвал секретаршу: «Зайдите ко мне, мисс Уильяме. – В кабинет вошла очень деловая на вид молодая женщина и молча присела у края стола. – Пригласите моего адвоката, пусть придет. Пожалуй, мне пора составлять завещание».
«О, мистер Хоги, – встревожилась секретарша, – да на вас лица нет. Может, лучше вызвать доктора Джонсона?»
«Нет, нет, дорогуша, – возразил Хоги. – Просто я немного переутомился, а лишняя предосторожность не помешает. Так что позвоните адвокату и попросите его явиться ко мне завтра в десять утра. А на сегодня все». Он жестом отпустил секретаршу, и она вышла из кабинета, гадая, не овладело ли Хоги МакОгуошером предчувствие близкой смерти или еще какой беды.
А Хоги вернулся к размышлениям о прошлом и будущем, как, должно быть, не раз сиживал и его отец. Покружив немного над словами мисс Уильяме, его мысли исподволь вернулись к жизни Папаши МакОгуошера. Мисс Уильяме как-то рассказывала Хоги, что зайдя однажды в кабинет, увидела Папашу МакОгуошера, угрюмо сидящего за своим столом. Он молча глядел в небо, на стремительно пролетающие над фабричными корпусами облака, затем, неловко шевельнувшись, испустил глубокий тяжкий вздох. Мисс Уильяме испуганно замерла, решив, что старик при смерти. «Мисс Уильяме, – произнес он, – немедленно вызовите машину. Велите шоферу подъехать к входной двери, я поеду домой». Мисс Уильяме молча кивнула, и Папаша МакОгуошер откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. Открыв немного погодя дверь кабинета, мисс Уильяме совсем встревожилась при виде сгорбившегося за столом хозяина. «Машина у подъезда, сэр, – сказала она, – помочь вам надеть пальто?» Чуть пошатнувшись, старик встал на ноги: «Ой, ой, мисс Уильяме, что я, по-вашему, совсем уже развалина?» Секретарша улыбнулась и молча подала ему пальто. Он неловко сунул руки в рукава, а она аккуратно обдернула на нем пальто и застегнула пуговицы. «Ваш портфель, сэр. Я ни разу не видела вашего нового „кадиллака“. Можно я провожу вас до машины?» Старик что-то одобрительно буркнул, и они вместе дошли до лифта и вниз.
Затянутый в униформу шофер пружинисто выпрямился и быстро открыл дверцу. «Нет, сынок, нет, нет. Сегодня я сяду впереди, рядом с тобой», – возразил старик, усаживаясь на переднее сиденье. Махнув рукой мисс Уильяме, он наконец устроился поудобнее, и машина тронулась с места.
Мистер МакОгуошер Старший жил в отдаленном пригороде, милях в двадцати пяти от офиса, и пока машина сквозь потоки транспорта выбиралась из центра на окраину, он с любопытством глядел по сторонам – так, словно все видел впервые. Прошло не меньше часа – что поделаешь, транспортные пробки – прежде чем машина остановилась перед усадьбой МакОгуошера. Миссис МакОгуошер уже стояла в дверях, так как мисс Уильяме, как и положено хорошей секретарше, успела ей позвонить и предупредить, что боссу нездоровится.
«Ах, Мозес, Мозес, я так за тебя сегодня беспокоилась, – сказала миссис МакОгуошер, – ты слишком много работаешь, пора устроить себе каникулы. Ты слишком поглощен делами компании».
Отпустив шофера, старый Мозес устало переступил порог. Это был дом человека богатого, но не отличающегося хорошим вкусом. Бесценные раритеты и дешевые современные поделки стояли в нем бок о бок, образуя такую немыслимую мешанину старого и нового, присущую старым евреям, выходцам из Европы, что вместо лавки старьевщика получился вполне привлекательный интерьер.
Миссис МакОгуошер взяла мужа за руку: «Пойдем, присядем, Мозес, у тебя такой вид, будто ты вот-вот свалишься с ног. Я, пожалуй, пошлю за доктором Джонсоном».
«Нет, нет, мама, нет. Прежде чем приедет доктор Джонсон, нам надо поговорить», – возразил Мозес. С этими словами он сел и в глубокой задумчивости охватил голову руками.
«Мама, – произнес наконец Мозес, – помнишь нашу Старую Веру? Иудейская вера – вот вера нашей семьи. Как же мне теперь не позвать раввина и не потолковать с ним? Мне очень во многом надо разобраться».
Жена осторожно положила в приготовленный коктейль кубики льда и подала ему стакан. «Но как же мы вернемся в иудейство, если мы стали добрыми католиками, Мозес?» – спросила она. Старик неторопливо обдумал ее слова, попивая свой вечерний коктейль, и, наконец, сказал: «Ну, ну, мама, когда слетает последняя штукатурка, нечего возводить ложный фасад. Мы не можем вернуться в землю наших отцов, но вернуться в старую веру можем. Думаю, мне пора повидаться с ребе».
На этом разговор до поры и закончился, но за ужином старик вдруг со стуком выронил вилку и нож и, задыхаясь, стал сползать со стула.
«Ну, нет, Мозес, с меня довольно, – воскликнула жена, бросаясь к телефону. – Я сейчас же звоню доктору Джонсону».
Быстро пробежав пальцами по клавишам, она нажала кнопку вызова. Новейшее электронное чудо тихонько пожужжало, отыскивая домашний телефон доктора Джонсона. Спустя мгновение в трубке послышался чей-то голос, и миссис МакОгуошер сказала: «Доктор Джонсон, приезжайте скорее, мужу совсем плохо, опять приступ грудной жабы». Доктор, зная, что имеет дело с богатым пациентом, не колебался ни минуты: «Хорошо, миссис МакОгуошер, я буду через десять минут». Женщина положила трубку и, вернувшись к мужу, присела на ручку его кресла.
«Мама, мама, – промолвил старик, держась обеими руками за грудь, – помнишь, как мы приехали из Старого Света? Помнишь, как мы плыли самым дешевым классом, как скот в загонах? Мы с тобой тяжело работали, мамочка, и ты, и я, в жизни нам крепко досталось, и теперь я уже не знаю, правильно ли мы поступили, став католиками. По рождению мы иудеи и должны ими оставаться. Думаю, мы должны вернуться в Старую веру».
«Но мы не можем этого сделать, Мозес, просто не можем. Что скажут соседи? Нам этого никогда не простят. Не лучше ли нам поехать куда-нибудь на отдых, и там ты немного поправишься. Надеюсь, доктор Джонсон подыщет нам сиделку, которая станет за тобой ухаживать». Раздавшийся звонок сорвал ее с места. Горничная уже спешила к двери, и спустя пару минут доктора Джонсона провели в комнату.
«Ну, ну, мистер МакОгуошер, – бодро приветствовал его доктор, – что с нами такое? Боли в груди? Должно быть, очередной приступ стенокардии – один из первейших ее симптомов, знаете, – ощущение близкой смерти».
Миссис МакОгуошер печально кивнула. – «Да, доктор, последнее время он только о том и думает, что больше не продержится, вот я и решила срочно вызвать вас».
«И правильно, миссис МакОгуошер, правильно, для того мы и здесь, – согласился доктор. – Давайте-ка уложим его в постель и хорошенько осмотрим. У меня с собой портативный кардиограф, так что сделаем кардиограмму на месте».
Вскоре старый Мозес уже лежал на огромной двуспальной кровати, укрытый пестрым стеганым на старый европейский манер одеялом. Немного погодя доктор тщательно осмотрел больного, становясь все мрачнее, и, наконец, изрек: «Боюсь, некоторое время вам придется полежать в постели. Вы очень больны, работаете на износ, не щадя себя, а в вашем возрасте это непозволительно». С этими словами он закрыл кардиограф, убрал стетоскоп и вымыл руки в шикарно отделанной ванной комнате. Затем, обменявшись рукопожатием с пациентом, он вместе с миссис МакОгуошер спустился по лестнице в холл. И только внизу, поманив к себе миссис МакОгуошер, он тихонько шепнул: «Мы можем поговорить где-нибудь наедине?» Она провела его в кабинет хозяина дома и закрыла дверь.
«Миссис МакОгуошер, – сказал доктор, – боюсь, ваш супруг тяжело болен и не сможет выдержать малейшей нагрузки. Как ваш сын Хоги? Он все еще в колледже?»
«Да, доктор, – ответила миссис МакОгуошер, – он в колледже Бэлли Оул. Если вы сочтете нужным, я тотчас ему позвоню и попрошу приехать. Он славный мальчик, очень славный».
«Да, – заметил врач, – я это знаю. Мы с ним не раз виделись. Но сейчас, полагаю, ему следует приехать, чтобы повидаться с отцом – как бы не в последний раз. Хочу подчеркнуть, что ваш муж нуждается в тщательном круглосуточном уходе, и позаботиться об этом предоставьте мне. Я могу прислать к вам сиделок».
«О, да, доктор, разумеется, это мы можем себе позволить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26