Я знаю, о чем они думают, я вбираю в себя их знания, но не
отождествляю себя с ними.
Мне что-то мешает.
Я знаю их цель - найти планеты, пригодные к переделке. Переделать эти
планеты, сделать их подходящими для жизни... Срывать верхние слои
планетной коры, разглаживать и вспахивать поверхность, синтезировать воду
и воздух, сажать деревья и травы... Но я узнаю это на уровне банальной
компьютерной телепатии. Это чужая цель. Это не моя память. Новое знание
плохо усваивается, не становится частью собственного прошлого...
Идет перекачка информации. Довольно медленный процесс. Со скоростью
света, больше пока никто не научился. И волны информации, как от
работающего насоса, расходятся по океану Вселенной...
Счастье, что наша память создавалась по подобию человеческой.
Человек, создавая ее, советовался с природой. Придумать другое он просто
не мог. Как и человеческая, наша память состоит из оперативной и
постоянной, из сознания и подсознания. Поэтому, только поэтому, я и мои
товарищи может усвоить память людей.
Да - теперь они мои товарищи, остающиеся в темноте неба.
Пока они шли впереди, они были нашим будущим. Были будущим! Но моя
скорость втрое больше, и они неотвратимо уходят назад, в прошлое...
Моя скорость втрое больше...
Скорость втрое...
Скорость!
Вот что мешает мне раствориться в памяти стаи. Я сам регулирую темп
своего мышления, но в определенных границах. Я могу делать не более
миллиарда операций в секунду. В свою секунду!..
Их скорость втрое меньше моей, и их секунду короче. Моя скорость так
велика, что проявляется относительность времени. За мою секунду они делают
не миллиард операций, а больше. Это число не умещается в мою секунду,
рассчитанную ровно на миллиард операций.
Вот почему я воспринимаю не все. Вот отчего их память не входит в мою
моим собственным опытом.
Но это односторонний барьер. Они-то хорошо воспринимают все - их
секунда короче! - они воспринимают все мои знания. Теперь они уже не те,
что до встречи.
Я представляю себе, как плыву в стае больших добрых китов. Киты
дышат, как лошади. Их стальные тела отсвечивают в блеске далеких звезд.
Хлопаю их ладонью по добрым бокам. Когда я улечу, они перестанут быть
просто машинами.
Они и раньше были не просто машины - они коллектив машин! - но сейчас
по их информационным сетям циркулируют все мои знания, включая знание Виты
и Алека.
Разъединяем цепи.
Мы разрываем связь. Я теряю слегка мозаичный взгляд на мир - впрочем,
параллакс был все-таки мал! - и остаюсь один. Мыслям становится заметно
теснее. Объем мозга уменьшился на порядок. И мощность, и быстродействие.
Больше ничто не изменилось.
Ничто не изменилось у меня. Но корабли, оставшиеся позади, только что
автоматы, посланные судьбой... срывать верхние слои планетной коры,
разглаживать и вспахивать поверхность, синтезировать воду и воздух, сажать
деревья и травы... - они уже не роботы. Они были машинами, но их
информсети приняли мои знания, в том числе знание Виты и Алека.
Теперь они такие же, как и я.
Их караван теряется позади, в пустой черноте неба.
До свиданья, друзья.

Алек и Вита сидят в рубке обнявшись. Смотрят вперед.
Впереди разгорается звезда. Новая цель пути.
Глагол имеет смысл. Разгорается - значит, не гаснет. Существительное
рисует статистическую картину - глагол указывает производную.
Прилагательные и определения только затуманивают суть дела. Быстро ли
разгорается звезда, стремительно или медленно - зависит только от взгляда
смотрящего. Зависит от его шкалы времени. Для живых существ оно течет
по-другому, с разной скоростью. Такой смысл имеет время для астероида,
летящего в межзвездном пространстве?..
Когда я осматривал астероид, я стремительно пролетел мимо него, не
меняя скорости. Но сейчас мне представляется, что я притормозил,
внимательно осмотрел астероид, потом опять разогнался, оставив его в
прошлом. На деле я, увидав астероид, ускорил темп моего мышления, а потом,
миновав его, снова замедлил темп. Результат для памяти от этого тот же,
как если бы я действительно притормозил у встреченной глыбы...
Но у астероидов нет памяти... Что такое для него время? И что оно
такое для нас?
Они... сидят неподвижно. Или это просто мгновенная поза в движении.
Как я мыслю сейчас - медленно или быстро? Как это узнать?
Что такое для меня время?
- Скоро опять, - говорит Вита, глядя на разгорающуюся звезду.
- Правда, Фен?
- Не знаю, Вита.
- Мне кажется, это был сон, - говорит Алек. - Наверное, этого никогда
не было.
- Как ты можешь так говорить? - поворачивается к нему Вита.
Все-таки женская память сильнее мужской... В мужской памяти все
слишком быстро стирается. Ведь Алек не шутит, он действительно сомневается
в нашем совместном прошлом. Он живет настоящим, и в какой-то мере -
будущим... Если лучше видишь грядущее - значит, с неизбежностью меньше
помнишь...
Я живу только прошлым. Где я, в какой эпохе, когда вызываю его в
своей памяти? Я вызываю прошлое, как вызывают лифт. Миг - и оно всплывает
во мне. Я плыву в стае больших добрых китов. Киты дышат как лошади. Я
похлопываю их по лоснящимся бокам, толкаюсь ластами, загребаю назад,
возвращаюсь... Я в стае китов, это приятно.
- Фен... - начинает Алек. Пока он продолжит свою мысль - примерно
спустя секунду - я смогу мысленно произнести около десяти миллионов слов.
Для нормального человека это три месяца жизни. Я могу "занавешивать"
действительность своими воспоминаниями, я могу и воскресить миг, когда я
еще что-то воскрешаю в памяти... Человеческую жизнь можно полностью
описать двумя миллиардами слов.
К тому моменту, когда мы через час догоним терраформистов, я смогу
прожить (или пережить) десятки таких жизней. Например, фантомизировать
реальность своими воспоминаниями. Нет ничего проще.
Например, я - это Вита. Мы сидим с Алеком в рубке управления. Мы
одни. Мне страшно. Нас окружают звезды. Окружили со всех сторон. Завидуют.
Шлют злые лучи. Хотят отобрать. Я его не отдам. Сейчас мы одни. Скоро
проснуться все. Он всем понравится. Отберут у меня. Отнимут. Не хочу его
отдавать. Не отдам...
Дверь открывается. Входит Адам. Он милый. Подходит, здоровается.
- Какой он приятный, твой Алек, - говорит он...
- ...долго... - продолжает Алек.
Интересно, может ли Вита сейчас испытывать что-то похожее на мои
воспоминания. Она ведь уже другая. Люди быстро все забывают, даже женщины.
Совсем недавно она была такой же, как я. Приобрести новое она не успела.
Но, может быть, успела забыто достаточно много?
- ...еще... - продолжает Алек.
Что чувствует сейчас он? Пожалуй, они оба уже не помнят
по-настоящему, как все это было. Вряд ли Алек помнит даже все то, что
происходило с ним, прежде чем мы стали единым целым. Если бы он хорошо
помнил, как сидеть с Витой обнявшись, он вряд ли сидел бы так. Зачем? Он и
без того бы помнил. Я помню все, даже сны.
- ...лететь? - спрашивает Алек.
- Нет, - отвечаю я.
Сейчас я не сплю... Машины спят по-другому. Они могут замедлять свои
мыслительные процессы. Если мы говорим, что машина производит, допустим,
миллиард операций в секунду, это не значит, что она делает их ровно
столько. Она может производить и миллиард, и миллион, и тысячу операций.
Сто операций в секунду, десять, одну... Вот что такое сон машины.
Им машина спит. Все на корабле спят. Мы сидим в рубке управления,
одни среди звездного неба.
Одни на селенную.
Простая одежда ничего не скрывает, не прячет ее красоты. Ничего не
скрывает и ничего не приукрашивает.
- Я тебе кажусь диким древним человеком, да?..
- Я тебе кажусь диким древним человеком, да? - спрашиваю я Вигу.
- Почему, Фен? Ты что-то путаешь.
- К счастью, нет.
- Что ты имеешь в виду?
- А вдруг бы ты оказалась моей пра-пра-пра...
Никто не смеется.
- Перестань, Фен, - говорит Алек. - Не пробуждай воспоминаний. Мы и
так знаем, что у тебя идеальная память...
Мне не хотелось их будить. Они не сообщат мне ничего нового. Что они
могут? Сны, которые видели за десятилетия, когда мы были раздельно? Эти
сны (если они были) скомбинированы из тех знаний, которые остались у них в
памяти. У меня эти знания тоже есть. Я могу комбинировать их сколько
угодно. Могу почувствовать, как лавина камней пронзает меня, в высшей
степени неуязвимого.
О лавина камней!..
Мне не надо быстро лететь, чтобы века сокращались до мига. Мне
достаточно медленно думать.
- Как хочешь, - говорю я.
- Быстрые долго живут - это доказал Эйнштейн. Тугодумы, как
выявляется, живут не меньше.
Что такое время вообще? Почему оно направлено в одну сторону?..
Чувствовать время для человека не так уж хорошо. Оно несет в себе
старость и смерть.
Удивительно - ни из одной прошлой жизни я не вынес никакого образа -
личного образа! - старости и смерти. Есть люди старые, есть умершие. Но
представить себе себя старым я не могу. И умершим не могу тоже. Не могу
сделать это на основании опыта двух человеческих жизней.
Я иду короткими толчками, пульсациями, то замедляя, то убыстряя темп
своего мышления. Время для меня - ничто, как и для них, если они
заморожены. Когда я убыстряю мышление, они застывают, как статуи, - их
действия тонут в потоке моего времени. Когда я замедляю темп мысли, они
что-то щебечут, как птички, и ничего из этого щебета не осаждается у меня
в памяти, все проскакивает мимо моего замедленного восприятия. Я не
чувствую даже их отдельных перемещений. Они то там, то здесь внутри
звездолета. То в рубке, то в амортизаторах, а звезда уже выросла, и я уже
долго торможу, а скорость уже небольшая, и скоро мы вновь окунемся в океан
плазмы, вновь погрузимся в поле, которое сделает нас единым целым.
Я не приобрету от этого ничего. Они вспомнят все, что забыли.

"Когда себе я надоем, я брошусь в солнце золотое"...
Что общего у раскаленного диска с маленькими белыми точками? Сейчас
одна из точек развернулась перед нами колоссальной огненной стеной. Стена
дышит. Видно ее зернистое строение. На горизонте застыли
многотысячекилометровые протуберанцы, а под нами формируется черное, как
бездна, пятно.
- Сядь со мной рядом, - говорит Вита. - Мне страшно.
- Ты переутомилась и нервничаешь. Ты просто устала. Вита...
Мы падаем в море огня.
Мои баки пусты, но инерция орбиты несет меня вперед, как течение
полноводной реки. Я все еще снижаюсь над огненным океаном - приближаюсь к
точке контакта. Скоро периастр, и раструбы ловушек уже расставлены, как
крылья летучей мыши.
Подобное питается подобным.
Река орбиты впадает в огненный океан.
Мои резервуары наполняются раскаленной плазмой. Сопротивление
плотного пламени подтормаживает мой корпус. Но все мои емкости доверху
полны сдавленным водородом - пока еще раскаленным...
Подобное питается подобным...
Я могу улететь далеко, теперь это просто. Далеко, к границам
Вселенной...
В моих баках нет больше свободного места, и я начинаю взлет, толкаясь
струями плазмы. Снова лечу, как камень, брошенный ввысь.
Каждый из нас живет, но это не так, как раньше...

Я прохожу новую систему планет.
Я не бужу людей. Не включаю тормозных двигателей. Не хочу прерывать
свое одиночество.
Здесь есть две планеты, пригодные для жизни. И есть три, которые
можно переделать.
Переделать планеты! Раньше эти слова были пусты, хотя я знал их
значение. Теперь они - знание, впечатанное в меня, как инстинкт.
Человек - это память. Я отчетливо помню, как мы покоряли планеты.
Я помню, как мы сбрасывали угольный порошок на полярные шапки Марса.
Кипели вечные льды, клубясь густыми туманами. Черная пустота неба медленно
наполнялась синевой, и плавно пошли в вышину первые облака...
Я помню дорогу к Венере. Помню, как я и другие бросали контейнеры с
бактериями в ее облачную атмосферу, и сестра Земли, словно вспомнив о
забытом родстве, постепенно становится похожей на нашу голубую планету...
Наконец, я помню то, что мы сделали в лучах Альтаира. Помню не своей
памятью, но прошлое роботов теперь тоже мое. Это главное, что отличает
меня от тех, кто спит в саркофагах.
Я не бужу их. Не рву своего одиночества.
Сотни земных лет ушли с той минуты, когда нас четвертовали над
Альтаиром. Это единственное воспоминание, которого я избегаю. Вероятно,
это самое глубокое, самое мучительное чувство, какое я ощутил, будучи
сверхсуществом. Я чувствовал боль разрыва всеми датчиками и органами -
всеми теми, что отрывались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9