..
Чтобы не бередить свои и без того вспухшие мозги, я впредь решил стоически
и где-то даже философски сносить гримасы окружающего меня мира, не пытаясь
пока найти разгадку возникшему феномену и накапливая лишь получаемую мною
извне информацию. А там, Бог даст - будем живы... Как только я ступил на
тротуар, меня тут же чуть было не сшиб какой-то лохматый трёхглазый тип,
возникший из ниоткуда буквально перед моим носом и дико вращающий на меня
всеми своими тремя глазами, и тоже, заметьте, против часовой стрелки. Я
неловко посторонился и столь же неловко извинился, при этом глупо ухмыляясь
сам не зная чему. Он прочирикал что-то в ответ на тарасконском наречии,
обернулся ясным соколом, ударился оземь и поковылял дальше моим соседом по
подъезду с пятнадцатого этажа, старым столетним дедом Тихоном,
реабилитированным бандеровцем, не теряющим надежду увидать всё-таки родную
Украину "самостийной". Той надеждой и живёт. Видать, жить ему ещё добрую
сотню лет. Все, молчу, молчу, никакой политики... Дальнейший мой путь
прошёл без приключений, если не считать чьих-то голосов, невнятного
мычания, лязганья чего-то металлического и откровенных вздохов, которые то
и дело слышались в окружающем меня пространстве. Раза два в воздухе
возникали чьи-то руки, но тут же исчезали, а то вдруг грязное, давно
немытое ухо материализовалось в двух сантиметрах от меня, и я еле успел
увернуться, чтобы не войти с ним в тесный и явно нежелательный контакт. И
только у самой остановки, куда я, собственно, и держал путь, меня постигла
неудача: внезапно выплывшая из пустоты могучая туша грузчика по кличке
"Кувалда" из местного магазина ВВС ("вина-воды-соки") смела меня со своего
пути, и я долго пикировал над самой землей, пока не тормознулся о край
массивной каменной урны, над которой шапкой возвышались миллионы "бычков" и
которая лишь глухо охнула мне в ответ. Первопричина же моего полёта послала
мне вдогонку страстное пожелание отправить меня в далёкое эротическое
турне, гораздо более дальнее, чем то, в которое она уже спровадила меня
своим литым торсом. Я выразил надежду (мысленно), что это турне не
состоится. Потом, когда я понял, что моя надежда сбылась, я поднялся,
кряхтя и охая, и заковылял к остановке, стараясь держаться самого края
тротуара. Прохожие проносились мимо, возникая из воздуха, исчезая в нём,
видоизменяясь до неузнаваемости в короткие периоды своего видимого
существования, - и все без исключения удивлённо косились на меня, словно не
они, а я представлял из себя некое чудо-юдо лохматое, трёхглазое, да ещё с
тёмным бандеровским прошлым и грязными ушами. Не иначе, как мир
перевернулся вверх тормашками! Интересно, где у мира тормашки? И откуда они
вообще растут, эти самые тормашки? Вот у меня, к примеру, где тормашки? Я
машинально взглянул себе на ноги. Ага, ноги! Значит, тормашки - это ноги.
Наверное. Всё же непонятно, почему же именно тормашки? Меня, кстати, с
детства интересовали такие вот вопросы, касающиеся неидентифицированных
мною частей человеческого тела: что такое тормашки, загривок, взашей,
карачки, пазуха, шиворот?.. Никто не задумывался? Подумайте, пока я жду
автобуса: А автобус всё не шёл. Вместо него всё подходили и подходили танки
- разные, начиная с Т-34 и кончая немецкими "Пантерами" времён Второй
мировой войны. Танки останавливались, выплёскивали пассажиров, забирали
новых, на минуту превращались в двухэтажные конки, толкаемые лошадьми
почему-то сзади, вновь оборачивались танками и, влекомые залихватской
песней о трёх танкистах, трёх весёлых другах, лихо неслись по асфальтовой
мостовой, распугивая стаи диких гусей и разноцветных марабу. Люди мерцали
передо мной, как, впрочем, мерцало здесь всё, в том числе и старый дуб, под
кроной которого решил я ждать нужное мне транспортное средство. Помимо
характерных, резных, присущих данному виду дерева листьев на сём могучем
древе мерцали и шелестели также не менее резные листья клёна, каштана и
даже грецкого ореха. Я стоял у самого ствола, вдали от основной массы
пассажиров, когда в полуметре от себя я увидел мужскую голову, которая
прикуривала видимую сигарету от невидимой спички; прикурив, голова вдруг
узрела меня, испуганно шарахнулась в сторону, тут же на моих глазах обросла
густой рыжей шерстью, оскалилась, выставив напоказ длинные острые клыки, и
ловко укусила себя за нос. Потом повернулась и пошла, вернее, поплыла
прочь, одновременно дорастая до всего туловища, и вот наконец передо мною
возник великолепный экземпляр йетти с сигаретой в зубах, так и просящийся
на рекламный проспект какого-нибудь гималайского туристического
агентства... Но вот наконец подкатил долгожданный автобус. Осторожно, чтобы
невзначай не столкнуться с каким-нибудь йетти или, к примеру, папой
римским, я подкрался к задней его двери и, к величайшему своему удивлению
(чувствуете, я снова удивляться начал? и чему? тому, что я беспрепятственно
вошёл в автобус!) беспрепятственно вошёл в автобус. Но как только двери
захлопнулись, я обнаружил себя стоящим на мостовой, в двух шагах от
парапета, а уходящий автобус лишь вильнул мне хвостом. Ладно, не будем
отчаиваться, тем более, что следом подошёл ещё один автобус. Теперь я
проник через переднюю дверь - и снова та же история. Мне оставалось только
воскликнуть: что за чертовщина? - но я сего не сделал, ибо восклицать нечто
подобное мне должно было намного раньше, ещё глядючи на себя в зеркало и
уже не видючи себя в нём. Возможно, тогда уже мне следовало перекреститься.
Сейчас же крестным знамением мир вспять уже не повернёшь... С автобусами
мне не везло. Ни один из них не провёз меня даже трёх шагов. Не знаю,
насколько эта причина является объективной и удовлетворит ли она моё
начальство, но для меня она являлась единственной, вполне реальной,
препятствующей моему прибытию на службу. Ну и чёрт с ней, с работой, решил
я, пойду-ка я лучше в "Тридцать три коровы", пропущу пару кружек свежего
пивка - глядишь, и на душе полегчает... Но в "Коровах" пива не оказалось,
подавали один лишь кефир. Я уже хотел было покинуть сие заведение, как
некто положил руку на моё плечо. Тая в глубине души инстинктивный страх и
волнение, я оглянулся. Прямо передо мной стоял Я со стаканом кефира в руке.
- Пойдём вон в тот уголок, под пальму, - без вступления произнёс
тот, что с кефиром, - а то твой видок слишком необычен для местной публики.
Там и поговорим.
Я безропотно подчинился.
Эта уникальная пальма имела весьма глубокие корни в людской памяти.
Была она старая, ощипанная, пыльная и чрезвычайно неприхотливая. В тёмном,
затхлом углу, где она произрастала на правах полноправного члена семьи
любителей пива, не водились даже крысы, но ей всё было нипочём. Лет
двадцать назад один постоянный и весьма почтенный клиент "Тридцати трёх
коров", собравшийся в последний свой земной путь, возлежа на смертном одре,
возвестил верным друзьям и домочадцам последнюю свою волю. Сей волей
предопределил он дальнейшее пребывание китайской пальмы - своей
единственной личной собственности на этом свете (вся остальная
собственность была обобществлена семьёй умирающего на заре её, то есть
семьи, возникновения, а посему личной не являлась) - в самом почётном углу
общепитовской забегаловки. При этом он добавил, смахивая набежавшую слезу,
что его красавицу надлежит поить только неразбавленным жигулёвским пивом -
и обязательно свежим! - какового требуется литр в день и каковым поливает
он её с самого её рождения. Верные друзья и скорбящие домочадцы, услышав
волеизъявление умирающего, возликовали: первые - по причине неслыханной
щедрости, вторые - по причине счастливого и долгожданного избавления от
этого урбанизированного представителя тропической флоры, на протяжении
многих лет вызывающего у несчастной и безутешной ныне вдовы обильное
выделение желчи и скрежет зубовный. Препровождение чудо-дерева в кадке в
вышеозначенное заведение состоялось при большом стечении народа и в
присутствии всей администрации "Коров" (говорят, был представитель райкома
- инкогнито). Друзья-товарищи почившего в бозе героя дня, потупив взоры,
пускали обильную слезу и не менее обильную слюну, предвкушая ещё более
обильное возлияние в этот знаменательный для "Коров" день. А потом прошли
годы. Пальма прижилась на новом месте, подкармливаемая ежедневными порциями
свежего пива, и прекрасно чувствовала себя в затхлой, отдающей кислятиной и
несвежей рыбой, атмосфере. Земля в кадке вокруг ствола была усеяна,
утыкана, унавожена рыбьими скелетами, костями, головами, хвостами и чешуей,
и весь этот конгломерат орг- и мин-удобрений вбирался, перерабатывался,
усваивался и стопроцентным фосфором вливался в тропический уникум, являющий
собой величайшее достижение нашей отечественной агрономической мысли.
Говорят, что по ночам пальма светится. Верю, хотя сам сего чуда не
наблюдал. Но сегодня по неведомой никому причине пива не подвезли (пополз
упорный слух, что пивзавод бастует), а кефиром местные агрохимики-любители
поить бедняжку не рискнули - не дай Бог, зачахнет! И сидела поэтому наша
общая любимица в сухой, как Сахара, кадке, на совершенно голодном пайке. И
вот как раз под эту самую развесистую, разлапистую и раскидистую пальму,
весьма схожую с головой нынешнего панка, и увлёк меня мой странный двойник.
- В угол садись, к стене, - приказал он, - и по возможности не
шевелись.
- Это ещё почему? - возник я, хорохорясь.
- Дурак ты, - устало ответил он, отхлёбывая кефир, и добавил что-то
длинное, витиеватое на отлично поставленном эсперанто с некоторыми
вкраплениями иврита. - Ты - моё отражение, и чем скорее ты это поймёшь, тем
лучше.
- А чего тут понимать, - не удивился я, - я - твоё отражение, это
ясно как день, тут и понимать нечего, тут любой сопляк поймёт. Обычное
дело.
- Не юродствуй, - строго сказал пьющий кефир. - Дело серьёзное. - Он
снова затараторил на тарабарском наречии, потом звук словно кто-то
выключил, а изображение оставил - и вдруг его прорвало: - Надеюсь, ты всё
понял?
Я категорически замотал головой.
- Ни черта я не понял. Коли можно, выражайся по-русски и на
нормальном уровне громкости.
- Ясно, - буркнул он и залпом допил свой кефир. Потом обшарил зал
глазами, глазами же зацепился за что-то в нём, поднял высоко вверх руку с
двумя торчащими пальцами и крикнул:
- Михаил! Пару!..
И в ту же минуту из ближайшей стены выплыла обширная задница нашего
общего благодетеля Миши, шваркнула об стол два стакана с кефиром и приятным
баском протянула:
- Антоша! Да для тебя я готов целовать песок...
- ...по которому я ходила, - закончил любитель кефира. - Не надо
целовать. Лучше пивка сваргань. - Мой двойник заговорщически подмигнул.
Миша безнадёжно раскинул лопатообразные руки.
- Нетути пивка. Прямо катастрофа какая-то. Народ бунтует, на съезд
писать собрался. Подпишешь?
- Ни-ни, я в такие игры не играю.
- Ну, как знаешь... А это кто? - шёпотом спросил халдей Миша, низко
наклонившись к моему соседу и косясь на меня. - Плоский какой-то...
- Это мой братан, - последовал мгновенный ответ, - из Биробиджана. В
гости прикатил. А плоский потому, что кушал мало. С детства.
- Из Биробиджана? - недоверчиво спросил Миша и обжёг меня хмурым,
неприязненным взглядом убеждённого антисемита.
- Именно. Иди, Миша, иди, мне с братаном поговорить надо, тет-а-тет.
Усёк?
- Не дурак, поди... - хотел было обидеться Миша, но тут его кто-то
позвал, и он стал исчезать в стене; последней, разумеется, исчезла его
обширная задница в чёрных лоснящихся штанах, которую стена приняла с трудом
и неохотно.
Помимо нас с "братаном" и замурованного в стене Миши в зале
находилось ещё три человека, хотя в обычные дни, когда пиво лилось рекой,
здесь яблоку упасть негде было. Эти трое уныло тянули вязкий кефир и
стыдливо отводили взгляды друг от друга. Ещё бы! Так низко пасть в
собственных глазах и глазах всего мира - до кефира... Все трое, как и
вообще всё вокруг в этом странном мире, то и дело исчезали, вновь
появлялись, но уже в других позах и в других местах, потом опять пропадали,
чтобы тут же материализоваться в образе древнерусского витязя с маузером на
боку, двухголового бедуина с олимпийской символикой на волосатой груди или
чёрно-синего африканского негра в чём мать родила с серпом и молотом в
обеих руках. Ко всему этому я уже привык и относился спокойно, но когда я
вдруг обнаружил, что подобными эволюциями увлекается и мой "братан", у меня
это вызвало сильное раздражение. А мерцал он, прямо надо сказать,
виртуозно. Вот он заглотил стакан с кефиром целиком и тут же вынул его из
бокового кармана пиджака, но в нём был уже не кефир, а груда канцелярских
скрепок.
1 2 3 4