Затем присутствовавшие молча ждали, и он решился, - вынул первый бочонок и назвал номер.
- Одиннадцать, барабанные палочки.
Тотчас же произошло шевеление, каждый заглянул в свою карточку, и супруга министра закрыла кружочком найденный номер. На лицах полная сосредоточенность.
- Двадцать один, очко.
Никто не пошевелился, лишь взгляды переместились с ведущего на карточки и обратно.
- Девяносто, дед.
То же беззвучное движение глаз. Сестра закрыла число.
- Так, сколько ему лет? Сорок один.
Диктатор торжественно положил кружок на картонку.
- Семьдесят семь, топорики.
Диктатор проделал ту же операцию.
- Три.
Реакции нет.
- Сорок восемь, сено косим.
Реакции нет.
- Семнадцать.
Реакции нет.
Мальчик испугался. Подобное происходило с ним впервые. Прежде чем снова опустить руку в мешочек, он обвел взглядом сидевших за столом. Встретился глазами с каждым игроком. И, боязливо опустив руку внутрь мешка, осторожно, будто боясь ошибиться, нащупал следующий бочонок.
Его пальцы выполнили нехитрый приказ, захватив деревянный цилиндрик, и испуг перерос в ужас.
Его не слушали. Ему внимали. Каждое слово, произнесенное им, обладало высшим смыслом, который каждый из собравшихся за столом, пытался истолковать по-своему, постигнуть потаенное его значение и, постигнув, осознать, что же оно решает, от чего исходит и к чему ведет. Каждый примеривал изреченное им слово на себя и, боязливо, на других, не то завидуя им, не то опасаясь сходной с ним участи. И поняв то, что мог понять, ожидал с тревогой, робкой надеждой и всевозрастающим волнением следующего слова, взвешивал его на весах собственных раздумий и снова со страхом пытался добраться до сути, лежащей так неизмеримо глубоко, что одно проникновение в те бездны могло поколебать устои вселенной.
Ему представились каменные скрижали, на которые будут занесены все произнесенные им слова, и он стал говорить тише. Но шепот сквозь далекое буханье бомб звучал много тяжелей и обреченнее, и мальчик снова повысил голос.
А играющие, все так же пристально всматриваясь, следили за каждым его движением, напряжено ловили каждый звук, что слетал с его уст и торжественно, будто пред высшим собранием, закрывали кружками названные числа.
Сколько прошло времени, мальчик сказать не мог. И мгновение, и вечность - подходило любое. Он вытаскивал все новые и новые бочонки, и ему казалось, что они не заканчиваются, а, напротив, увеличиваются в числе, что все известные и неизвестные ему числа собираются постепенно в мешочке, прибывают и прибывают, и конца им не будет, как не будет конца самому счету. Он боялся, что на следующем бочонке будет стоять номер девяносто один или еще большее число, но в то же время, ощущал, что вытащи он это число, и тогда уже точно судьба его, да и всех, сидящих за столом и беспрекословно внимающих ему, будет предопределена и очевидна. Надо только дождаться этого знака, и с тайной надеждой он ждал его.
Быть может, следующий номер...
- Бинго! - воскликнул диктатор.
И оцепенение разом спало.
- Бинго! - он вскочил на ноги, рукою показывая на лежащую перед ним карточку и обращаясь сразу ко всем, но, прежде всего, к мальчику.
Бумажные кружочки закрыли все изображенные на картонке числа, убедившись в этом, мальчик вынужден был кивнуть. Кажется, он почувствовал сожаление и неожиданную грусть. Ведь он уже нащупал пальцами бочонок, а он мог быть тем...
- Слава Богу, бинго! - вновь выкрикнул диктатор и, не в силах сдерживать себя, закружился по комнате в стремительном, истерическом танце. Никто не поднялся следом за ним. Но все, сидевшие за столом, не сводили с него глаз. - Слава Богу, бинго, бинго, бинго!...
Он танцевал и пел это простое слово, музыкой звеневшее в его ушах. И в этот миг ему казалось, что взрывы бомб, дождем опадавших на столицу, и сотрясавших спрятанный в глубине земли бункер, разом прекратились.
30.4.1945
18-20.10.2000
1 2
- Одиннадцать, барабанные палочки.
Тотчас же произошло шевеление, каждый заглянул в свою карточку, и супруга министра закрыла кружочком найденный номер. На лицах полная сосредоточенность.
- Двадцать один, очко.
Никто не пошевелился, лишь взгляды переместились с ведущего на карточки и обратно.
- Девяносто, дед.
То же беззвучное движение глаз. Сестра закрыла число.
- Так, сколько ему лет? Сорок один.
Диктатор торжественно положил кружок на картонку.
- Семьдесят семь, топорики.
Диктатор проделал ту же операцию.
- Три.
Реакции нет.
- Сорок восемь, сено косим.
Реакции нет.
- Семнадцать.
Реакции нет.
Мальчик испугался. Подобное происходило с ним впервые. Прежде чем снова опустить руку в мешочек, он обвел взглядом сидевших за столом. Встретился глазами с каждым игроком. И, боязливо опустив руку внутрь мешка, осторожно, будто боясь ошибиться, нащупал следующий бочонок.
Его пальцы выполнили нехитрый приказ, захватив деревянный цилиндрик, и испуг перерос в ужас.
Его не слушали. Ему внимали. Каждое слово, произнесенное им, обладало высшим смыслом, который каждый из собравшихся за столом, пытался истолковать по-своему, постигнуть потаенное его значение и, постигнув, осознать, что же оно решает, от чего исходит и к чему ведет. Каждый примеривал изреченное им слово на себя и, боязливо, на других, не то завидуя им, не то опасаясь сходной с ним участи. И поняв то, что мог понять, ожидал с тревогой, робкой надеждой и всевозрастающим волнением следующего слова, взвешивал его на весах собственных раздумий и снова со страхом пытался добраться до сути, лежащей так неизмеримо глубоко, что одно проникновение в те бездны могло поколебать устои вселенной.
Ему представились каменные скрижали, на которые будут занесены все произнесенные им слова, и он стал говорить тише. Но шепот сквозь далекое буханье бомб звучал много тяжелей и обреченнее, и мальчик снова повысил голос.
А играющие, все так же пристально всматриваясь, следили за каждым его движением, напряжено ловили каждый звук, что слетал с его уст и торжественно, будто пред высшим собранием, закрывали кружками названные числа.
Сколько прошло времени, мальчик сказать не мог. И мгновение, и вечность - подходило любое. Он вытаскивал все новые и новые бочонки, и ему казалось, что они не заканчиваются, а, напротив, увеличиваются в числе, что все известные и неизвестные ему числа собираются постепенно в мешочке, прибывают и прибывают, и конца им не будет, как не будет конца самому счету. Он боялся, что на следующем бочонке будет стоять номер девяносто один или еще большее число, но в то же время, ощущал, что вытащи он это число, и тогда уже точно судьба его, да и всех, сидящих за столом и беспрекословно внимающих ему, будет предопределена и очевидна. Надо только дождаться этого знака, и с тайной надеждой он ждал его.
Быть может, следующий номер...
- Бинго! - воскликнул диктатор.
И оцепенение разом спало.
- Бинго! - он вскочил на ноги, рукою показывая на лежащую перед ним карточку и обращаясь сразу ко всем, но, прежде всего, к мальчику.
Бумажные кружочки закрыли все изображенные на картонке числа, убедившись в этом, мальчик вынужден был кивнуть. Кажется, он почувствовал сожаление и неожиданную грусть. Ведь он уже нащупал пальцами бочонок, а он мог быть тем...
- Слава Богу, бинго! - вновь выкрикнул диктатор и, не в силах сдерживать себя, закружился по комнате в стремительном, истерическом танце. Никто не поднялся следом за ним. Но все, сидевшие за столом, не сводили с него глаз. - Слава Богу, бинго, бинго, бинго!...
Он танцевал и пел это простое слово, музыкой звеневшее в его ушах. И в этот миг ему казалось, что взрывы бомб, дождем опадавших на столицу, и сотрясавших спрятанный в глубине земли бункер, разом прекратились.
30.4.1945
18-20.10.2000
1 2