Правило первое: не знаешь что делать – перекури.
Возле столба с расписанием топталось зеленое мохнатое чудо с круглыми глазами. Вован мог бы поклясться, что побеги вьюна и нити мокрицы растут у него прямо из кожи.
– Слышь, мужик, – скрипуче, как деревяшкой по стеклу провели, заговорил мохнач. – Не видал, полудневый автобус не отходил ышо?
Вован затравленно оглянулся. Народу, как назло, ни души, только в заплеванном стекле киоска просвечивает снулая физия чернявой продавщицы. Но к ней взывать бесполезно: сроду кроме «Почем?» по-русски не понимает, особенно когда сдачу спрашиваешь.
– Не видал, значит… – вздохнул зеленый.
С крыши остановки свесилась узкая, вся в рогах и наростах голова на чешуйчатой шее, чуть не до земли вывалила раздвоенный черный язык. Следом и вторая морда оскалилась, на сей раз упитанная, косматая, с полной пастью зубов.
Вован поперхнулся.
Две зеленоволосые девчонки шумно ссорились, вырывая друг у друга мятую тетрадку. Все бы ничего – подумаешь, модный цвет, – но желтые глаза светились нечеловечьим разумом, а мизинцы на руках торчали высоко и вбок, как на птичьей лапе.
Из стоящей на светофоре цистерны выглянуло аморфное полупрозрачное существо, плеснуло рыбьим хвостом. На тополе раскачивалась вниз головой летучая мышь с хорошую кошку величиной. Вовка готов был поклясться, что на когтях у нее ядовито-желтый маникюр. Мягко взмахивая крыльями, пролетел ворон, не уступивший бы в размерах бройлеру, золотисто блеснул в перьях причудливый ошейник.
– Закурить не найдется?
Солидный гном ростом с линейку протягивал огромную трубку. Кончик серой, будто пыльной, бороды его был тщательно заплетен в пять косичек.
Вован попятился, не спуская ошалелых глаз с невиданной живности. Живность проводила его сочувственными взглядами.
Двор показался тихой гаванью. Улыбнулся высокими окнами дом, ободряюще захлопал развешанным на балконах бельем. И даже устроившийся на скамейке в тени разлапистой сирени Феофил был своим, родным и нервной дрожи не вызывал. Правда, возле хмыревского барабашки устроился незнакомый тощенький домовенок со стриженной ежиком круглой головой. Выглядел он простуженным: хрюкал красным носом и чихал с привзвизгом.
Солнце подглядывало сквозь листья озорными зайчиками, заставляя неожиданно щуриться. Вован продышался, остыл и, если б еще сигаретку – совсем бы думать забыл о всяких ужасах. Хотя, если за каждым столбом теперь по нечистой харе будет мерещиться, то легче вовсе из дому не выходить!
– Петия-а-а! – прорезался на весь двор тещин голос. – Обе-еда-ать!
Вован поежился.
– Да, вот и у меня дома… – грустно прогудел Феофил, словно продолжая разговор.
– А что дома?
– Ссорятся, – лаконично сообщил он. Вздохнул, помуслил черенок потухшей трубки и пояснил: – Этот, который квартиру забирает, под ванну даже лазил, придирается все. У меня ж во всем доме ни одного паучишки, я работу свою знаю. Так все одно не по нем. Рамы, говорит, на окнах заменю, концинеры поставлю, и форточку будет не открыть.
– Кондиционеры, – машинально поправил Вован.
– А, все едино. Как же, скажите вы мне, без форточки? Это ж ни одну свежинку в дом не заманишь. И антресоли ломать хочет, и на полы тряпки клеить, и еромонт делать.
– Евроремонт, что ли?
– Зеркало мое выбросит! – не слушая, с надрывом закончил Феофил. – Видать, придется мне вместе с Гуней мыкаться, нет мне больше в моем доме места!
Гуня с готовностью шмыгнул красным носом.
– А вы, извините, откуда будете? – пробормотал Вован.
– Михалны я, – сообщил барабашка интеллигентным тенорком и зашелся в чихах. Пошмыгал носом-кнопкой и виновато пояснил: – Хозяйка ароматерапией увлеклася, всю квартиру вонючками своими заставила, а у меня на кокос с индийскими палочками аллергия. Вот и думаю, куда перебраться.
– А… гм, к Никифорычу не пробовали? – сам удивляясь чудному разговору, осведомился Вовка.
– Э, – махнул ручкой Гуня, – от него третьего году два домовых подряд сбежало. Хозяйка, Анастасия Лексевна, больно сурова. То провалиться пожелает, то чтоб пусто было, то еще чего похлеще. Замучаешься проклянушек отгонять.
Кто такие проклянушки, Вован и спрашивать не стал. И так ясно – существа вредные, и лучше с ними не сталкиваться.
– Собака у них, опять же, невоспитанная: за шкирку ухватить норовит, за ногу куснуть. А то еще Митя… – продолжал домовенок, – нитку на стул навяжет и требует игрушку отдать, которую сам же в школе на чипсы сменял. Будто мы и без понятия вовсе.
– А что, – заинтересованно спросил Вовка, – правда, домового к стулу за бороду привязать можно?
Феофил и Гуня отмахнулись в две руки:
– Нет, конечно, но если хозяин просит – то уважить надо.
Курить хотелось неимоверно, да и желудок принялся назойливо ныть, требуя обеда. Вован представил, как Петька уплетает поданный ведьмой наваристый борщ, и невольно сглотнул слюну. Явиться пред грозные тещины очи, впрочем, не рискнул и, задумчиво побренчав мелочью в карманах, отправился к Лидуськиному магазину разжиться сухомяткой.
Рысью миновав «мороженый» отдел, чтоб не попасться на глаза жене, Вовка присмотрел банку «Вертолета», экономный пакетик орешков и, чтоб уж наесться по-настоящему, булку с маком, такую мягкую, что сдавливалась в совершенный блин. Пахло от нее одуряюще, хотелось вцепиться зубами тут же, на кассе.
И надо же, чтоб, лавируя между полками с китайской лапшой, он услышал Лидусин голос.
– Нет, ну ты представляешь, – звонко, на взводе рассказывала она, – в первый «Ё»! Уж я ему говорю: ты чем все лето думал, работаешь двое через двое, сходил бы уж давно записал ребенка! Конечно, теперь она мне: «Мест нету, только два класса осталось». Отец, тоже мне!
– Надо было директорше взятку, – с плохо скрытым злорадством посоветовала собеседница.
– Да разве ж ему докажешь! Уперся, как баран рогами. Это ж надо – в первый «Ё»! Кому расскажи…
Голос набирал обороты, выплескивая все накопившиеся обиды:
– Краны год текут. Говорю: сидишь дома, хоть бы шкаф, что ли, в коридор сколотил, куртки с вешалки валятся. Нет, уставится в свой футбол, и хоть трава не расти. Ну нету прям мужика в доме!
У Вовки во рту стало кисло, будто гвоздь облизал. Забыв про сигареты, горя ушами, запихал эрзац-обед в фирменный пакет, слепо толкнул тугую дверь. Стоящая на пороге худющая девчонка отлетела на тротуар, щедро усыпав асфальт какими-то травяными пучками.
Вовка бросился поднимать девчонку, невнятно забормотал извинения, суетливо подбирал колючие ветки, совал ей в бледные пальцы. И обреченно застыл, когда та подняла лицо, и на него уставились нечеловеческие желтые глаза из-под мшистой челки.
– Чего перевернутый такой? – спокойно спросила девица.
Вован стукнул кулаком в ладонь – жалобно шуршануло в пакете – и крикнул в сердцах:
– Да что ж за день-то такой, а? Да когда же вы от меня отвяжетесь все?
Девчонка по-птичьи склонила голову набок, моргнула:
– А ну-ка, пошли давай!
Дорога сама бросилась под ноги, желтоглазая кикиморка потащила его через кусты и канавы, неожиданно цепко ухватив за рукав. Кажется, продирались сквозь шиповник, переходили по камешкам грязный ручей, пересекали пустырь в ржавых железяках. Вовка размахивал рваным, цепляющимся за ветки пакетом и говорил, говорил… Про тещу-ведьму и первый «Ё», про никчемушную жизнь и навязчивую нечисть, про то, что всем наплевать и что никто не ценит, – изливался, как, кажется, никогда в жизни. И кому, спрашивается? Кикиморе!
Опомнился на задворках собственного дома, возле котлована несбывшейся стройки. В глубокой, неожиданно чистой воде отражались пухлые облака и собственная помятая физиономия. «Вертолет» успел наполовину оприходоваться по дороге.
– Ну и… вот, – опустошенно уронил Вовка в тишину.
Одуванчики сочувственно качали пушистыми головами. Соседский Митька остервенело дергал за поводок кривоногую дворняжку Клизму. Из вишневого «Москвича» вывалился небритый мужик, пристроился по нужде возле ивы на глазах двух сталинок. Толстая неопрятная мамаша истерично вопила на ясноглазого малыша с грязными коленками.
Муторно.
– Первый день, как глаза открыл? – восхищенно протянула кикиморка. – Так ты ж везунчик! И еще не загадывал?
Вован непонимающе помотал головой:
– Ну как же! У кого глаза открылись, завсегда должен в этот день желание загадывать. Все, что хочешь, сбудется.
Лохматая Клизма тяжело плюхнулась в воду, распугав отражения облаков. Извозюканный малыш, наконец, заревел, разом перекрыв мамашины вопли.
– Щас зелье тебе сделаю, – пообещала кикимора, отбирая «Вертолет». Плюхнулась в траву и принялась наламывать подозрительного вида прутики, пропихивая в щель банки.
– Это какое еще зелье?
– Так загадательное же! А то ведь солнышко сядет, и тю-тю! А сегодня день такой, что сбудется все не-пре-менно!
Вовке казалось, что чудес на сегодня уже достаточно, но возражать кикиморе было все равно что останавливать маленький упрямый танк. Побросав в коктейль мелкие серые колючки, она добавила туда же пару парашютиков с одуванчика и вроде даже плюнула. Потом завела глаза к облакам и торопливо зашептала.
Мужик хлопнул дверцей «Москвича» и даванул на газ, подняв тучу пыли. Вован зябко вздрогнул.
– Митька-а! – заорала с балкона Кефирычева Настена. – Опять Клизму в котловане купаешь, зараза?
Мальчишка втянул голову в угловатые плечи и торопливо натянул поводок. Кудлатая псина сопротивлялась: ванна ей явно нравилась.
– Готово!
Кикимора гордо протягивала банку. Вовка с опаской заглянул в темное нутро: жидкость казалась вполне однородной. Разве что пахла теперь мятой и чем-то еще свежим, травяным.
– А что загадать-то можно? Ну, зарплату там побольше, да?
Девчонка закатила желтые глаза.
– Ну что за люди! Все зарплата им, машины-дачи. Ты бутылку еще загадай!
Вовка с опаской отодвинулся.
– Можно все изменить, понял? Всю жизнь. Вот был ты такой человек, а будешь другой.
– Это как? В смысле имя другое? – не понял он.
– Имя? Можно и имя. И дом можно другой, и семью, и работу, и вообще… А хочешь – будешь птицей, хочешь – рыбой. Или вовсе ветром. Ну, понимаешь? Нужно загадывать такое… большое!
Вовка с сомнением покачал головой.
– Это что ж, можно, чтоб теща ведьмой не была?
Кикимора фыркнула и недовольно отвернулась.
Вован представил себя в дорогущем костюме, при галстуке и в персональном самолете. Картина эта восторга особого не вызвала: галстуки он терпеть не мог, а в самолетах летать боялся. Да ну, глупости все. Как по телевизору прям: выпил кофе из красной кружки, и сразу красивый, богатый и не пахнешь.
Он недоверчиво качнул банку в ладони. Жидкость маслянисто тумкнулась в блестящую стенку.
– Митька-а! – снова разнеслось над одуванчиками.
– Здрасть, дядь Вов, – буркнул мальчишка, пробегая мимо. Клизма трясла на бегу длинными ушами, к мокрой шерсти щедро липла травяная труха.
– Да ладно, – нерешительно сказал Вован, порываясь выплеснуть зелье. – Не надо мне. Я уж как-нибудь…
Кикиморка враз повисла на рукаве, безостановочно повизгивая:
– Ты что! Не смей даже! Всю жизнь жалеть будешь! Ты не спеши, ты погляди, оно ж тебе само все покажет!
Вовка машинально глянул в банку. Из алюминиевой глуби действительно как живой картинкой плеснуло.
Вот теща на кухне, шурует недоброй памяти половником в полуведерной кастрюле и ворчит:
«Это что, зарплата, называется? Чистые слезы. Вона, полы протерлись, шкаф в ванной третий раз падает. Ведь цельными днями дома сидит, в телевизор уставится… У Федоренок Костя с трех работ деньги тащит, машину купил, этим летом жену в Турцию отправил, а этот…»
Соседская Настена визгливо отчитывает его, наткнувшись в подъезде:
«Ваш Петя в нашу собаку камнем кидал. Сама видела. Воспитывать надо детей, между прочим».
Бухгалтерша, подбоченясь, размахивает мятыми ведомостями, тыча едва не в глаза толстыми пальцами:
«Че ты на меня-то наезжаешь? Я, что ли, тебе зарплату начисляю? Сказано: остальное – после праздников».
Лидуся остервенело тыкает шваброй под диван, недовольно сдувает со лба давно не крашенную прядь:
«Футбол ему только. У сына все штаны порвались, ботинки на зиму надо… Все соседские на велосипедах гоняют, а на что его купить-то, велосипед? В кино ты меня когда приглашал? Про день рождения опять забыл!»
Петька с зеленой шишкой на лбу и дырами на грязных штанах глядит исподлобья:
«Он первый начал!»
Осуждающие взгляды Лидуси и тещи, сразу ясно, чье воспитание:
«Нету мужика в доме…»
Ну, знаете!
Легкий ветер шептал умиротворяюще, гладил по горящей щеке. Толстая мамаша подбрасывала карапуза на руках: тот хохотал, цепляясь за блузку, оставляя на ней грязные отпечатки маленьких ладошек.
1 2 3
Возле столба с расписанием топталось зеленое мохнатое чудо с круглыми глазами. Вован мог бы поклясться, что побеги вьюна и нити мокрицы растут у него прямо из кожи.
– Слышь, мужик, – скрипуче, как деревяшкой по стеклу провели, заговорил мохнач. – Не видал, полудневый автобус не отходил ышо?
Вован затравленно оглянулся. Народу, как назло, ни души, только в заплеванном стекле киоска просвечивает снулая физия чернявой продавщицы. Но к ней взывать бесполезно: сроду кроме «Почем?» по-русски не понимает, особенно когда сдачу спрашиваешь.
– Не видал, значит… – вздохнул зеленый.
С крыши остановки свесилась узкая, вся в рогах и наростах голова на чешуйчатой шее, чуть не до земли вывалила раздвоенный черный язык. Следом и вторая морда оскалилась, на сей раз упитанная, косматая, с полной пастью зубов.
Вован поперхнулся.
Две зеленоволосые девчонки шумно ссорились, вырывая друг у друга мятую тетрадку. Все бы ничего – подумаешь, модный цвет, – но желтые глаза светились нечеловечьим разумом, а мизинцы на руках торчали высоко и вбок, как на птичьей лапе.
Из стоящей на светофоре цистерны выглянуло аморфное полупрозрачное существо, плеснуло рыбьим хвостом. На тополе раскачивалась вниз головой летучая мышь с хорошую кошку величиной. Вовка готов был поклясться, что на когтях у нее ядовито-желтый маникюр. Мягко взмахивая крыльями, пролетел ворон, не уступивший бы в размерах бройлеру, золотисто блеснул в перьях причудливый ошейник.
– Закурить не найдется?
Солидный гном ростом с линейку протягивал огромную трубку. Кончик серой, будто пыльной, бороды его был тщательно заплетен в пять косичек.
Вован попятился, не спуская ошалелых глаз с невиданной живности. Живность проводила его сочувственными взглядами.
Двор показался тихой гаванью. Улыбнулся высокими окнами дом, ободряюще захлопал развешанным на балконах бельем. И даже устроившийся на скамейке в тени разлапистой сирени Феофил был своим, родным и нервной дрожи не вызывал. Правда, возле хмыревского барабашки устроился незнакомый тощенький домовенок со стриженной ежиком круглой головой. Выглядел он простуженным: хрюкал красным носом и чихал с привзвизгом.
Солнце подглядывало сквозь листья озорными зайчиками, заставляя неожиданно щуриться. Вован продышался, остыл и, если б еще сигаретку – совсем бы думать забыл о всяких ужасах. Хотя, если за каждым столбом теперь по нечистой харе будет мерещиться, то легче вовсе из дому не выходить!
– Петия-а-а! – прорезался на весь двор тещин голос. – Обе-еда-ать!
Вован поежился.
– Да, вот и у меня дома… – грустно прогудел Феофил, словно продолжая разговор.
– А что дома?
– Ссорятся, – лаконично сообщил он. Вздохнул, помуслил черенок потухшей трубки и пояснил: – Этот, который квартиру забирает, под ванну даже лазил, придирается все. У меня ж во всем доме ни одного паучишки, я работу свою знаю. Так все одно не по нем. Рамы, говорит, на окнах заменю, концинеры поставлю, и форточку будет не открыть.
– Кондиционеры, – машинально поправил Вован.
– А, все едино. Как же, скажите вы мне, без форточки? Это ж ни одну свежинку в дом не заманишь. И антресоли ломать хочет, и на полы тряпки клеить, и еромонт делать.
– Евроремонт, что ли?
– Зеркало мое выбросит! – не слушая, с надрывом закончил Феофил. – Видать, придется мне вместе с Гуней мыкаться, нет мне больше в моем доме места!
Гуня с готовностью шмыгнул красным носом.
– А вы, извините, откуда будете? – пробормотал Вован.
– Михалны я, – сообщил барабашка интеллигентным тенорком и зашелся в чихах. Пошмыгал носом-кнопкой и виновато пояснил: – Хозяйка ароматерапией увлеклася, всю квартиру вонючками своими заставила, а у меня на кокос с индийскими палочками аллергия. Вот и думаю, куда перебраться.
– А… гм, к Никифорычу не пробовали? – сам удивляясь чудному разговору, осведомился Вовка.
– Э, – махнул ручкой Гуня, – от него третьего году два домовых подряд сбежало. Хозяйка, Анастасия Лексевна, больно сурова. То провалиться пожелает, то чтоб пусто было, то еще чего похлеще. Замучаешься проклянушек отгонять.
Кто такие проклянушки, Вован и спрашивать не стал. И так ясно – существа вредные, и лучше с ними не сталкиваться.
– Собака у них, опять же, невоспитанная: за шкирку ухватить норовит, за ногу куснуть. А то еще Митя… – продолжал домовенок, – нитку на стул навяжет и требует игрушку отдать, которую сам же в школе на чипсы сменял. Будто мы и без понятия вовсе.
– А что, – заинтересованно спросил Вовка, – правда, домового к стулу за бороду привязать можно?
Феофил и Гуня отмахнулись в две руки:
– Нет, конечно, но если хозяин просит – то уважить надо.
Курить хотелось неимоверно, да и желудок принялся назойливо ныть, требуя обеда. Вован представил, как Петька уплетает поданный ведьмой наваристый борщ, и невольно сглотнул слюну. Явиться пред грозные тещины очи, впрочем, не рискнул и, задумчиво побренчав мелочью в карманах, отправился к Лидуськиному магазину разжиться сухомяткой.
Рысью миновав «мороженый» отдел, чтоб не попасться на глаза жене, Вовка присмотрел банку «Вертолета», экономный пакетик орешков и, чтоб уж наесться по-настоящему, булку с маком, такую мягкую, что сдавливалась в совершенный блин. Пахло от нее одуряюще, хотелось вцепиться зубами тут же, на кассе.
И надо же, чтоб, лавируя между полками с китайской лапшой, он услышал Лидусин голос.
– Нет, ну ты представляешь, – звонко, на взводе рассказывала она, – в первый «Ё»! Уж я ему говорю: ты чем все лето думал, работаешь двое через двое, сходил бы уж давно записал ребенка! Конечно, теперь она мне: «Мест нету, только два класса осталось». Отец, тоже мне!
– Надо было директорше взятку, – с плохо скрытым злорадством посоветовала собеседница.
– Да разве ж ему докажешь! Уперся, как баран рогами. Это ж надо – в первый «Ё»! Кому расскажи…
Голос набирал обороты, выплескивая все накопившиеся обиды:
– Краны год текут. Говорю: сидишь дома, хоть бы шкаф, что ли, в коридор сколотил, куртки с вешалки валятся. Нет, уставится в свой футбол, и хоть трава не расти. Ну нету прям мужика в доме!
У Вовки во рту стало кисло, будто гвоздь облизал. Забыв про сигареты, горя ушами, запихал эрзац-обед в фирменный пакет, слепо толкнул тугую дверь. Стоящая на пороге худющая девчонка отлетела на тротуар, щедро усыпав асфальт какими-то травяными пучками.
Вовка бросился поднимать девчонку, невнятно забормотал извинения, суетливо подбирал колючие ветки, совал ей в бледные пальцы. И обреченно застыл, когда та подняла лицо, и на него уставились нечеловеческие желтые глаза из-под мшистой челки.
– Чего перевернутый такой? – спокойно спросила девица.
Вован стукнул кулаком в ладонь – жалобно шуршануло в пакете – и крикнул в сердцах:
– Да что ж за день-то такой, а? Да когда же вы от меня отвяжетесь все?
Девчонка по-птичьи склонила голову набок, моргнула:
– А ну-ка, пошли давай!
Дорога сама бросилась под ноги, желтоглазая кикиморка потащила его через кусты и канавы, неожиданно цепко ухватив за рукав. Кажется, продирались сквозь шиповник, переходили по камешкам грязный ручей, пересекали пустырь в ржавых железяках. Вовка размахивал рваным, цепляющимся за ветки пакетом и говорил, говорил… Про тещу-ведьму и первый «Ё», про никчемушную жизнь и навязчивую нечисть, про то, что всем наплевать и что никто не ценит, – изливался, как, кажется, никогда в жизни. И кому, спрашивается? Кикиморе!
Опомнился на задворках собственного дома, возле котлована несбывшейся стройки. В глубокой, неожиданно чистой воде отражались пухлые облака и собственная помятая физиономия. «Вертолет» успел наполовину оприходоваться по дороге.
– Ну и… вот, – опустошенно уронил Вовка в тишину.
Одуванчики сочувственно качали пушистыми головами. Соседский Митька остервенело дергал за поводок кривоногую дворняжку Клизму. Из вишневого «Москвича» вывалился небритый мужик, пристроился по нужде возле ивы на глазах двух сталинок. Толстая неопрятная мамаша истерично вопила на ясноглазого малыша с грязными коленками.
Муторно.
– Первый день, как глаза открыл? – восхищенно протянула кикиморка. – Так ты ж везунчик! И еще не загадывал?
Вован непонимающе помотал головой:
– Ну как же! У кого глаза открылись, завсегда должен в этот день желание загадывать. Все, что хочешь, сбудется.
Лохматая Клизма тяжело плюхнулась в воду, распугав отражения облаков. Извозюканный малыш, наконец, заревел, разом перекрыв мамашины вопли.
– Щас зелье тебе сделаю, – пообещала кикимора, отбирая «Вертолет». Плюхнулась в траву и принялась наламывать подозрительного вида прутики, пропихивая в щель банки.
– Это какое еще зелье?
– Так загадательное же! А то ведь солнышко сядет, и тю-тю! А сегодня день такой, что сбудется все не-пре-менно!
Вовке казалось, что чудес на сегодня уже достаточно, но возражать кикиморе было все равно что останавливать маленький упрямый танк. Побросав в коктейль мелкие серые колючки, она добавила туда же пару парашютиков с одуванчика и вроде даже плюнула. Потом завела глаза к облакам и торопливо зашептала.
Мужик хлопнул дверцей «Москвича» и даванул на газ, подняв тучу пыли. Вован зябко вздрогнул.
– Митька-а! – заорала с балкона Кефирычева Настена. – Опять Клизму в котловане купаешь, зараза?
Мальчишка втянул голову в угловатые плечи и торопливо натянул поводок. Кудлатая псина сопротивлялась: ванна ей явно нравилась.
– Готово!
Кикимора гордо протягивала банку. Вовка с опаской заглянул в темное нутро: жидкость казалась вполне однородной. Разве что пахла теперь мятой и чем-то еще свежим, травяным.
– А что загадать-то можно? Ну, зарплату там побольше, да?
Девчонка закатила желтые глаза.
– Ну что за люди! Все зарплата им, машины-дачи. Ты бутылку еще загадай!
Вовка с опаской отодвинулся.
– Можно все изменить, понял? Всю жизнь. Вот был ты такой человек, а будешь другой.
– Это как? В смысле имя другое? – не понял он.
– Имя? Можно и имя. И дом можно другой, и семью, и работу, и вообще… А хочешь – будешь птицей, хочешь – рыбой. Или вовсе ветром. Ну, понимаешь? Нужно загадывать такое… большое!
Вовка с сомнением покачал головой.
– Это что ж, можно, чтоб теща ведьмой не была?
Кикимора фыркнула и недовольно отвернулась.
Вован представил себя в дорогущем костюме, при галстуке и в персональном самолете. Картина эта восторга особого не вызвала: галстуки он терпеть не мог, а в самолетах летать боялся. Да ну, глупости все. Как по телевизору прям: выпил кофе из красной кружки, и сразу красивый, богатый и не пахнешь.
Он недоверчиво качнул банку в ладони. Жидкость маслянисто тумкнулась в блестящую стенку.
– Митька-а! – снова разнеслось над одуванчиками.
– Здрасть, дядь Вов, – буркнул мальчишка, пробегая мимо. Клизма трясла на бегу длинными ушами, к мокрой шерсти щедро липла травяная труха.
– Да ладно, – нерешительно сказал Вован, порываясь выплеснуть зелье. – Не надо мне. Я уж как-нибудь…
Кикиморка враз повисла на рукаве, безостановочно повизгивая:
– Ты что! Не смей даже! Всю жизнь жалеть будешь! Ты не спеши, ты погляди, оно ж тебе само все покажет!
Вовка машинально глянул в банку. Из алюминиевой глуби действительно как живой картинкой плеснуло.
Вот теща на кухне, шурует недоброй памяти половником в полуведерной кастрюле и ворчит:
«Это что, зарплата, называется? Чистые слезы. Вона, полы протерлись, шкаф в ванной третий раз падает. Ведь цельными днями дома сидит, в телевизор уставится… У Федоренок Костя с трех работ деньги тащит, машину купил, этим летом жену в Турцию отправил, а этот…»
Соседская Настена визгливо отчитывает его, наткнувшись в подъезде:
«Ваш Петя в нашу собаку камнем кидал. Сама видела. Воспитывать надо детей, между прочим».
Бухгалтерша, подбоченясь, размахивает мятыми ведомостями, тыча едва не в глаза толстыми пальцами:
«Че ты на меня-то наезжаешь? Я, что ли, тебе зарплату начисляю? Сказано: остальное – после праздников».
Лидуся остервенело тыкает шваброй под диван, недовольно сдувает со лба давно не крашенную прядь:
«Футбол ему только. У сына все штаны порвались, ботинки на зиму надо… Все соседские на велосипедах гоняют, а на что его купить-то, велосипед? В кино ты меня когда приглашал? Про день рождения опять забыл!»
Петька с зеленой шишкой на лбу и дырами на грязных штанах глядит исподлобья:
«Он первый начал!»
Осуждающие взгляды Лидуси и тещи, сразу ясно, чье воспитание:
«Нету мужика в доме…»
Ну, знаете!
Легкий ветер шептал умиротворяюще, гладил по горящей щеке. Толстая мамаша подбрасывала карапуза на руках: тот хохотал, цепляясь за блузку, оставляя на ней грязные отпечатки маленьких ладошек.
1 2 3