Но он подпер голову обеими руками.
- Да, всего этого я не могу себе объяснить. Эти люди и впрямь нашли себе место в моей второй жизни; но одновременно их истинная жизнь шла нормально, они старели и умирали, как всякие другие. Значит, в обратном ходе времени они были словно нереальными, они существовали только для меня...
- Это немного напоминает философию Платона, - заметил я.
- Я никогда не был хорошо знаком с философией, - ответил он, - а жаль. Я пришел к убеждению, что она в известном смысле составляет продолжение физики, математики и других наук, что истолкование этих наук само по себе является философией. Но, повторяю, я с нею мало знаком. И поэтому мне не удается объяснить все, что я пережил. Кто знает, может быть, существуют бок о бок два мира, и в каждом из них время течет в другую сторону? А вдруг в том, другом мире, где для нас время идет в обратную сторону, люди считают, что живут нормально, что они тоже растут, стареют, умирают? А если для меня мои переживания оказались новыми, то, может, это лишь результат постоянного взаимоуничтожения, аннигиляции жизни, когда два противоположных временных потока накладываются друг на друга? Так что, может быть, для нас даже хорошо, что время и антивремя отделены друг от друга и что мы живем только в одном определенном временном потоке?
- Во всяком случае, вы добились того, чего хотели: молодости. Значит, уж вам-то не стоит жаловаться на обратный ход времени, - заметил я.
- Молодости! Да, я жаждал ее, добился и заплатил за нее той же монетой, что и Фауст!
Он закрыл лицо руками, а когда снова взглянул на меня, то я увидел у него в глазах выражение безмерной горечи.
- Кто я? Двадцатилетний одаренный юноша из 1868 года. Мои знания, мои привычки - все соответствует именно этой дате. Неужели я должен все начинать заново? Заново изобретать двигатель, теперь уже всем давно известный? Снова трудиться без отдыха, чтобы в конце концов вывести формулы, которые каждый мой сверстник без труда найдет в первом попавшемся справочнике? А может, учиться заново? Нет, это ни к чему не приведет, ничего уже из меня не выйдет. Каждый из моих потенциальных коллег будет иметь передо мной преимущества восьмидесятилетнего опыта всего человечества. Мне придется учиться всему, даже тому, что они бессознательно усвоили в самом раннем детстве. Я поднимаю голову, чтобы следить взглядом за самолетом, к виду которого они уже привыкли. И если при упоминании имен Бора и Ферми вы встаете с мест, то для меня они - пустые звуки. Да мне только теперь, несколько недель назад, стало известно, что мир пережил две войны! Знаете ли вы, что я впервые взял в руки книгу Хемингуэя? Сколько же трудов у меня уйдет на то, чтобы хотя бы догнать вас!
Он сделал движение, будто что-то душило его.
- Но ecли бы я даже захотел, если б решился, откуда мне взять деньги? Откуда взять деньги на квартиру, на стол, на одежду, на учебники? Ведь у меня нет средств, нет работы, да и что я могу делать, разве только выполнять неквалифицированную работу? У меня нет ни родственников. Hет друзей, ни даже знакомых. Я - человек без имени, даже мое собственное имя считают чужим. Другие благодаря моему изобретению богатеют, а я не могу добыть средства для самого скромного существования. Кто же поверит, что двадцатилетний молодой человек - на самом деле старик, погибший несколько десятков лет назад?
- Но разве в вашей жизни нет ничего, ни одного события, которое вам хотелось бы снова пережить? Неужели у вас нет ни одного воспоминания, которое смягчило бы вашу горечь?
Он задумался. В этот момент в кабинет вошел профессор Ги. Он бросил взгляд на взволнованного молодого человека, бегло просмотрел бумаги и, открывая дверь кабинета, сказал;
- Прошу вас сюда!
Молодой человек встал, но у моего столика задержался и произнес медленно и выразительно:
- Я был студентом и однажды на экскурсии напился воды из родника. Она была изумительно холодная и вкусная, как амброзия. С радостью и волнением я вторично ощутил ее вкус.
- Мосье Дизель, прошу вас в кабинет! - окликнул его профессор, выглянув в полуоткрытую дверь, и подмигнул мне, как заговорщик.
1 2
- Да, всего этого я не могу себе объяснить. Эти люди и впрямь нашли себе место в моей второй жизни; но одновременно их истинная жизнь шла нормально, они старели и умирали, как всякие другие. Значит, в обратном ходе времени они были словно нереальными, они существовали только для меня...
- Это немного напоминает философию Платона, - заметил я.
- Я никогда не был хорошо знаком с философией, - ответил он, - а жаль. Я пришел к убеждению, что она в известном смысле составляет продолжение физики, математики и других наук, что истолкование этих наук само по себе является философией. Но, повторяю, я с нею мало знаком. И поэтому мне не удается объяснить все, что я пережил. Кто знает, может быть, существуют бок о бок два мира, и в каждом из них время течет в другую сторону? А вдруг в том, другом мире, где для нас время идет в обратную сторону, люди считают, что живут нормально, что они тоже растут, стареют, умирают? А если для меня мои переживания оказались новыми, то, может, это лишь результат постоянного взаимоуничтожения, аннигиляции жизни, когда два противоположных временных потока накладываются друг на друга? Так что, может быть, для нас даже хорошо, что время и антивремя отделены друг от друга и что мы живем только в одном определенном временном потоке?
- Во всяком случае, вы добились того, чего хотели: молодости. Значит, уж вам-то не стоит жаловаться на обратный ход времени, - заметил я.
- Молодости! Да, я жаждал ее, добился и заплатил за нее той же монетой, что и Фауст!
Он закрыл лицо руками, а когда снова взглянул на меня, то я увидел у него в глазах выражение безмерной горечи.
- Кто я? Двадцатилетний одаренный юноша из 1868 года. Мои знания, мои привычки - все соответствует именно этой дате. Неужели я должен все начинать заново? Заново изобретать двигатель, теперь уже всем давно известный? Снова трудиться без отдыха, чтобы в конце концов вывести формулы, которые каждый мой сверстник без труда найдет в первом попавшемся справочнике? А может, учиться заново? Нет, это ни к чему не приведет, ничего уже из меня не выйдет. Каждый из моих потенциальных коллег будет иметь передо мной преимущества восьмидесятилетнего опыта всего человечества. Мне придется учиться всему, даже тому, что они бессознательно усвоили в самом раннем детстве. Я поднимаю голову, чтобы следить взглядом за самолетом, к виду которого они уже привыкли. И если при упоминании имен Бора и Ферми вы встаете с мест, то для меня они - пустые звуки. Да мне только теперь, несколько недель назад, стало известно, что мир пережил две войны! Знаете ли вы, что я впервые взял в руки книгу Хемингуэя? Сколько же трудов у меня уйдет на то, чтобы хотя бы догнать вас!
Он сделал движение, будто что-то душило его.
- Но ecли бы я даже захотел, если б решился, откуда мне взять деньги? Откуда взять деньги на квартиру, на стол, на одежду, на учебники? Ведь у меня нет средств, нет работы, да и что я могу делать, разве только выполнять неквалифицированную работу? У меня нет ни родственников. Hет друзей, ни даже знакомых. Я - человек без имени, даже мое собственное имя считают чужим. Другие благодаря моему изобретению богатеют, а я не могу добыть средства для самого скромного существования. Кто же поверит, что двадцатилетний молодой человек - на самом деле старик, погибший несколько десятков лет назад?
- Но разве в вашей жизни нет ничего, ни одного события, которое вам хотелось бы снова пережить? Неужели у вас нет ни одного воспоминания, которое смягчило бы вашу горечь?
Он задумался. В этот момент в кабинет вошел профессор Ги. Он бросил взгляд на взволнованного молодого человека, бегло просмотрел бумаги и, открывая дверь кабинета, сказал;
- Прошу вас сюда!
Молодой человек встал, но у моего столика задержался и произнес медленно и выразительно:
- Я был студентом и однажды на экскурсии напился воды из родника. Она была изумительно холодная и вкусная, как амброзия. С радостью и волнением я вторично ощутил ее вкус.
- Мосье Дизель, прошу вас в кабинет! - окликнул его профессор, выглянув в полуоткрытую дверь, и подмигнул мне, как заговорщик.
1 2