Это будет нечестно, Биг, несправедливо. Каждый должен отвечать сам за себя. Кончай свои игры со стекляшками! Не для них же ты появился на свет?! Ты еще не знаешь всех своих способностей, всех возможностей. Они будут открываться постепенно, И они не помешают тебе, Биг. А туристов не бойся. Я вижу будущее, верь, они не убьют тебя. Я тебе это обещаю, я вижу это, они тебя не прикончат... по крайней мере, до тех пор, пока я жив.
– Поживем – увидим, – неопределенно протянуло Чудовище, – чего гадать. Только я тебе, Отшельник, скажу прямо: я бил эту мерзость! К буду бить! А когда я расколочу вдребезги последнее, я возьму...
Отшельник тихо засмеялся – будто кашлял или задыхался.
– Знаю, знаю. Возьмешь самый большой и острый осколок и перережешь себе глотку, так?!
– Так!
– Хорошо, Биг, это твое дело. Но это будет потом, а сейчас твоя жизнь не принадлежит тебе. И не бойся, я буду помогать, не такой уж я и хилый, Биг, не такой уж и слабак! Мы еще поживем с тобой!
Отшельник снова надолго присосался к трубочке, банка пустела на глазах.
Чудовище стояло и не знало, что ему делать. Умный Отшельник так ничего толком и не присоветовал, не дал никаких инструкций, а еще говорил, что все-то он знает.
Лишь одно стало ясным и до боли понятным – хочешь, не хочешь, надо возвращаться.
– Возьми-ка эту штуковину, может пригодится!
Отшельник протянул Чудовищу трубку, точно такую, какие были в руках у туристов.
– Не надо, обойдусь, – ответило Чудовище. И отвернулось.
Крышка люка медленно съезжала вправо. Но прежде, чем она полностью освободила проход, раздался громкий хлопок, что-то с силой вжикнуло по металлу и отлетело. Полая железная башня загудела исполинской струной.
Народец заволновался, засуетился. Оцепение с него будто рукой сняло. Все загомонили вдруг, загудели, заголосили.
Очнувшийся Буба высунул голову из-за бачка и завопил благим матом:
– Это все папаша Пуго! Это он! Его хватайте!!!
На Бубу не смотрели.
Все ждали, кто же вылезет из башни? И когда?
Пак в четырех метрах от Чокнутого Бубы молча и сосредоточенно лупцевал Гурыню. Еще бы! Тот своим дурацким преждевременным выстрелом чуть не испортил все дело! А может и испортил! Он бил придурка зло, метко и безжалостно. Но тот не кричал и даже не стонал, сносил побои молча – знал, за дело лупцуют.
Ошалевший Буба, совершенно не понимая, что происходит, присоединился к Хитрому Паку и с остервенением принялся бить Гурыню ногами. Тот не мог стерпеть подобного, да еще не от вожака, а от постороннего, пускай и взрослого мужика, избранника. Он извернулся и вцепился своими костяшками в горло Бубе, повалил его на землю и начал душить.
На площади у трибуны били инвалида Хреноредьева, Бегемота Коко и Длинного Джила. Трезвяк куда-то смотался. Дура Мочалкина с трибуны координировала действия толпы.
– Эй, ты, обрубок, не ты, вислоухий, а вот ты, зайди с другого края! Я те говорю, с другого! Выбрось палку! Бить только кулаками! Раз, два, взяли! Опа!
Из кучи-малы доносилось:
– Едрена-матрена!
– Прощевайте, братишечки!
– Бей супостатов! Громи!
– Попили кровушки, изверги! Души его, души, падлу!
– Мы-ы! Мы-ы-ы!
– Сограждане, покайтесь немедля, едрит вас через колено!
– Щя! Щя мы те покаимся!
– Бей!
– Эх! Ох! Ух!
– На колени, едрена вошь!
– Дави!
– И-эх! Хорошо!!!
И еще многое другое, не передаваемое, но звучное и смачное.
Лишь один папаша Пуго висел на своих веревочках, словно распятый, и ошалело, с радостным оскалом желтых лошадиных зубов, но по-прежнему не открывая глаз, выдавал привычное:
– Гы-ы, гы-ы!
Никто и не заметил, как из дыры в башне показалось нечто невообразимое – большое и страшное.
Один Пак не растерялся. Но прежде, чем навести железяку на появившегося и выстрелить, он от неожиданности закричал во всю свою луженую глотку:
– Ага-а!!! Вот оно что!!! Они все вместе!!! Все заодно!!!
И несколько раз подряд нажал на спусковой крючок. Две пули попали прямо в лоб Чудовищу. И отскочили. Еще одна застряла в плече. Три или четыре прошли мимо, снова заставив полую трубу тяжело и низко загудеть.
Чудовище не ожидало такого приема. И потому растерялось. Когда Отшельник перед уходом дал ему план подземных коммуникаций и указал по какой трубе надо идти, чтобы вернуться в поселок, Чудовище еще не знало, как оно поступит. Лишь по дороге пришла окончательная решимость. Но почему здесь столько народу? И почему вообще труба привела сюда, на площадь, ведь в плане она заканчивалась в развалинах? И почему стреляют?! Прямо вот так, в лоб, без предупреждения, без причины?!
Но больше всего Чудовище поразило то, что в сотне метров от него, там, внизу, у мусорных баков, заваленных неубираемой вот уже десятки лет всяческой дрянью, стоял живой и невредимый Пак Хитрец! Да еще с трубкой в руках! Откуда он здесь взялся?! Ведь суток не прошло с тех пор, как Чудовище держало его на собственных руках – безжизненного, холодного, с огромной дырой прямо во лбу и рассеченным надвое хоботом?!
Пока Чудовище размышляло – а это длилось не больше секунды – Пак снова навел на него трубку. Чуть левее из-за кучи мусора выскочил избитый до предела Гурыня и тоже выставил вперед металлическую трубку. Надо было спрятаться назад, в башню. Но Чудовище опешило – еще один мертвец воскрес!
– Они все заодно! Бей его!!! – выкрикнул Пак.
– Изрешечу, падла! Убью!!! – завизжал Гурыня.
– Я не виноват! Это все папаша Пуго! – закричало следом непонятное существо, представляющее из себя сплошной синяк, залитый кровью, но в котором по особой стати и выправке все же узнавался Буба Чокнутый. – Это все он!!!
– А-а-а! Чудовище! Они напустили на нас чудовищ!!! – заорали из толпы, разом переставшей избивать активистов. – Спасайся, кто может!
– Собрание закрыто, сограждане! – торжественно объявила с трибуны дура Мочалкина. – Прошу расходиться! – и спрыгнула вниз, на покореженного инвалида Хреноредьева.
– Ух ты, едрена-матре-ена-а! – удивился тот. Именно в этот миг Чудовище почувствовало, как в него вонзилось не меньше десятка пуль. Оно тут же полностью вылезло из люка, съехало по трапу чуть ниже. И спрыгнуло на землю.
– Спасайся!
– Убивают!!!
– Вот она, кара! Пришли!!! Праведные!!!
В давке затоптали Бегемота Коко, отдавили ему вес четыре руки. Брюхо у Коко было непробиваемым. Голова тоже. Мочалкина выносила с поля боя Хреноредьева, на руках, как младенца. Длинный Джил сидел на корточках, охватив руками голову, и мычал.
– На колени! На колени, грешники! Падлы! – орал какой-то сумасшедший.
Папаша Пуго очнулся наконец. Он висел и гыгыкал радостно. Наблюдал, как из кармана синенькой телогрейки, расшитой голубями мира, выбирается на свет Божий котособаченок Пипка.
Вид у Пипки был еще тот – помятый и напуганный. Он полз, цепляясь всеми семью лапками за грубую ткань, полз вверх, норовил до плеча добраться и устроиться на нем. Папаша Пуго тянул к нему свои непомерные обезьяньи губы, облобызать хотел Пипку. Но не доставал. Венок сполз папаше на левый глаз, прикрыл его. Папаша почти ничего не видел. Да в общем ему было и наплевать на это.
– Чудовищев напущают, бабы! Спасайся! Вот он, суд праведный!!!
– Атас!
– Шухер!
– Щя мочить начнут, падлы!
– Едрены катаклизьмы!!!
Пак стоял на прежнем месте и в упор расстреливал Чудовище. Но то и не думало падать. Оно медленно, неотвратимо приближалось. Трус и балбес Гурыня удрал. А Пак все стрелял и стрелял. До тех пор, пока Чудовище не вырвало у него из рук железяки и не закатило затрещины. Он упал и сразу провалился во тьму.
Но ознаменовалось это мгновение еще и другими событиями:
– Это не я! – возопил изуродованный Буба.
Пипка добрался до плеча, уселся поудобнее и взмявкнул.
Толпа замерла, как по команде, кто где стоял – так и застыли. Головы одновременно поднялись к небу, туда, откуда послышался вдруг резкий неумолкающий треск.
Над площадью, взметая тучи пыли, разгоняя мусорные валы, наводя ужас и поселяя в сердцах ледяное оцепенение, срывая шапки с голов и сбивая воздушной волной с ног ослабленных, зависли четыре больших и черных винтокрылых машины. Никто не видал таких прежде, разве что слыхали от стариков, да и то не все. Но это не меняло дела – пришла она, кара небесная, зависли над головами те, кто судить не будет. И пощады теперь не жди!
Машины медленно снижались. В один миг площадь стала такой чистенькой, какой ее никто не видывал отродясь – будто сотня дворников с метлами прошлись по ней, а следом проползла сотня поломоек с тряпками в руках.
Народ, опомнившийся и трясущийся от страха, разбежался – кто куда. Только папаша Пуго висел на трибуне. Да котособаченок Пипка сидел на его плече. Один не мог убежать. Второй ничего не понимал и вдобавок после папашиного кармана ему все раем казалось.
Правда, за бачками оставались еще двое: Чудовище и Пак Хитрец. Но их не было видно сверху, они притаились за опрокинутыми широченными крышками.
Чудовище приглядывалось, прислушивалось. Теперь ему было понятно, кто тарахтел в небе там, возле дыры, ведущей в берлогу Отшельника. Но и оно не знало, чего ждать от этих посланцев небес. Думало, вот спустятся, выйдут, а там и видно будет, что к чему и что почем. Хитрец помалкивал, жался к холодному баку. Он только прочухался и не все понимал.
Машины не спустились на землю. Повисели, повисели и медленно, поднимая еще больший ветер, почти ураганный, сорвались с места. Лишь одна осталась. Но и она приподнялась чуть повыше, сбросила черненький бочонок – прямехонько к трибуне.
Бочонок упал беззвучно. Из него что-то разлилось, растеклось... И вдруг полыхнуло огнем – стена пламени взмыла вверх, но через секунду осела.
Боковым зрением Чудовище видело, что и в поселке повсюду: и справа, и слева, и в глубине – что-то полыхает, горит, дымится. Но оно не могло оторваться от зрелища, которое лишало воли, притягивало к себе и вместе с тем вселяло в душу нечто большее, чем просто ужас. Посреди растекающегося огня стояла утесом бордовая трибуна с привязанным к ней папашей Пуго. Она медленно, но уверенно занималась. Языки пламени колыхались, то скрывая папашину фигуру от глаз, то открывая ее. Истошно визжал, совершенно не своим голосом, котособаченок – ему некуда было спрыгнуть, кругом бушевал огонь.
– Папанька!!! – заорал вдруг Пак. И выскочил из-за укрытия. – Папаня!!!
Но дым уже занавесил все. Лишь пробивалось негромкое, еле слышное:
– Гы-ы! Гы-ы-ы!!!
Собиравшаяся уже улетать машина подправила к бакам, снизилась – не больше трех метров отделяли ее от земли. Высунувшийся ствол нащупал орущего Пака.
Но выстрелить из машины не успели – Чудовище резко подпрыгнуло вверх, уцепилось за маленькое зелененькое крылышко, машину качнуло, ствол спрятался, раза два или три выстрелив. Но все мимо.
Пак стоял с разинутым ртом и смотрел, как машина резко поднимается вверх, унося с собой цепкое и бесстрашное Чудовище.
А может, у них так и запланировано было? – подумалось ему. – Черт его знает, поди разберись.
Он не стал разбираться. Он первым делом подобрал свою железяку. А потом пошел поглядеть, во что превратился папанька.
Сгоревшая трибуна обвалилась, и ничего нельзя было разобрать – где что, где папанька, где доски, где Пипка... Только синенькая телогрейка, пошитая из несгораемого материала, дымилась посреди угольев. Но голубей мира на ней не было видно, наверное, выгорели вместе с нитками, которыми их вышивали.
Эда сидела на дубовом табурете, уперев лапы в бока, – победительницей сидела.
– А чего я вам говорила, а?! – торжествующе поучала она Мочалкину-среднюю и Мочалкину-старшую. – В подпол надо было прятаться, вот и вся наука! Дуры – вы и есть дуры!
Мочалкины согласно кивали. Инвалид Хреноредьев лежал на полу. Он был несокрушим.
– Первым делом надо Бубу посадить в подпол, – сказал он, – чтоб умных людей слушал, ядрена тарахтелка!
– Да хрен с ним с Бубой! – заявила Эда. Инвалид взъерепенился.
– Чего-о?! Ты на кого тянешь, Огрызина?!
Та не стала обсуждать с Хреноредьевым такие сложные проблемы, а просто спихнула его самого в подпол, вильнула слегка своим тюленьим хвостиком. И инвалид загремел! Так загремел, как сорок тысяч других инвалидов греметь не могут! Только минут через десять изнизу раздался его приглушенно-удивленный голос:
– Вот его едрена-матрена! Извиняюсь, стало быть!
Приблудшего Бубу Чокнутого били все вместе. Даже соседи присоединились и отвешивали Бубе тумаки. Но тому, видно, было уже все равно. Да и Буба ли это был?! Никто так и не смог выяснить столь важный факт толком.
Длинный Джил сидел на земле, за хлевом, тихо подвывал – сокрушался, что не смог спасти папашу Пуго, а ведь знал, добром дело не кончится, и почему ему Бог не дал языка – он бы все им растолковал, все бы разъяснил. Да поздно!
Пак тоже пришел к Эде. Он уже побывал на месте их с папанькой хижины. Но там было все выжжено – ни стен, ни заборчика, – ровненькая насыпь угольков да пепла. Куда еще деваться?!
Огрызина погрозила Паку кулаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14