Мой мозг точно покрылся изморозью, застудившей желания, все мои попытки растопить его приводили лишь к новым студеным порывам.
Она протяжно, точно раненая стрелой, ворвавшейся ей в живот, закричала, изогнулась с неожиданной силой, едва не сбросив меня и, враз обессилев, вновь разметалась на подушках. А я, не в силах остановиться, задыхаясь под громогласное биение бешено стучавшего сердца, продолжал бороться с оледеневшими чувствами. Анна не воспринимала меня уже, ее руки разжались, я остался один.
Едва слышно она произнесла, точно в беспамятстве:
- Нет, ты невозможен. Сколько можно... нет, если хочешь, давай еще раз.
И, странно, в этот миг я узнал ее.
Мимолетные намеки сложились в воспоминания, словно фрагменты головоломки в картинку, ту, что много, десять лет назад, мечтал видеть, мечтал все полгода, пока встречался с ней, с Аней Плотниковой, ученицей одной из школ юга Москвы (я лишь сегодня узнал ее номер), мечтавшей поступить в институт и потому пришедшей на частные подготовительные курсы. Наша группа состояла из пяти человек, я приходил с приятелем, а уходил с ней. Ее любимой фразой была та, что она произнесла совсем недавно в машине, та самая, толкнувшая мои воспоминания; она произносила эти слова часто без всякой нужды, особенно, когда мы были одни. И только лишь я, воспользовавшись интимностью момента, украдкой целовал ее, она говорила то, что произнесла с негою в голосе мгновение назад и беззастенчиво подставляла накрашенные алой помадой губы. Как и сейчас.
Моему желанию оказалось есть за что уцепиться, и оно уцепилось, изморозь смыло обжигающей, душной волной, я исторг из себя полузадушенный хрип и замер, вконец обессилев, стараясь унять сотрясавшие меня биения сердца.
Аня удовлетворенно вздохнула, успокаиваясь, я почувствовал, как болит спина, в которую в порыве страсти впивались ее коготки.
Цепочки на ее шее уже не было, странно, что я заметил это, странно, что я вообще замечал что-то, кроме нее самой. Анна сладко потянулась, пятками сбивая простыню. Я хотел было спросить ее о золотом дракончике, как в дверь осторожно поскреблись.
От этого шелестящего звука я вздрогнул; мне и в голову не могло придти, что в квартире может быть кто-то еще. Впрочем, ничего удивительного, из всей квартиры я успел разглядеть вешалку с моим пальто да постель, в которой меня приняла Анна.
Аня подняла голову.
- Не обращай внимания, это Рэн. Моя, - она на мгновение замялась, компаньонка. Что там?
Дверь приоткрылась на ладонь.
- Я все приготовила, - донесся из-за двери тихий девичий голос.
- Хорошо. Что-нибудь выпьешь?
Я вспомнил о намечавшейся некогда встрече в Лефортове. Отголосок мысли, точно пришедший из чужого сознания, невыразительный и ни к чему не обязывающий. Я потянулся и сел в кровати.
- Только кофе... с коньяком. Если коньяк хороший.
- Есть "Хенесси", устроит? - напротив кровати располагалась березовая стенка, Аня встала, открыла дверцу бара и достала на треть пустую бутылку. Внутри, перед стеклянной задней стенкой, располагались, ожидая своей участи, еще десятка два вин в основном те или иные "шато"; среди них белой вороной в прямом и переносном смысле выделялась бутылка "Абсолюта". Дверца закрылась, Аня, все еще обнаженная, повернулась ко мне - вакханка пред алтарем виноградного бога. В этот миг она еще больше походила на ту, о которой я мечтал в такие далекие времена.
- Знаешь, мы с тобой и в самом деле встречались, - откинувшись на локти и оглядывая ее произнес я. Девушка замерла, бутылка, поднятая на уровень шеи, покачнулась во вздрогнувшей руке. Но она так ничего и не сказала. - Курсы у метро "Профсоюзная" помнишь? В девятом классе, - она резко, излишне резко покачала головой. - Как-то осенью я все приглашал тебя пойти в "Тбилиси" на "Греческую смоковницу", сразу после курсов, ты ужасно упрямилась, потом согласилась, а в самый последний момент выяснилось, что я не захватил с собой бумажник. Ну? И ты тогда....
Она вспомнила. Но все так же молчала. Я поспешил привести еще примеры, считая, что она колеблется, выбирая между да и нет, напомнил ей про забавный случай с расческой; она медленно опустила бутылку и, поколебавшись мгновение, поставила ее обратно в бар. Затем повернулась к креслу, сняла со спинки шелковый халатик, прозрачно-голубого цвета.
- Да, - произнесла девушка, - я вспомнила, - и после паузы добавила. Я с самого начала решала, ты это или Артем.
- Это я. А почему коньяк вернулся на место?
Она обернулась, завязывая пояс. Я кивнул в сторону бара.
- А, это.... Нет, просто в гостиной лучше. Пойдем, я тебя познакомлю с Рэн.
Рэн, полное имя Пак Рэн Сук, молоденькая кореянка, которой на вид не было и восемнадцати, с блеклым усталым лицом цвета сепии, коротко стрижеными волосами, отдающими в рыжину, невысокая и худая до прозрачности, серый джогинг с ярким пятном-надписью "Test the West" висел на ней как на вешалке. Я столкнулся с ней на выходе из комнаты, она несла в гостиную поднос с кофейными чашками и сахарницей.
В гостиной мне была предоставлено место за столом напротив окна; пока Рэн хлопотала над сервировкой, я впервые смог оглядеться и познакомиться с квартирой, в которую меня занесло.
Но первым меня привлекло знакомое поблескивание: на груди Анны вновь появился двуглавый дракончик, я так и не понял, когда она успела надеть цепочку, буквально секунду назад ее шея была беззащитно пуста. Задать вопрос я не решился, просто поднял глаза на стену за спиной Ани.
Ее украшали два средних размеров полотна каких-то современных импрессионистов, нечто подобное, продавалось на Кузнецком да возле запасников Третьяковки. Под ними стояла горка, совершенно забитая посудой; рядом находился пузатый комод на котором находились две полки, забитые розовыми романами и детективами в мягкой обложке. У самого окна притулился двадцатидюймовый "Панасоник"; еще один телевизор той же марки но с почти метровым кинескопом стоял за спиной Рэн, против горки. Рядом с ним пристроился блочный музыкальный центр, кажется, "Марантц", между ним и телевизором возвышались стойки, заполненные дисками и видеокассетами, сплошь пиратскими. В самом углу уютно устроился нескромных размеров трехстворчатый шкаф, одна створка, дальняя ко мне, была полуоткрыта, и из тени на свет показывались краешки пестрых платьев и рукав лилового блейзера. На самом шкафу стояла коробка с надписью: "Сервиз. Пока не трогать!".
Рэн забрала у меня чашку, я от нечего делать, полюбопытствовал, какому заводу принадлежит это бледно-зеленое чудо, прозрачное на свет и украшенное позолоченными цветками. Перевернув блюдечко, обнаружил коричневый значок с двуглавым орлом и надписью по кругу: "Фабрикъ Гарднеръ въ Москвъ" и медленно опустил антиквариат на стол. Затем взялся за сахарницу. Та же надпись. За поднос, засыпанный трюфелями; я действовал в спешке, неосторожно, и высыпал половину на стол. Обе девушки довольно улыбнулись.
Надпись оказалась иной, просто выдавленной в фаянсе: "М.С. Кузнецовъ въ Твери", только орел был прежним.
- Ты сейчас всю посуду переколотишь, - не выдержала Аня. - Успокойся, здесь все такое.
Мне поставили кофе под нос, и я успокоился.
- Сахар положить? - спросила Рэн, едва слышно, и быстро облизала пересохшие губы. Я кивнул и вспомнил об обещанном коньяке.
- Принеси "Хенесси", - распорядилась Аня, и Рэн тут же исчезла за дверью. Спустя минуту, она появилась с уже знакомой бутылкой, пустой на треть и плеснула щедрую порцию мне в кофе.
А через мгновение гарднеровская чашка полетела на пол, покрывая дорогой ковер черными разводами. Анна вскочила из-за стола и с яростью глядела на побледневшую Рэн.
- У тебя что, мозги совсем скурвились? Что ты льешь, бестолочь!? орала она. - Это же не клиент, неужели не ясно?
Я медленно поднялся с места. Воздух стал тяжелым и с трудом пробивался в легкие.
- Ты сперва бы предупредила, - холодно, и все так же тихо ответила Рэн. - У твоих знакомых на лбу это не написано.
Бутылка со звоном была водружена на середину стола.
- Я предупреждаю, когда надо. У меня тоже свои слабости могут быть.
- Все свои слабости ты до сего момента совмещала с делом.
- Черт возьми, я же не травлю твоих дружков, когда вы здесь обнюхиваетесь по полной программе. Хотя очень бы хотелось.
- А что с них взять?
- А с него ты много возьмешь, да?
- Но я же не была у него дома, - и Рэн невозмутимо пожала плечами.
Я медленно двинулся к двери. На мою персону уже никто внимания не обращал, девушки были заняты своим.
- Учти, Рэн, ты меня достала. Ты не только себя не оправдываешь, ты уже начала входить в минус. Я этого так не оставлю.
- И что, ты сама будешь травку варить и сама зелья добывать, да? Ну вари, посмотрим, что выйдет. Много у тебя дрессированных самцов тогда появится. Рекой потекут с раскрытыми бумажниками и безумно влюбленным взором.
Стараясь не шуметь, я вышел в коридор.
- Знаешь, милая, я вполне могу без твоей травки обойтись, у меня свои способы есть. Немного дольше, пусть, но все так же прибыльно, могу тебя уверить.
- От этой ящерицы двухголовой-то? тоже нашла себе приворот! Знаешь, я бы на твоем месте лучше на себя посмотрела. На твое личико одни завсегдатаи борделей и клюют.
Звук пощечины заставил меня вздрогнуть, схватить в охапку пальто и выскочить на лестничную клетку. Пока дверь закрывалась, я успел расслышать обрывок фразы: "...отделает так, что дорожки нечем нюхать будет".
Секундой спустя я уже бежал по лестнице, перемахивая через ступеньки. Пролеты внезапно кончились, я с некоторым удивлением обнаружил, что достиг первого этажа и едва не получил инфаркт, торопливо отыскивая кнопку отключения магнитного замка двери. Наконец послышался писк, показавшийся мне особенно зловещим, и я выскочил во двор.
На улице стемнело, наступил серый февральский вечер. Редкие фонари еще не зажглись, и оттого я не сразу сообразил, в какую сторону мне следует спешить. Сориентировавшись, я побежал, на ходу надевая пальто, по Третьей Фрунзенской в сторону Комсомольского проспекта.
Позади меня в могильной тиши вечера, послышался шум заводимого двигателя. Мотор коротко рыкнул, автомобиль тронулся с места.
Мне вслед замигали фары. Не сразу, но все же я остановился. Обернулся.
Тотчас же со мной поравнялась "шкода-октавия". Дверь открылась.
- Садитесь, - коротко приказала сидевшая за рулем женщина. Мне виден был ее точеный профиль, отдавая приказание, она смотрела вперед, руки ее крепко держали руль.
Я немедленно подчинился; и едва уселся в кресло, как машина сорвалась с места, помчалась, наращивая скорость, в сторону Комсомольского проспекта.
- Вы давно тут? - я не договорил, не понимая как она тут оказалась. Меня не слушали.
- И пристегнитесь. Я тороплюсь.
Дрожащими пальцами я искал замок ремня безопасности, голова кружилась и летевшие навстречу дома, казалось, исполняют отчаянный танец. Машина вывернула на Комсомольский, миновав сплошную разметку, тормоза взвизгнули, кузов чуть занесло. Я обернулся.
- Постойте, - спохватился я. Крымский мост остался позади, "шкода" подкатывала к Октябрьской площади. - Куда вы меня везете?
Лицо женщины я по-прежнему мог видеть лишь в профиль, мои слова не вызвали на нм никакой ответной реакции.
- Она чистая, - помолчав, сказала женщина. - Так что вы просто едете домой.... Да, и с вас еще двести рублей за ожидание и экстренную доставку.
На еще лице, освещаемом чередой неоновых фонарей появилась едва заметная улыбка.
Сер. Мар. 00
1 2
Она протяжно, точно раненая стрелой, ворвавшейся ей в живот, закричала, изогнулась с неожиданной силой, едва не сбросив меня и, враз обессилев, вновь разметалась на подушках. А я, не в силах остановиться, задыхаясь под громогласное биение бешено стучавшего сердца, продолжал бороться с оледеневшими чувствами. Анна не воспринимала меня уже, ее руки разжались, я остался один.
Едва слышно она произнесла, точно в беспамятстве:
- Нет, ты невозможен. Сколько можно... нет, если хочешь, давай еще раз.
И, странно, в этот миг я узнал ее.
Мимолетные намеки сложились в воспоминания, словно фрагменты головоломки в картинку, ту, что много, десять лет назад, мечтал видеть, мечтал все полгода, пока встречался с ней, с Аней Плотниковой, ученицей одной из школ юга Москвы (я лишь сегодня узнал ее номер), мечтавшей поступить в институт и потому пришедшей на частные подготовительные курсы. Наша группа состояла из пяти человек, я приходил с приятелем, а уходил с ней. Ее любимой фразой была та, что она произнесла совсем недавно в машине, та самая, толкнувшая мои воспоминания; она произносила эти слова часто без всякой нужды, особенно, когда мы были одни. И только лишь я, воспользовавшись интимностью момента, украдкой целовал ее, она говорила то, что произнесла с негою в голосе мгновение назад и беззастенчиво подставляла накрашенные алой помадой губы. Как и сейчас.
Моему желанию оказалось есть за что уцепиться, и оно уцепилось, изморозь смыло обжигающей, душной волной, я исторг из себя полузадушенный хрип и замер, вконец обессилев, стараясь унять сотрясавшие меня биения сердца.
Аня удовлетворенно вздохнула, успокаиваясь, я почувствовал, как болит спина, в которую в порыве страсти впивались ее коготки.
Цепочки на ее шее уже не было, странно, что я заметил это, странно, что я вообще замечал что-то, кроме нее самой. Анна сладко потянулась, пятками сбивая простыню. Я хотел было спросить ее о золотом дракончике, как в дверь осторожно поскреблись.
От этого шелестящего звука я вздрогнул; мне и в голову не могло придти, что в квартире может быть кто-то еще. Впрочем, ничего удивительного, из всей квартиры я успел разглядеть вешалку с моим пальто да постель, в которой меня приняла Анна.
Аня подняла голову.
- Не обращай внимания, это Рэн. Моя, - она на мгновение замялась, компаньонка. Что там?
Дверь приоткрылась на ладонь.
- Я все приготовила, - донесся из-за двери тихий девичий голос.
- Хорошо. Что-нибудь выпьешь?
Я вспомнил о намечавшейся некогда встрече в Лефортове. Отголосок мысли, точно пришедший из чужого сознания, невыразительный и ни к чему не обязывающий. Я потянулся и сел в кровати.
- Только кофе... с коньяком. Если коньяк хороший.
- Есть "Хенесси", устроит? - напротив кровати располагалась березовая стенка, Аня встала, открыла дверцу бара и достала на треть пустую бутылку. Внутри, перед стеклянной задней стенкой, располагались, ожидая своей участи, еще десятка два вин в основном те или иные "шато"; среди них белой вороной в прямом и переносном смысле выделялась бутылка "Абсолюта". Дверца закрылась, Аня, все еще обнаженная, повернулась ко мне - вакханка пред алтарем виноградного бога. В этот миг она еще больше походила на ту, о которой я мечтал в такие далекие времена.
- Знаешь, мы с тобой и в самом деле встречались, - откинувшись на локти и оглядывая ее произнес я. Девушка замерла, бутылка, поднятая на уровень шеи, покачнулась во вздрогнувшей руке. Но она так ничего и не сказала. - Курсы у метро "Профсоюзная" помнишь? В девятом классе, - она резко, излишне резко покачала головой. - Как-то осенью я все приглашал тебя пойти в "Тбилиси" на "Греческую смоковницу", сразу после курсов, ты ужасно упрямилась, потом согласилась, а в самый последний момент выяснилось, что я не захватил с собой бумажник. Ну? И ты тогда....
Она вспомнила. Но все так же молчала. Я поспешил привести еще примеры, считая, что она колеблется, выбирая между да и нет, напомнил ей про забавный случай с расческой; она медленно опустила бутылку и, поколебавшись мгновение, поставила ее обратно в бар. Затем повернулась к креслу, сняла со спинки шелковый халатик, прозрачно-голубого цвета.
- Да, - произнесла девушка, - я вспомнила, - и после паузы добавила. Я с самого начала решала, ты это или Артем.
- Это я. А почему коньяк вернулся на место?
Она обернулась, завязывая пояс. Я кивнул в сторону бара.
- А, это.... Нет, просто в гостиной лучше. Пойдем, я тебя познакомлю с Рэн.
Рэн, полное имя Пак Рэн Сук, молоденькая кореянка, которой на вид не было и восемнадцати, с блеклым усталым лицом цвета сепии, коротко стрижеными волосами, отдающими в рыжину, невысокая и худая до прозрачности, серый джогинг с ярким пятном-надписью "Test the West" висел на ней как на вешалке. Я столкнулся с ней на выходе из комнаты, она несла в гостиную поднос с кофейными чашками и сахарницей.
В гостиной мне была предоставлено место за столом напротив окна; пока Рэн хлопотала над сервировкой, я впервые смог оглядеться и познакомиться с квартирой, в которую меня занесло.
Но первым меня привлекло знакомое поблескивание: на груди Анны вновь появился двуглавый дракончик, я так и не понял, когда она успела надеть цепочку, буквально секунду назад ее шея была беззащитно пуста. Задать вопрос я не решился, просто поднял глаза на стену за спиной Ани.
Ее украшали два средних размеров полотна каких-то современных импрессионистов, нечто подобное, продавалось на Кузнецком да возле запасников Третьяковки. Под ними стояла горка, совершенно забитая посудой; рядом находился пузатый комод на котором находились две полки, забитые розовыми романами и детективами в мягкой обложке. У самого окна притулился двадцатидюймовый "Панасоник"; еще один телевизор той же марки но с почти метровым кинескопом стоял за спиной Рэн, против горки. Рядом с ним пристроился блочный музыкальный центр, кажется, "Марантц", между ним и телевизором возвышались стойки, заполненные дисками и видеокассетами, сплошь пиратскими. В самом углу уютно устроился нескромных размеров трехстворчатый шкаф, одна створка, дальняя ко мне, была полуоткрыта, и из тени на свет показывались краешки пестрых платьев и рукав лилового блейзера. На самом шкафу стояла коробка с надписью: "Сервиз. Пока не трогать!".
Рэн забрала у меня чашку, я от нечего делать, полюбопытствовал, какому заводу принадлежит это бледно-зеленое чудо, прозрачное на свет и украшенное позолоченными цветками. Перевернув блюдечко, обнаружил коричневый значок с двуглавым орлом и надписью по кругу: "Фабрикъ Гарднеръ въ Москвъ" и медленно опустил антиквариат на стол. Затем взялся за сахарницу. Та же надпись. За поднос, засыпанный трюфелями; я действовал в спешке, неосторожно, и высыпал половину на стол. Обе девушки довольно улыбнулись.
Надпись оказалась иной, просто выдавленной в фаянсе: "М.С. Кузнецовъ въ Твери", только орел был прежним.
- Ты сейчас всю посуду переколотишь, - не выдержала Аня. - Успокойся, здесь все такое.
Мне поставили кофе под нос, и я успокоился.
- Сахар положить? - спросила Рэн, едва слышно, и быстро облизала пересохшие губы. Я кивнул и вспомнил об обещанном коньяке.
- Принеси "Хенесси", - распорядилась Аня, и Рэн тут же исчезла за дверью. Спустя минуту, она появилась с уже знакомой бутылкой, пустой на треть и плеснула щедрую порцию мне в кофе.
А через мгновение гарднеровская чашка полетела на пол, покрывая дорогой ковер черными разводами. Анна вскочила из-за стола и с яростью глядела на побледневшую Рэн.
- У тебя что, мозги совсем скурвились? Что ты льешь, бестолочь!? орала она. - Это же не клиент, неужели не ясно?
Я медленно поднялся с места. Воздух стал тяжелым и с трудом пробивался в легкие.
- Ты сперва бы предупредила, - холодно, и все так же тихо ответила Рэн. - У твоих знакомых на лбу это не написано.
Бутылка со звоном была водружена на середину стола.
- Я предупреждаю, когда надо. У меня тоже свои слабости могут быть.
- Все свои слабости ты до сего момента совмещала с делом.
- Черт возьми, я же не травлю твоих дружков, когда вы здесь обнюхиваетесь по полной программе. Хотя очень бы хотелось.
- А что с них взять?
- А с него ты много возьмешь, да?
- Но я же не была у него дома, - и Рэн невозмутимо пожала плечами.
Я медленно двинулся к двери. На мою персону уже никто внимания не обращал, девушки были заняты своим.
- Учти, Рэн, ты меня достала. Ты не только себя не оправдываешь, ты уже начала входить в минус. Я этого так не оставлю.
- И что, ты сама будешь травку варить и сама зелья добывать, да? Ну вари, посмотрим, что выйдет. Много у тебя дрессированных самцов тогда появится. Рекой потекут с раскрытыми бумажниками и безумно влюбленным взором.
Стараясь не шуметь, я вышел в коридор.
- Знаешь, милая, я вполне могу без твоей травки обойтись, у меня свои способы есть. Немного дольше, пусть, но все так же прибыльно, могу тебя уверить.
- От этой ящерицы двухголовой-то? тоже нашла себе приворот! Знаешь, я бы на твоем месте лучше на себя посмотрела. На твое личико одни завсегдатаи борделей и клюют.
Звук пощечины заставил меня вздрогнуть, схватить в охапку пальто и выскочить на лестничную клетку. Пока дверь закрывалась, я успел расслышать обрывок фразы: "...отделает так, что дорожки нечем нюхать будет".
Секундой спустя я уже бежал по лестнице, перемахивая через ступеньки. Пролеты внезапно кончились, я с некоторым удивлением обнаружил, что достиг первого этажа и едва не получил инфаркт, торопливо отыскивая кнопку отключения магнитного замка двери. Наконец послышался писк, показавшийся мне особенно зловещим, и я выскочил во двор.
На улице стемнело, наступил серый февральский вечер. Редкие фонари еще не зажглись, и оттого я не сразу сообразил, в какую сторону мне следует спешить. Сориентировавшись, я побежал, на ходу надевая пальто, по Третьей Фрунзенской в сторону Комсомольского проспекта.
Позади меня в могильной тиши вечера, послышался шум заводимого двигателя. Мотор коротко рыкнул, автомобиль тронулся с места.
Мне вслед замигали фары. Не сразу, но все же я остановился. Обернулся.
Тотчас же со мной поравнялась "шкода-октавия". Дверь открылась.
- Садитесь, - коротко приказала сидевшая за рулем женщина. Мне виден был ее точеный профиль, отдавая приказание, она смотрела вперед, руки ее крепко держали руль.
Я немедленно подчинился; и едва уселся в кресло, как машина сорвалась с места, помчалась, наращивая скорость, в сторону Комсомольского проспекта.
- Вы давно тут? - я не договорил, не понимая как она тут оказалась. Меня не слушали.
- И пристегнитесь. Я тороплюсь.
Дрожащими пальцами я искал замок ремня безопасности, голова кружилась и летевшие навстречу дома, казалось, исполняют отчаянный танец. Машина вывернула на Комсомольский, миновав сплошную разметку, тормоза взвизгнули, кузов чуть занесло. Я обернулся.
- Постойте, - спохватился я. Крымский мост остался позади, "шкода" подкатывала к Октябрьской площади. - Куда вы меня везете?
Лицо женщины я по-прежнему мог видеть лишь в профиль, мои слова не вызвали на нм никакой ответной реакции.
- Она чистая, - помолчав, сказала женщина. - Так что вы просто едете домой.... Да, и с вас еще двести рублей за ожидание и экстренную доставку.
На еще лице, освещаемом чередой неоновых фонарей появилась едва заметная улыбка.
Сер. Мар. 00
1 2