– Кто она на самом деле?
– Может быть, поставить вот это? – она показала ему альбом.
Он даже не взглянул.
– Как хочешь,– сказал он.
Она поставила пластинку и села. Это оказался Второй фортепьянный концерт Рахманинова. Не очень изысканные у нее вкусы,– подумал он, глядя на нее безо всякого выражения на лице.
– Расскажи мне о себе,– попросила она.
Опять стандартный женский вопрос,– подумал он, но одернул себя – перестань цепляться к каждому слову. Сидеть и изводить себя сомнениями – что толку.
– Нечего рассказывать,– сказал он.
Она снова улыбнулась.
Что во мне смешного? – раздраженно подумал он.
– У меня просто душа ушла в пятки, когда я увидела твою лохматую бороду. И этот дикий взгляд.
Он выпустил струю дыма. Дикий взгляд? Забавно. Чего она добивается? Хочет взять его остроумием?
– Скажи, а как ты выглядишь, когда бритый? – спросила она.
Он хотел улыбнуться ее вопросу, но у него ничего не вышло.
– Ничего особенного,– сказал он. – Самое обычное лицо.
– Сколько тебе, Роберт?
От неожиданности он чуть не поперхнулся. Она первый раз назвала его по имени. Странное, беспокойное ощущение овладело им. Он так давно уже не слышал своего имени из уст женщины, что чуть было не сказал ей: не зови меня так. Он не хотел, чтобы дистанция между ними сокращалась. Если она инфицирована и если ее не удастся вылечить,– то пусть лучше она останется чужой. Так от нее легче будет избавиться.
– Если ты не хочешь разговаривать со мной – не надо,– спокойно сказала она. – Не хочу тебе досаждать. Завтра я уйду.
Он весь напрягся.
– Но…
– Не хочу портить твою жизнь,– сказала она. – Пожалуйста, не думай, что ты мне чем-то обязан только потому… что нас осталось всего двое.
Он мрачно посмотрел на нее долгим, холодным взглядом, и где-то в глубине его души шевельнулось чувство вины. Почему я подозреваю ее? Почему не доверяю? Почему сомневаюсь? Если она инфицирована – ей все равно живой отсюда не выйти. Тогда чего опасаться?
– Извини,– сказал он,– я слишком долго жил один.
Но она не ответила. Даже не взглянула.
– Если хочешь поговорить,– продолжал он,– я буду рад… Расскажу тебе… Что могу.
Она, видимо, сомневалась. Потом взглянула на него. В глазах ее не было ни капли доверия.
– Конечно, мне интересно знать про эту болезнь,– сказала она. – От этого у меня погибли две дочери, и из-за нее же погиб мой муж.
Он некоторое время смотрел на нее. Потом заговорил.
– Это бацилла,– сказал он. – Цилиндрическая бактерия. Она образует в крови изотонический раствор. Циркуляция крови несколько замедляется, однако физиологические процессы продолжаются. Бактерия питается чистой кровью и снабжает организм энергией. В отсутствие крови производит бактериофагов, или же спорулирует.
Она тупо уставилась на него. Он сообразил, что говорит непонятно. Слова, которые стали для него абсолютно привычными, для нее могли звучать абракадаброй.
– М-м-да,– сказал он,– в общем, все это не так уж важно. Спорулировать – это значит образовать такое продолговатое тельце, в котором, однако, содержатся все необходимые компоненты для возрождения бактерии. Микроб поступает таким образом, если в пределах досягаемости не оказывается живой крови. Тогда, как только тело-хозяин, как раз и являющееся вампиром, погибает и разлагается, эти споры разлетаются в поисках нового хозяина. А когда находят – то вирулируют. Таким образом и распространяется инфекция.
Она недоверчиво покачала головой.
– А бактериофаги – это неживые протеины. Белковые макромолекулы, которые тоже могут производиться при отсутствии крови. В отличие от спор, их появление способствует аномальному метаболизму, в результате чего происходит быстрый распад тканей.
Он вкратце рассказал ей о нарушении функций лимфатической системы, о том, что чеснок, являясь аллергеном, вызывает анафилаксию, и о различных симптомах заболевания.
– А как объяснить наш иммунитет? – спросила она.
Он довольно долго глядел на нее, воздерживаясь от ответа. Потом пожал плечами и сказал:
– Про тебя я не знаю, а что касается меня, то я был в Панаме во время войны. И там на меня однажды напала летучая мышь. Я не могу этого ни доказать, ни проверить, но я подозреваю, что эта летучая мышь где-то подхватила этого микроба, vampiris, тогда можно объяснить, почему она напала на человека, обычно они этого не делают. Однако микроб почему-то оказался ослабленным в ее организме, и произошло нечто вроде вакцинации. Я, правда, тяжело болел, меня едва выходили. Но в результате получил иммунитет. Во всяком случае, это моя версия. Лучшего объяснения мне найти не удалось.
– А как… Как остальные, кто там был с тобой? С ними тоже такое случалось?
– Не знаю,– медленно проговорил он. – Я убил эту летучую мышь,– он пожал плечами,– возможно, я был первым, на кого она напала.
Она молча глядела на него. Ее внимание подхлестнуло в Нэвилле какое-то упрямство, и, сознавая краешком разума, что его уже понесло, он продолжал и продолжал говорить.
Он коротко обрисовал главный камень преткновения его исследований.
– Сначала я думал, что колышек должен пронзить сердце,– говорил он. – Я верил в легенду. Но потом я убедился, что это не так. Я вколачивал колышек в любые части тела – и они все равно погибали. Так я пришел к выводу, что они умирают просто от кровотечения, от потери крови. Но однажды…
И он рассказал ей о той женщине, распавшейся у него прямо на глазах.
– Я понял тогда, что есть что-то еще, вовсе не потеря крови,– он продолжал, словно наслаждаясь, декламируя свои открытия. – Я долгое время не знал, что делать. Буквально не находил себе места. Но потом до меня дошло.
– Что? – спросила она.
– Я раздобыл мертвого вампира и поместил его руку в искусственный вакуум. И под вакуумом вскрыл ему вены. И оттуда брызнула кровь. – Он замолчал на время. – Вот и все.
Она уставилась на него.
– Не понимаешь,– сказал он.
– Я… Нет,– призналась она.
– А когда я впустил туда воздух, все мгновенно распалось.
Она продолжала смотреть на него.
– Видишь ли,– пояснил он,– этот микроб является факультативным сапрофитом. Он может существовать как при наличии кислорода, так и без него. Но есть большая разница. Внутри организма он является анаэробом, и в этой форме он поддерживает симбиоз с организмом. Вампир-хозяин поставляет бациллам кровь, а они снабжают организм энергией и стимулируют жизнедеятельность. Могу, кстати, добавить, что именно благодаря этой инфекции начинают расти клыки, похожие на волчьи.
– О?!
– А когда попадает воздух,– продолжал он,– ситуация изменяется стремительно. Микроб переходит в аэробную форму. И тогда, вместо симбиотического поведения, резко переходит к вирулентному паразитированию.
– Он сделал паузу и добавил: – Он просто съедает хозяина.
– Значит, колышек… – начала она…
– Просто проделывает отверстие для воздуха. Разумеется. Впускает воздух и не дает клею возможности залатать отверстие – дырка должна быть достаточно большой. В общем, сердце тут ни при чем. Теперь я просто вскрываю им запястья достаточно глубоко, чтобы клей не сработал, или отрубаю кисть. – Он усмехнулся. – Страшно даже вспомнить, сколько времени я тратил на то, чтобы настрогать этих колышков!..
Она кивнула и, заметив в своей руке пустой бокал, поставила его на стол.
– Вот почему та женщина так стремительно распалась,– сказал он,– она была мертва уже задолго до того. И, как только воздух проник в организм, микроб мгновенно пожрал все останки.
Она тяжело сглотнула, и ее словно передернуло.
– Это ужасно,– сказала она.
Он удивленно взглянул на нее. Ужасно? Какое странное слово. Он не слышал его уже несколько лет. Слово “ужас” давно уже стало для него бесцветным пережитком прошлого. Избыток ужаса, постоянный ужас – все это стало привычно, и на этом фоне мало что поднималось выше среднего уровня. Роберт Нэвилль принимал сложившуюся ситуацию как непреложный факт. Дополнительные определения, прилагательные утратили свой смысл.
– А как же… Как же те, что еще живы?..
– Видишь ли, у них то же самое. Когда отрубаешь кисть, микроб становится паразитным. Но они в основном умирают просто от кровотечения.
– Просто…
Она отвернулась, но он успел заметить, как сжались и побледнели ее губы.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Н-ничего. Ничего,– сказала она.
Он усмехнулся.
– К этому привыкаешь со временем,– сказал он. – Приходится.
Ее опять передернуло, и словно что-то застряло у нее в горле.
– Тебе не по душе мои заповеди,– сказал он. – Законы Роберта – это законы джунглей. Поверь мне, я делаю только то, что могу, ничего другого не остается. Что толку – оставлять их больными, пока они не умрут и не возродятся – в новом, чудовищном обличье?
Она сцепила руки.
– Но ты говорил, что очень многие из них все еще живы,– нервно проговорила она,– почему ты считаешь, что они умрут? Может быть, им удастся выжить?
– Я знаю наверняка,– сказал он. – Я знаю этого микроба. Знаю, как он размножается. Неважно, как долго организм будет сопротивляться, микроб все равно победит. Я готовил антибиотики и колол их дюжинами. Но это не действует. Не может действовать. Вакцины бесполезны, потому что заболевание уже идет полным ходом. Их организм уже не может производить антитела, потому что его жизнедеятельность уже поддерживает сам микроб. Это невозможно, поверь мне. Это засада. Если я не убью их, то рано или поздно они умрут – и придут к моему дому. У меня нет выбора. Никакого выбора.
Оба молчали, и только треск умолкшей пластинки, продолжавшей крутиться на диске проигрывателя, нарушал тягостную тишину.
Она не глядела на него, внимательно уставившись в пол, и взгляд ее был пуст и холоден. Она явно не хотела встретиться с его взглядом. Как странно,– думал он,– мне приходится искать аргументы в защиту того, что еще вчера было необходимостью и казалось единственно возможным. За прошедшие годы он ни разу не усомнился в своей правоте. И только теперь, под ее давлением, такие мысли закопошились в его сознании. И мысли эти казались чужими, странными и враждебными.
– Ты в самом деле полагаешь, что я не прав? – недоверчиво переспросил он.
Она прикусила нижнюю губу.
– Руфь? – спросил он.
– Не мне это решать,– ответила она.
18
– Вирджи!
Темная фигура отпрянула к стене, словно отброшенная хриплым воплем Нэвилля, рассекшим ночную тишину. Он вскочил с кресла и уставился в темноту. Глаза его еще не расклеились ото сна, но сердце колотилось в груди как маньяк, который лупит в стены своей темницы, требуя свободы.
Вскочив на ноги, он судорожно пытался понять, где он и что с ним происходит. В мозгах царила полная неразбериха.
– Вирджи? – снова осторожно спросил он. – Вирджи?..
– Это… Это я… – произнес в темноте срывающийся голос.
Он неуверенно шагнул в сторону тонкого луча света, пробивающегося через открытый дверной глазок. Он тупо моргал, медленно вникая в происходящее.
Она вздрогнула, когда он положил руку ей на плечо и крепко сжал.
– Это Руфь. Руфь,– сказала она перепуганным шепотом.
Он стоял, медленно покачиваясь в темноте, абсолютно не понимая, что это за тень маячит перед ним.
– Это Руфь,– сказала она чуть громче.
Пробуждение обрушилось на него словно поток ледяной воды из брандспойта. Его мгновенно скрутило всего, словно от холода, в животе и в груди заныло, мышцы болезненно напряглись. Это была не Вирджи. Он помотал головой и протер глаза. Руки еще плохо слушались его.
Взвешенное состояние, подобное неожиданной глубокой депрессии, охватило его, и он стоял на месте, глядя перед собой и слабо бормоча. Он чувствовал, что его слегка покачивает, вокруг царила темнота, и туман медленно освобождал его сознание.
Он перевел взгляд на открытый глазок, затем снова на нее.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он. В голосе его слышны были остатки сна.
– Н-ничего,– сказала она. – Я… просто мне не спалось.
Лампочка зажглась неожиданно, и он на мгновение зажмурился. Затем снял руку с выключателя и обернулся. Она все еще стояла, прижавшись к стене и моргая от внезапного яркого света. Руки ее были опущены вдоль туловища и сжаты в кулаки.
– Почему ты одета? – удивленно спросил он.
Она напряженно глядела на него. Дыхание было тяжелым. Он снова протер глаза и откинул назад длинные волосы, спутавшиеся с бакенбардами.
– Я… просто смотрела, что там делается,– она кивнула в сторону входной двери.
– Но почему ты одета?..
– Мне не спалось. Я никак не могла заснуть.
Он стоял, глядя на нее, все еще чуть покачиваясь, чувствуя, как постепенно успокаивается сердцебиение. Через открытый глазок снаружи доносились крики, и он различил привычный вопль Кортмана:
– Выходи, Нэвилль!
Подойдя к глазку, он захлопнул его и обернулся.
– Я хочу знать, почему ты одета,– снова сказал он.
– Нипочему.
– Ты собиралась уйти, пока я сплю?
– Да нет, я…
– Я тебя спрашиваю! – он схватил ее за запястье, и она вскрикнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
– Может быть, поставить вот это? – она показала ему альбом.
Он даже не взглянул.
– Как хочешь,– сказал он.
Она поставила пластинку и села. Это оказался Второй фортепьянный концерт Рахманинова. Не очень изысканные у нее вкусы,– подумал он, глядя на нее безо всякого выражения на лице.
– Расскажи мне о себе,– попросила она.
Опять стандартный женский вопрос,– подумал он, но одернул себя – перестань цепляться к каждому слову. Сидеть и изводить себя сомнениями – что толку.
– Нечего рассказывать,– сказал он.
Она снова улыбнулась.
Что во мне смешного? – раздраженно подумал он.
– У меня просто душа ушла в пятки, когда я увидела твою лохматую бороду. И этот дикий взгляд.
Он выпустил струю дыма. Дикий взгляд? Забавно. Чего она добивается? Хочет взять его остроумием?
– Скажи, а как ты выглядишь, когда бритый? – спросила она.
Он хотел улыбнуться ее вопросу, но у него ничего не вышло.
– Ничего особенного,– сказал он. – Самое обычное лицо.
– Сколько тебе, Роберт?
От неожиданности он чуть не поперхнулся. Она первый раз назвала его по имени. Странное, беспокойное ощущение овладело им. Он так давно уже не слышал своего имени из уст женщины, что чуть было не сказал ей: не зови меня так. Он не хотел, чтобы дистанция между ними сокращалась. Если она инфицирована и если ее не удастся вылечить,– то пусть лучше она останется чужой. Так от нее легче будет избавиться.
– Если ты не хочешь разговаривать со мной – не надо,– спокойно сказала она. – Не хочу тебе досаждать. Завтра я уйду.
Он весь напрягся.
– Но…
– Не хочу портить твою жизнь,– сказала она. – Пожалуйста, не думай, что ты мне чем-то обязан только потому… что нас осталось всего двое.
Он мрачно посмотрел на нее долгим, холодным взглядом, и где-то в глубине его души шевельнулось чувство вины. Почему я подозреваю ее? Почему не доверяю? Почему сомневаюсь? Если она инфицирована – ей все равно живой отсюда не выйти. Тогда чего опасаться?
– Извини,– сказал он,– я слишком долго жил один.
Но она не ответила. Даже не взглянула.
– Если хочешь поговорить,– продолжал он,– я буду рад… Расскажу тебе… Что могу.
Она, видимо, сомневалась. Потом взглянула на него. В глазах ее не было ни капли доверия.
– Конечно, мне интересно знать про эту болезнь,– сказала она. – От этого у меня погибли две дочери, и из-за нее же погиб мой муж.
Он некоторое время смотрел на нее. Потом заговорил.
– Это бацилла,– сказал он. – Цилиндрическая бактерия. Она образует в крови изотонический раствор. Циркуляция крови несколько замедляется, однако физиологические процессы продолжаются. Бактерия питается чистой кровью и снабжает организм энергией. В отсутствие крови производит бактериофагов, или же спорулирует.
Она тупо уставилась на него. Он сообразил, что говорит непонятно. Слова, которые стали для него абсолютно привычными, для нее могли звучать абракадаброй.
– М-м-да,– сказал он,– в общем, все это не так уж важно. Спорулировать – это значит образовать такое продолговатое тельце, в котором, однако, содержатся все необходимые компоненты для возрождения бактерии. Микроб поступает таким образом, если в пределах досягаемости не оказывается живой крови. Тогда, как только тело-хозяин, как раз и являющееся вампиром, погибает и разлагается, эти споры разлетаются в поисках нового хозяина. А когда находят – то вирулируют. Таким образом и распространяется инфекция.
Она недоверчиво покачала головой.
– А бактериофаги – это неживые протеины. Белковые макромолекулы, которые тоже могут производиться при отсутствии крови. В отличие от спор, их появление способствует аномальному метаболизму, в результате чего происходит быстрый распад тканей.
Он вкратце рассказал ей о нарушении функций лимфатической системы, о том, что чеснок, являясь аллергеном, вызывает анафилаксию, и о различных симптомах заболевания.
– А как объяснить наш иммунитет? – спросила она.
Он довольно долго глядел на нее, воздерживаясь от ответа. Потом пожал плечами и сказал:
– Про тебя я не знаю, а что касается меня, то я был в Панаме во время войны. И там на меня однажды напала летучая мышь. Я не могу этого ни доказать, ни проверить, но я подозреваю, что эта летучая мышь где-то подхватила этого микроба, vampiris, тогда можно объяснить, почему она напала на человека, обычно они этого не делают. Однако микроб почему-то оказался ослабленным в ее организме, и произошло нечто вроде вакцинации. Я, правда, тяжело болел, меня едва выходили. Но в результате получил иммунитет. Во всяком случае, это моя версия. Лучшего объяснения мне найти не удалось.
– А как… Как остальные, кто там был с тобой? С ними тоже такое случалось?
– Не знаю,– медленно проговорил он. – Я убил эту летучую мышь,– он пожал плечами,– возможно, я был первым, на кого она напала.
Она молча глядела на него. Ее внимание подхлестнуло в Нэвилле какое-то упрямство, и, сознавая краешком разума, что его уже понесло, он продолжал и продолжал говорить.
Он коротко обрисовал главный камень преткновения его исследований.
– Сначала я думал, что колышек должен пронзить сердце,– говорил он. – Я верил в легенду. Но потом я убедился, что это не так. Я вколачивал колышек в любые части тела – и они все равно погибали. Так я пришел к выводу, что они умирают просто от кровотечения, от потери крови. Но однажды…
И он рассказал ей о той женщине, распавшейся у него прямо на глазах.
– Я понял тогда, что есть что-то еще, вовсе не потеря крови,– он продолжал, словно наслаждаясь, декламируя свои открытия. – Я долгое время не знал, что делать. Буквально не находил себе места. Но потом до меня дошло.
– Что? – спросила она.
– Я раздобыл мертвого вампира и поместил его руку в искусственный вакуум. И под вакуумом вскрыл ему вены. И оттуда брызнула кровь. – Он замолчал на время. – Вот и все.
Она уставилась на него.
– Не понимаешь,– сказал он.
– Я… Нет,– призналась она.
– А когда я впустил туда воздух, все мгновенно распалось.
Она продолжала смотреть на него.
– Видишь ли,– пояснил он,– этот микроб является факультативным сапрофитом. Он может существовать как при наличии кислорода, так и без него. Но есть большая разница. Внутри организма он является анаэробом, и в этой форме он поддерживает симбиоз с организмом. Вампир-хозяин поставляет бациллам кровь, а они снабжают организм энергией и стимулируют жизнедеятельность. Могу, кстати, добавить, что именно благодаря этой инфекции начинают расти клыки, похожие на волчьи.
– О?!
– А когда попадает воздух,– продолжал он,– ситуация изменяется стремительно. Микроб переходит в аэробную форму. И тогда, вместо симбиотического поведения, резко переходит к вирулентному паразитированию.
– Он сделал паузу и добавил: – Он просто съедает хозяина.
– Значит, колышек… – начала она…
– Просто проделывает отверстие для воздуха. Разумеется. Впускает воздух и не дает клею возможности залатать отверстие – дырка должна быть достаточно большой. В общем, сердце тут ни при чем. Теперь я просто вскрываю им запястья достаточно глубоко, чтобы клей не сработал, или отрубаю кисть. – Он усмехнулся. – Страшно даже вспомнить, сколько времени я тратил на то, чтобы настрогать этих колышков!..
Она кивнула и, заметив в своей руке пустой бокал, поставила его на стол.
– Вот почему та женщина так стремительно распалась,– сказал он,– она была мертва уже задолго до того. И, как только воздух проник в организм, микроб мгновенно пожрал все останки.
Она тяжело сглотнула, и ее словно передернуло.
– Это ужасно,– сказала она.
Он удивленно взглянул на нее. Ужасно? Какое странное слово. Он не слышал его уже несколько лет. Слово “ужас” давно уже стало для него бесцветным пережитком прошлого. Избыток ужаса, постоянный ужас – все это стало привычно, и на этом фоне мало что поднималось выше среднего уровня. Роберт Нэвилль принимал сложившуюся ситуацию как непреложный факт. Дополнительные определения, прилагательные утратили свой смысл.
– А как же… Как же те, что еще живы?..
– Видишь ли, у них то же самое. Когда отрубаешь кисть, микроб становится паразитным. Но они в основном умирают просто от кровотечения.
– Просто…
Она отвернулась, но он успел заметить, как сжались и побледнели ее губы.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Н-ничего. Ничего,– сказала она.
Он усмехнулся.
– К этому привыкаешь со временем,– сказал он. – Приходится.
Ее опять передернуло, и словно что-то застряло у нее в горле.
– Тебе не по душе мои заповеди,– сказал он. – Законы Роберта – это законы джунглей. Поверь мне, я делаю только то, что могу, ничего другого не остается. Что толку – оставлять их больными, пока они не умрут и не возродятся – в новом, чудовищном обличье?
Она сцепила руки.
– Но ты говорил, что очень многие из них все еще живы,– нервно проговорила она,– почему ты считаешь, что они умрут? Может быть, им удастся выжить?
– Я знаю наверняка,– сказал он. – Я знаю этого микроба. Знаю, как он размножается. Неважно, как долго организм будет сопротивляться, микроб все равно победит. Я готовил антибиотики и колол их дюжинами. Но это не действует. Не может действовать. Вакцины бесполезны, потому что заболевание уже идет полным ходом. Их организм уже не может производить антитела, потому что его жизнедеятельность уже поддерживает сам микроб. Это невозможно, поверь мне. Это засада. Если я не убью их, то рано или поздно они умрут – и придут к моему дому. У меня нет выбора. Никакого выбора.
Оба молчали, и только треск умолкшей пластинки, продолжавшей крутиться на диске проигрывателя, нарушал тягостную тишину.
Она не глядела на него, внимательно уставившись в пол, и взгляд ее был пуст и холоден. Она явно не хотела встретиться с его взглядом. Как странно,– думал он,– мне приходится искать аргументы в защиту того, что еще вчера было необходимостью и казалось единственно возможным. За прошедшие годы он ни разу не усомнился в своей правоте. И только теперь, под ее давлением, такие мысли закопошились в его сознании. И мысли эти казались чужими, странными и враждебными.
– Ты в самом деле полагаешь, что я не прав? – недоверчиво переспросил он.
Она прикусила нижнюю губу.
– Руфь? – спросил он.
– Не мне это решать,– ответила она.
18
– Вирджи!
Темная фигура отпрянула к стене, словно отброшенная хриплым воплем Нэвилля, рассекшим ночную тишину. Он вскочил с кресла и уставился в темноту. Глаза его еще не расклеились ото сна, но сердце колотилось в груди как маньяк, который лупит в стены своей темницы, требуя свободы.
Вскочив на ноги, он судорожно пытался понять, где он и что с ним происходит. В мозгах царила полная неразбериха.
– Вирджи? – снова осторожно спросил он. – Вирджи?..
– Это… Это я… – произнес в темноте срывающийся голос.
Он неуверенно шагнул в сторону тонкого луча света, пробивающегося через открытый дверной глазок. Он тупо моргал, медленно вникая в происходящее.
Она вздрогнула, когда он положил руку ей на плечо и крепко сжал.
– Это Руфь. Руфь,– сказала она перепуганным шепотом.
Он стоял, медленно покачиваясь в темноте, абсолютно не понимая, что это за тень маячит перед ним.
– Это Руфь,– сказала она чуть громче.
Пробуждение обрушилось на него словно поток ледяной воды из брандспойта. Его мгновенно скрутило всего, словно от холода, в животе и в груди заныло, мышцы болезненно напряглись. Это была не Вирджи. Он помотал головой и протер глаза. Руки еще плохо слушались его.
Взвешенное состояние, подобное неожиданной глубокой депрессии, охватило его, и он стоял на месте, глядя перед собой и слабо бормоча. Он чувствовал, что его слегка покачивает, вокруг царила темнота, и туман медленно освобождал его сознание.
Он перевел взгляд на открытый глазок, затем снова на нее.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он. В голосе его слышны были остатки сна.
– Н-ничего,– сказала она. – Я… просто мне не спалось.
Лампочка зажглась неожиданно, и он на мгновение зажмурился. Затем снял руку с выключателя и обернулся. Она все еще стояла, прижавшись к стене и моргая от внезапного яркого света. Руки ее были опущены вдоль туловища и сжаты в кулаки.
– Почему ты одета? – удивленно спросил он.
Она напряженно глядела на него. Дыхание было тяжелым. Он снова протер глаза и откинул назад длинные волосы, спутавшиеся с бакенбардами.
– Я… просто смотрела, что там делается,– она кивнула в сторону входной двери.
– Но почему ты одета?..
– Мне не спалось. Я никак не могла заснуть.
Он стоял, глядя на нее, все еще чуть покачиваясь, чувствуя, как постепенно успокаивается сердцебиение. Через открытый глазок снаружи доносились крики, и он различил привычный вопль Кортмана:
– Выходи, Нэвилль!
Подойдя к глазку, он захлопнул его и обернулся.
– Я хочу знать, почему ты одета,– снова сказал он.
– Нипочему.
– Ты собиралась уйти, пока я сплю?
– Да нет, я…
– Я тебя спрашиваю! – он схватил ее за запястье, и она вскрикнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23