Сейчас они, должно быть, уже подергиваются легким налетом осени едва заметной пленкой сепии, по самым краям листа. Странно, но на улице Чехова совсем нет тополиной моли, в начале августа в нашем районе деревья стоят уже точно в октябре, почти лишенные листьев, а тут... место здесь, что ли, такое.
Когда я свернул на улицу Чехова, следуя за толпой из опустевшего автобуса, то не узнал ее. Банальный словесный штамп, но как иначе описать то, что предстало моим глазам.
Все тополя исчезли, не осталось даже пеньков, редкие газоны, не закатанные еще в асфальт, покрывала хилая травка мутно-зеленого цвета. Проезжая часть улица расширилась метра на два с каждой стороны, оставив лишь узкий тротуарчик пешеходам; вдоль по ней, в обе стороны лился бесконечный поток автотранспорта; чтобы перейти на противоположную сторону мне пришлось ждать несколько минут хоть какого-то просвета в потоке и едва не бросаться под машины, рискуя тут и закончить свое путешествие. В конце улицы возвышались башенные краны, возводившие разом несколько многоэтажек из грязно-серых бетонных плит, подъезжавшие то и дело панелевозы долго протискивались в узкие ворота стройки под гвалт гудков шоферов, раздраженных медлительностью строителей. Неудивительно, что автомобильная пробка росла с каждой минутой, перекрывая улицу из конца в конец, заполняя ее гарью.
Надо же, и все это произошло в какие-то два месяца. Недоумевая, я свернул в Коптевский переулок.
И он тоже! Стройка, развернутая по обе его стороны, сразу за первыми домами, грохотала вовсю. Поясняющий суть действий строителей плакат, возвещал, что на той стороне, где находится дом Андрея, возводится жилой комплекс с подземным гаражом на полтысячи машин и офисное здание, для заказчика с непроизносимой аббревиатурой. Элитный дом только начали закладывать, из вырытого котлована виднелись верхушки четырех копров, одновременно и со страшным металлическим грохотом, от которого у меня заложило уши и закружилась голова, вгоняли многометровые сваи в глинистый грунт. С той стороны, где я шел, тротуар остался за забором, так что мне волей-неволей пришлось месить грязь, натасканную самосвалами из котлована и, прижимаясь к бетонным плитам ограды, уступать дорогу бесчисленной строительной технике, сновавшей туда-сюда. Но переходить не имело смысла, противоположный тротуар и вовсе превратился в стоянку замерших в очереди платформ со сваями.
Не представляю, как Андрей живет среди такого грохота и в непроходимой грязи. Может, решил уехать на время из города, куда-нибудь на природу? Кажется, не он ни разу говорил мне о даче, впрочем, мог снять ее на лето или, на худой конец, просто перебраться к знакомым. Странно только, что меня он ни о чем не предупредил.
Наконец, я добрался до конца стройки и тут только сообразил, что в своих размышлениях проскочил десятый дом по Коптевскому переулку, место обитания моего друга. Повернул обратно, досадуя на строителей, за столь короткий срок сделавших неузнаваемой привычную перспективу переулка.
И замер, не имея возможности даже пошевелиться.
Ноги сделались ватными, я почувствовал, что еще минута, - и попросту рухну посреди дороги, так и не в силах понять, осознать, поверить в случившееся.
Если бы не взревевший гудок "КАМАЗа" и не отборная ругань водителя, я точно лишился бы чувств.
А так я проворно отбежал в сторону, не обернувшись даже, лишь краем глаза увидев, как "КАМАЗ" проезжает мимо.
Дома номер десять те существовало более. Он исчез, испарился, растворился в воздухе, будто и не существовал никогда. А на его месте - я видел это сквозь сетку рабицы, коей была обтянута стройплощадка, - чахлый ЧТЗ разгребал разбитые бетонные плиты и стародавний строительный мусор, поросший невысокими осинками и березками, расчищая место для нового строительства.
Возле самых ворот стояли двое и, по очереди тыкая пальцами в схему участка, о чем-то активно спорили.
Не знаю, сколько я стоял и смотрел то на них, то на пыхтевший в отдалении трактор. Потом, немного придя в себя, вновь огляделся и, - ничего не поделаешь, - снова пришел к тому, что и прежде, буквально сокрушившему меня выводу. Затем нерешительно прошел на стройплощадку, направляясь к спорящим, точно корабль, увидевший сквозь бурю тусклый свет близ горизонта.
Они обратили нам меня внимание прежде, чем я добрался до них. И молча следили за моим приближением.
- Простите, - мысли сбивались, но они смотрели с видимым безразличием за тем, как я пытаюсь построить фразы, и это вселяло в меня призрак надежды. - Простите... дом десять по этому переулку.... Не знаете, что с ним... стало?
- Десятый? - переспросил один из строителей: план остался в его руке. - Первый раз слышу.
- Он где-то здесь.... А вы давно тут?...
- С неделю. Послушайте, молодой человек, что за ерунду вы городите. Мы только строим десятый дом по Коптевскому, корпуса один и два.
- Но как же... я ведь был...
- Давно? - не слушая моих слов, он отмахнулся. - Знаете, я сам живу на Чехова. Пять лет как переехал. Но до сих пор никакого дома десять по Коптевскому не видел, да и не слышал о нем. Тут был пустырь до нашей стройки, все время, вы меня слышите? Бред какой-то. Да и зачем вам вообще понадобился этот дом?
- Но мой друг... он живет... жил в нем.
- Жил? В котором году вы в последний раз были у своего друга, это вы помните?
- Был здесь дом, - неожиданно вступил в разговор второй, - я помню, был. Старый такой, трехэтажный, начала века, с итальянскими окнами и маленькими балкончиками, так, да?
Я кивнул, мне казалось, слова второго строителя возвращают меня к жизни.
- Так уж простите, но его почитай, лет семь как нет точно. У меня дочь там комнату снимала... - он запнулся и переменил и тему и тон. - Долгонько вы о своем друге не вспоминали, долгонько. Переехал, небось, давно. А вы, что, соскучились по нему неожиданно? Или о дне рождения вспомнили?
На меня он смотрел ос скрытой издевкой во взгляде. Увязая в грязи, я поспешил прочь со стройплощадки.
Бежать от него, бежать прочь, неведомо куда, лишь бы не видеть трактор, разгребающий развалины на пустыре и не слышать его надсадного тарахтения, лишь бы забыть этот безумный разговор, вернуться вспять и не заходить в Коптевский переулок, позвонить Андрею и спросить, что за дурацкую шутку сыграла со мной наша недолгая, в общем, разлука. Он-то все объяснит, все разложит по полочкам, скажет, что да как. Он знает, он должен, должен...
У меня не сохранилось воспоминаний о протекшем времени, помню, солнце начало клониться к закату, когда я, наконец, обрел некую ясность в мыслях, прогнал от себя кошмарные образы, что преследовали меня, подобно фуриям, наступая на остывающие следы, образы, то и дело сменяющие друг друга, один безумнее другого, затеняющие и подменяющие собой мир вокруг. Я не помню тех мест, мимо которых проходил, то медленно волоча ноги, не в силах бороться с видениями, то ускоряя шаг, переходя на бег, пытаясь в тысячный раз оторваться от моих фурий, спеша к какой-то неведомой цели, о которой забывал чрез минуту, а, мгновением спустя, видел ее в ином месте и ином обличье.
Наконец, мозг мой воспротивился, восстал и изгнал мучителей. Обессилев, я рухнул на скамеечку автобусной остановки.
Видно мой вид, мои жесты и блуждающий взгляд были столь пугающи, что женщина, стоявшая подле, поспешила отойти от меня, скрыться за стенкой остановки, точно боясь заразиться моими видениями.
Когда пелена спала и зрение очистилось, и я стал узнавать пейзаж, то поневоле удивился увиденному. И к удивлению моему тотчас примешалось облегчение и невыразимое желание сбросить, стряхнуть, скинуть обрушившуюся на меня тяжесть последних часов.
Я будто заново обрел утраченные силы. И бросился к ближайшему дому, дому, в котором жил когда-то давно, жил не один, а теперь, изредка, вновь посещаю его, возвращаюсь в знакомую квартиру, встречаюсь с его хозяйкой и не всегда тороплюсь уходить. К дому Веры.
Она была у себя - о, счастье, о, радость! - только что пришла и собиралась поужинать.
Она выслушала меня, мои сбивчивые сумбурные речи, мои вздохи и вскрики, мои укоры непонятно кому и обвинения непонятно в чем, сомнения и обещания, проклятья и благословения, выслушала всего меня, как когда-то очень давно; спокойно, но и со вниманием глядя поверх головы, и не спуская глаз с этой точки, лишь изредка кивая в такт окончанию фраз и совсем редко говоря свое обыкновенное: "да-да, понимаю". Выслушала и долго молчала, все так же, не отрываясь от выбранной точки, точно притягивала та ее неумолимо. Затем сказала тихо, я едва слышал ее, и в то же время внятно, так что я не мог не понять произносимых ею слов и интонации, с коей они произнесены были:
- Значит, ты излечился от своей болезни.
Не зная, что сказать ей на это, я просто подтвердил ее слова:
- Да... наверное.
- Это хорошо, - сказала она. - Очень хорошо. Я и не ожидала, что все закончится так просто и... так быстро... что вообще хоть когда-то закончится.
И, помолчав, добавила совсем уже тихо:
- Это счастье.
Я не понял, что она мне говорит, я мало что осознавал в те минуты. Но видел странное: удивительное смешение счастья и боли на ее лице. Точно Вера, наконец, дала выход переживаниям, что невыразимо долго, из года в год, копились у нее под сердцем, и теперь они, едва я завершил свои тягостные сумбурные речи, покинули ее навсегда.
Я спросил ее об этих своих мыслях; неосторожно и неумело, мои помыслы в те минуты касались лишь меня одного. Исчезновение места обитания Андрея, да и самого хозяина вместе с собственным домом занимало мысли мои без остатка, все, что происходило в это время вокруг так или иначе я пытался связать только с таинственным происшествием, все слова Веры и все ее взгляды я оценивал только так. И оттого не понимал и половины, из происходившего на самом деле, в реальности, что была отгорожена от меня ширмой моих сиюминутных восприятий.
Вера ничего не ответила на мои сбивчивые, полубредовые вопросы, она вздохнула глубоко, подобно человеку, решившемуся войти в ледяную воду и пробующему ее пальцами ног, и поднялась со стула. Решимость наполняла ее с каждым новым словом, каждым новым движением.
- Поедем к тебе, - буквально приказала она, и я повиновался ей беспрекословно, в глубине души все же терзаясь множеством вопросов, не находивших ни слов, ни образов для выхода. И потому как не мог я их ни сказать, ни показать, мне оставалось лишь медлить, изобретая причину, помогшую бы прорваться на свет хотя бы одному из их великого множества.
Потому я не спешил, она же, напротив, торопилась, говоря, что должна обернуться туда и обратно, что у нас, она подчеркивала это сочетание "у нас", не так много времени. Я спросил ее об этом, что даст промедление, или что отнимет оно, Вера же либо не знала сама, либо не хотела ответить и лишь торопила меня.
Я снова спросил ее разрешения остаться переночевать с нею, и снова получил согласие. Всякая мысль о том, что я останусь наедине с пустотой маленькой квартирки на окраине города, ужасала и терзала меня невыносимо, а потому, всякий раз, когда мысль об этом пронзала мое сознание, мне жизненно необходимо было любое подтверждение того, что я не останусь наедине с собой.
Вера ни словом не упомянула Андрея, за все время нашего разговора и наших торопливых сборов. Меж тем он точно присутствовал рядом с нами, невидимый и неощутимый ничем, кроме иррационального осознания самого этого факта, и эта неощутимость моего лучшего друга мучила меня и поминутно возвращала к пустоте своей квартиры, куда направлялись мы по причине, известной лишь самой Вере. Да, быть может еще, и самому Андрею. Я лишь мог надеяться, что эта причина связана с его исчезновением, причина, которую я, по прихоти судьбы или ее злой усмешки, не заметил в собственном доме.
Полчаса едва минули, а мы уже были у порога моей квартиры. Вера прошла в комнату первой, я задержался на пороге, отыскивая в темноте выключатель, дабы изгнать страхи и окружить себя и ее спасительным коконом света.
Она подошла к зеркалу, принялась что-то искать в подзеркальнике; за все это время она не произнесла и единого слова. И, наконец, нашла. Открыла средний ящичек и вынула оттуда какую-то белую коробочку.
Странно, но до сей поры я не замечал, что в подзеркальнике наличествует средний ящичек. Все время он был заперт на ключ, сам же ключ торчал в замке и, кажется, никогда не покидал своего обиталища. Я никак не мог оторвать взгляд от руки Веры, с такой изумительной легкостию изменивший привычный мне, отлаженный порядок мироздания и открывший в нем неведомые до сего дня вещи, о существовании которых я, проживший в этой квартире восемь с половиной лет безвылазно и всякий предмет обстановки знавший и ощущавший одними лишь кончиками пальцев, иной раз не прибегая к незаменимым услугам зрения, я обставивший комнату собственноручно, не подозревал вовсе. Чтобы убедиться в истинности происшедшего на моих глазах, мне пришлось снова прибегнуть к тактильным ощущениям, к помощи пальцев, - я осторожно потрогал новообретенный ящичек, с трудом заставляя себя верить в его непреложную реальность.
1 2 3 4