- Бред, - пробормотал я, никак не ожидавший подобного ни от Стернфилда, ни от Евражкина.
- Вот и я о том же. Сущий бред! Меж тем Евражкин утверждал, что каждый талантливый человек, независимо от пола или расовой принадлежности, непременно имеет способ связаться с этими высшими. Что-то вроде крохотного радиоприемника, через который и посылают ему сигналы высшие. Евражкин не сказал, чего именно хотят его высшие от нас, ставя свои эксперименты, но в существование приемника он не сомневался ни на йоту. "Ручаюсь, говорил он, что в каждом гении сидит такая штука. В один прекрасный момент она начинает работать и тогда.... Был врач - и хоп! - приемник принял сигналы, стал Чехов. Или Дарвин. Или Пастер. Или еще кто-то. Приемник работает, и человек пишет Пятую симфонию или открывает деление атома, изобретает телеграф или создает "Войну и мир", он может послать спутник в космос, а может написать "Данаю". Он может все то, что получает его приемник, но никак не более того. Его прибор может быть настроен на широкий диапазон, - и так появляются да Винчи, Декарт и Ломоносов, или узкий, и тогда возникают Резерфорд, Вольта, Гальвани, совсем узкий - вот вам Маргарет Митчелл".
Кто-то спросил его насчет Гитлера и Наполеона, не пользовались ли они для достижения своих целей тем же самым. Нет, ответил Евражкин, инстинкт власти заложен в наших генах, со времен первых живых организмов, появившихся на Земле, мы пользуемся им, едва научившись дышать, пользуемся, даже не замечая того, а вот абстрактное, иррациональное мышление - увольте. Ни одна обезьяна по собственной воле не добудет огонь, не станет создавать орудия труда. Да, научить ее всему этому можно, но только навязав ей свою волю и никак иначе.
Признаться, мы растерялись. А Евражкин заметил тогда, что на самом деле, таких людей, что имеют приемник за всю историю человечества были сотни тысяч. Всякий, выделяющийся умом из серой массы, делает это не только и не столько по своей инициативе, голову готов дать на отсечение.
"И мы с вами?" спросил я его. "Вполне возможно, ответил Евражкин, такой возможности я не могу исключить".
Стернфилд замолчал. Каюсь, мне хотелось рассмеяться над тем, что он мне рассказал как над остроумной шуткой старого знакомого, но хотя бы улыбнуться я не смог. А можно было ли принять за шутку слова Стернфилда? кажется, такая мысль даже не пришла мне тогда в голову. Пришла противоположная - о помешательстве самого Евражкина; в данной ситуации: бар аэропорта Хитроу, спустя два часа после конференции, над которой буквально витала непостижимая смерть ученого, - она казалась мне вполне правдоподобной.
- Но как же тогда?...
- А вы послушайте дальше. Евражкин пообещал, что докажет свои слова делом! Вы представляете?
- Признаюсь, с трудом. Я понимаю, что он согласился взвалить на себя еще один груз.
- То-то и оно. Помимо всего прочего, но не в ущерб своей работе. Да, жаль, вы его не знали, если уж он заведется....
Официантка принесла ему заказ и забрала нетронутую чашку. Все это время Стернфилд выразительно молчал, хотя девушка явно не была настроена подслушивать его речи: сделав свое дело, она незамедлительно отправилась к соседнему столику.
- Я только одного не понял, Сай, - я не знал, как лучше выразиться, все сказанное Стернфилдом сбило меня с толку окончательно. - Если Евражкин утверждает, что... скажем, каждый миллионный житель Земли имеет в теле приемное устройство, так почему же до сих пор его никто не обнаружил? И как, если не секрет, умудряются распространять свои приемники высшие силы? - через операцию, после похищения?
- Да нет же, нет, - Стернфилд отбросил прежнюю скованность совершенно, теперь мне предстал человек, с которым доводилось общаться в прежние годы: энергичный, уверенный в себе, не лезущий за словом в карман. - Все гораздо проще. Этот приемник, чем бы он ни был и где бы ни находился, органического происхождения: некое образование, преобразующее некие сигналы, из космоса ли, с самой Земли, в образы, например зрительные, слуховые или какие-то еще, в то, что мы называет галлюцинациями, но особого рода - в привычном нам понимании, то есть, сны. Все просто: приемник может принимать и дешифровать сигналы только тогда, когда иные источники информации молчат, находятся в покое, тогда ему и отворяются врата познания высших существ. Человек видит сны, он может и не помнить о них, но потом, по прошествии времени, некое решение, над разрешением которого он безуспешно бился прежде, ныне приходит в голову - заметьте, приходит в голову! - с легкостью интерпретируется, разлагается на составляющие, словом, становится совершенно доступным. И готов результат. Чувствуете?
- Да. Вот например, Менделеев. Да и Бор.
- Так и я о чем! Приемник найти невозможно, если не искать его специально, может быть, он выглядит как маленькая раковая опухоль, родинка, тромб, да мало ли что! Если не понять, что это именно приемник, с легкостью можно пройти мимо него. Он привычен и не вызывает подозрений. И может находиться где угодно. Евражкин, к примеру, считал наиболее вероятным его местонахождение либо в подкорке, либо в ножках головного мозга. Или уж непосредственно в правом полушарии, ответственном за подобного рода озарения, образы вообще и абстрактное мышление.
Евражкин начал именно с головного мозга. Незадолго до этого с него сняла наблюдение служба безопасности, и, кроме того, я уговорил-таки его вступить в клуб, так что он мог быть куда более свободен в своих действиях.
- А в чем причина такого длительного наблюдения? - поинтересовался я.
- Даже не представляю. Он был чист, политикой не интересовался, гражданство и все причитающееся с ним получил как положено, тут к нему придраться не смогли, с родными, если они у него вообще были, не переписывался. Он никогда не заговаривал о своей прошлой жизни в Союзе, я не знаю истинных мотивов его бегства, да и не узнаю никогда. Он вообще не любил прошедшего времени как такового, всякий раз, как речь заходила о его прежней стране, говорил, что давно перелистнул эту страницу.
Мы помолчали немного. Мимо нас прошел еще один человек, принимавший участие в конференции, он кивнул Стернфилду, скосив взгляд на меня, остановился на мгновение, но, видя, что на него никто не обращает внимания, прошел дальше и сел через столик. Стернфилд не удостоил его и взглядом.
- Давайте вернемся к нашему разговору.
- Конечно. Но, Сай, вы так и не объяснили механизм появления вашего приемника, - я уже позабыл, что идея принадлежит не ему, а Евражкину.
- Вероятнее всего, случившаяся, не без участия высших существ, мутация, способная проявляться не у всех, а лишь у избранных счастливчиков, если их так можно назвать, - Стернфилд, кажется, и сам забыл об авторе идеи и торопился объяснять уже исходя из своих представлений. - Понимаете, Макс, эта мутация, как мне кажется, обусловлена каким-то определенным сочетанием генов, занесенным в нашу общую "программу" - как раз над этим мы и бьемся! - и зависит лишь от случайности генетического набора и, возможно, от требований самих высших существ к повышению числа принимающих "голоса". Это можно сравнить, пожалуй, с рыжим цветом волос.
- У негров или у китайцев?
- Афроамериканцев, Макс, в американском английском слово "негр" фамильярно.
- Неважно, но у них нет рыжих.
- Хорошо, неудачный пример. Тогда как плоскостопие. Нет, как болезнь Альцгеймера. Макс, не издевайтесь, вы прекрасно поняли, о чем я хочу сказать.
- Вы хотите сказать, что Моцарт не был бы Моцартом, а был бы простым скрипачом.
- Да. Не будь у него в голове приемника, был бы скрипачом, а Моцартом был бы какой-нибудь Раушенбах или Шпильберг.
- Но, Сай, получается, что от человека ничего не зависит.
- Еще как зависит, Макс! Его право решать: пользоваться поступающими сигналами или нет. Знаете, я сам некоторое время серьезно думал над "проблемой Евражкина" и понял, что, возможно, ее первооткрыватель кое в чем неправ. Он был, увы, был, как ни прискорбно это произносить, отчаянным пессимистом и крайним циником, хотя и считал себя православным христианином. Он верил в жесткого, мрачного бога, насильно впихивающего знания в головы избранных и с любопытством наблюдающим, что из этого выйдет.
- Но вы, как сангвиник, безусловно, не согласились с его трактовкой.
- Не ерничайте, Макс. Мое мнение таково: каждый человек обладает собственным, отличным от прочих, как папиллярные линии, личным приемником, каждый из избранных, я хотел сказать. У одного он в силу определенных причин, настроен на одну волну и воспринимает откровения о законах квантовой физики, у другого он более широк и ловит еще и знания о химической физике. У третьих он узок, точно луч квантового генератора, и открытия он совершает лишь в среде теории массового обслуживания. При всем при том источник их вдохновения один и работает он для всех одинаково, но в очень широком волновом диапазоне. А приемники могут быть слабенькими с убогими конденсаторами и ловят тогда они мысли высших существ с большим трудом, через помехи и сбои в системе, и таких приемников большинство. Немногие обладают мощными приемниками, ловящими несколько станций сразу, и единицы обладают всеволновым "транзистором": да Винчи, Ломоносов и Декарт. Но это те, о которых мы знаем, а ведь есть еще другие, которым не дали возможности проявить себя, или которые не захотели прислушиваться к вещим снам, испугались, или плюнули на все. Ведь очень многое зависит от окружающей среды. Ведь почему, вы думаете, число Нобелевских лауреатов в нашей стране так велико?
- У вас прием чище.
Стернфилд хмыкнул.
- Что-то вроде того. Но сейчас наступает долгожданная разрядка, в прошлом году ваш и наш лидеры встретились, пускай пока на нейтральной земле Рейкьявика, пожали друг другу руки и заговорили о насущных проблемах...
- Это значит, что у вас людей с приемниками будет больше. Так что с Евражкиным, Сай?
Секунду он смотрел на меня, недоумевая, потом спохватился и произнес:
- Я изложил вам обе теории, Макс, полагаю, вам решать, к какой присоединиться. Если вы захотите их принять, конечно. Но, я надеюсь, более этих экспериментов до поры до времени проводиться не будет. По крайней мере, я приложу усилия, чтобы так и было.
- Боитесь?
- Скажем, стараюсь не спешить. Сперва следует разобраться с геномом, а потом, вооружившись полученными результатами, изучать все так называемые "побочные эффекты". И лишь научившись модифицировать самим, добраться до "проблемы Евражкина", никак не раньше.
- Поэтому вы и рассказываете обо всем этом мне, человеку издалека?
- Потому что хорошо вас знаю, Макс, - парировал Стернфилд. - Вам все это интересно, вы даже включились в нашу игру, но вы порой даже не пытаетесь скрыть свое неверие во все то, о чем я вам говорю.
Отрицать я не стал.
- Согласитесь, трудно поверить в то, о чем не имеешь ни малейшего представления.
Стернфилд хмыкнул.
- Соглашусь, на сей раз. Ладно, вернемся к Евражкину. Я говорил, что он занялся изучением головного мозга, в надежде именно там отыскать приемник. Начал он три с лишним месяца назад; в день Благодарения произошел наш диспут, а уже в пятницу Евражкин принялся за работу. Упорства ему было не занимать. Да и определенной доли нахальства тоже. Знаете Клайва Лернера?
Я покачал головой.
- Хотя фамилия о чем-то смутно говорит.
- Ректор Мискатоникского университета, труды по ОТО. Он завещал себя науке. И Евражкин этим воспользовался, и выписал ректора в Гринфорд-Вилладж прежде, чем кто-то успел спохватиться. Не всего, правда, а лишь его мозги.
Интересно другое: Евражкин, как ни старался, ничего в ректоре не нашел. К тому времени, как он успел заполучить Лернера, у него уже скопилось порядочное количество человеческого материала, который он исследовал самым тщательным образом и на всем доступном оборудовании, не жалея ни его ни себя. Но результатов не было. Три месяца он изучал и сравнивал полученные материалы, буквально не разгибая спины, не гнушаясь, кстати, и мозгами весьма сомнительного происхождения, пока не наткнулся на что-то, что, кажется, являлось подтверждением его теории.
- То есть, он нашел.
- Судя по тому, что произошло дальше, да.
Стернфилд на этом месте замолчал надолго, выдерживая драматическую паузу. А может, просто вспоминал.
- И что же?
- Евражкин позвонил мне, своему давешнему оппоненту в приснопамятном споре и сказал всего одно слово: "нашел". Вы бы слышали его голос, каким он произнес это слово. Весь радость и ликование. Я спросил его, что именно он нашел, но Евражкин ничего не сказал, лишь сообщил, что непременно должен показать результаты. А уж потом последует все остальное, все объяснения и предположения. И в этом весь Евражкин: о своих изысканиях он все это время не заикнулся даже, я и сам вспомнил о занимавшей его проблеме лишь в тот день, когда он позвонил и сказал это слово. Я думал, он бросил давно и забыл. Только по косвенным признакам, таким как вечная его занятость в неурочное время, да по счетам за электричество, можно было предположить о его работе.
1 2 3