.. Вокруг сгрудились любознательные газетчики.
Тем временем главный досмотрел последнюю газету и подошел. Лита отрекомендовала ему "представителей Института пространства", он удовлетворенно пожал новым гостям руки и спросил Сашу, верно выбрав его по росту:
- Проверка, как я вижу, состоялась? Что же говорит наука?
- Видите ли, заманчиво сделать анализы крови, пота и прочих выделений, выполнить полные антропометрические измерения, снять у двойников отпечатки пальцев, установить идентичность внутренних органов и скелетов путем рентгена, ультразвукового просвечивания...
- Что я тебе говорил, - шепнул Май Лите. - И это твой брат, наш лучший друг!..
- А в целом, - заключил Саша, - по предварительному исследованию двойники, видимо, подлинные.
- Во всяком случае, по наружным признакам, - добавил Бригге.
- Н-да, - протянул главный и обратился к двойникам. - Скажите-ка, пожалуйста, почему среди завтрашних газет нет нашей?
- Вам мало других? - улыбнулся Двойник.
- Но в других нет ничего об этом любопытном событии.
- Просто не успели, да и не знали.
- А мы?
- А вы успели. Лучше сказать, успеете.
- Я этого не вижу.
- Увидите. Вашей завтрашней газеты здесь нет по той причине, что она у меня украдена.
- Вот как?
- К сожалению, это так. В этот эксперимент, да и вообще в отрицательные потоки времени не верил мой научный руководитель профессор Барклай. Мне пришлось готовить опыт в секрете от него и от всего отдела...
- Великолепно! - сказал энергично главный, - Рутинер в науке!
- Кому как. Ну, а один его прихвостень выкрал у меня вашу газету. Впрочем, он сам ее принесет. Прямо сюда.
- Так что я ее увижу сегодня?
- Очень скоро, он уже идет... Неплохо бы его сфотографировать в дверях.
- Это совсем просто. Э, Марк Евсеич,- главный позвал выпускающего и сделал распоряжение о съемке всех входящих. Вскинув голову, острым взглядом обвел двойников, Гречишникова, Бригге, потом отечески взял за талию Литу и вынес решение:
- Добро. Срочно готовьте материал, товарищ Ускова. Строк семьдесят плюс три фотографии.
- Прекрасно, - сказала Лита, вежливо высвобождаясь. - Я это сделаю с героями дня у себя в редакции, здесь шум...
- Иди с Литой ты, - сказал Двойник Маю. Они не успели удалиться, как в кабинет робко вошел Климов. Лисья физиономия его вздрогнула: его ослепили сверкнувшие блиц-вспышки. Он согнулся, собрался в комок и было двинулся вперед, к столу главного, но остановился, увидев там Рубцова, Иосса, двух сотрудников Института пространства. Тут повернулся и пошел прямо на него другой Рубцов и рядом с ним та самая девушка, что была изображена в этой противоестественной газете...
- Вот он! - во всеуслышание провозгласил Двойник. - Вот он, похититель газеты "Жизнь"! Это он украл из моего кабинета завтрашний номер! Не так ли, Климов.
Климов стоял, втянув в плечи голову.
- Что же вы молчите, Климов? Ведь я нарочно оставил газету там, где вы ее нашли. Специально, чтобы вы ее украли, принесли сюда и разоблачили публично свою подлость. Климов неуклюже повернулся, зацепил носком ковер, споткнулся и грохнулся на пол, выронив из рук портфель. И вскочил, позабыв о портфеле, и, нелепо схватившись за голову, побежал прочь. Профессор размышляет
После ухода Климова Федор Илларионович хотел было присоединиться к юной супруге, которая смотрела в гостиной телевизор, но зазвонил телефон. Старый друг профессора по рыбалке, общественный деятель и важный работник министерства сообщил доверительно, что только что вышло постановление о борьбе с рутиной в науке.
- Есть сигналы, - сказал приятель, - что ты, Федор, кого-то там у себя зажимаешь. Так вот учти.
- Я совершенно спокоен, - сказал Барклай.
- Мое дело предупредить, а меры будут, я полагаю, крутенькие и быстренькие.
Положив трубку, Федор Илларионович сделал несколько гимнастических упражнений, потом опустился в кресло, нахмурился и позвал жену:
- Солнышко!
- Ах. Федик, - ответила она из гостиной, - тут такой способный артист в телевизоре...
- Солнышко! - Голос профессора прозвучал строже.
- Ay! - она с трудом оторвалась от экрана.
- Вот что, подай мне вот ту желтую папку, последнюю слева на верхней полке.
Супруга прыгнула на стул, достала папку, грациозным и чуть-чуть капризным движением протянула ее мужу. На папке была надпись:
"М. Рубцов. Волны бытия. Теория и принцип эксперимента".
Минут пять профессор перелистывал рукопись. Скучно было смотреть в строки вычислений, совсем не хотелось вникать в их суть. Федор Илларионович заклевал носом.
Он размышлял о вопиющей сумасбродности рубцовских идей. О том, что они ревизуют причинность, нарушают второе начало термодинамики... Роют подкоп под вековые установления. Барклай думал... Он думал о том, что двух Рубцовых не может быть по тысяче причин. Ну, хотя бы, потому, что есть закон сохранения материи, хотя бы потому, что... - если уж есть два Рубцовых, то должен быть и третий. Третий! Ибо иначе этот невозможный второй не мог появиться!.. Ему неоткуда было бы взяться!..
- Проверить! - сказал вслух Барклай. - Проверить эту бессмысленную ревизию науки!
Мысль его, обретающую решительность и ясность программы, прервал новый звонок телефона.
- Албумбрук! - вопил в трубку мужской, чем-то знакомый голос, попнрбирпот...- и следом раздраженный женский:
- Простите, товарищ, к вам все время порывается звонить только что поступивший больной.
- Какой больной?
- Душевнобольной. Это говорят из психиатрического приемника.
- Как фамилия больного?
- Фамилия?" Сейчас посмотрю... В паспорте - Климов.
- Благодарю вас, - сказал профессор. Диверсия со взломом
С решительным и суровым видом Барклай надел пальто и уверенным шагом вышел из квартиры.
Было еще не поздно - около девяти. На улице было людно. Над крышей высокого здания бежали нарядные буквы рекламы: "Пользуйтесь услугами Аэрофлота. Экономьте время"...
- Время надо уважать! - тихо проговорил Барклай и направился к стоянке такси.
Вахтер, дежуривший в проходной института, долго не открывал. Когда, наконец, заспанная физиономия его появилась в окошечке, профессор сказал сердито:
- Безобразно относитесь к своим обязанностям.
Снял со щита все ключи своего отдела. Неторопливо поднялся по лестнице, миновав лабораторию, прошел в кабннетик Рубцова.
Было тихо. Только еле заметный булькающий свист. На пульте установки сгущения горели индикаторные лампочки.
Еще раз Барклай составил цепь умозаключений: допустим, вопреки правдоподобию и научной достоверности, что сейчас существует двое Рубцовых; один из них живет очередной, сегодняшний день своей жизни, другой вернулся из завтрашнего дня и живет сегодняшний день повторно; но так как текущий момент находится между сегодня, когда появился второй Рубцов, и завтра, когда первый уйдет в камеру, то сейчас должен существовать еще третий Рубцов - тот, который сидит в камере и перемещается во времени назад, из завтра в сегодня...
Профессор был уверен: там, в камере, конечно, ничего нет. Никакого третьего Рубцова! Но он считал, что убедиться в этом - значит бесспорным фактом отбросить бред о немыслимом перемещении против времени. Надо заглянуть в камеру, найти ее пустой, и тогда все станет по местам: утреннее событие превратится в галлюцинацию, как его и объяснял вначале вероломный Рубцов; завтрашняя газета станет подделкой, в полном соответствии с ее действительной сущностью, потому что подлинность ее антинаучна. В настоящей газете, разумеется, никаких таких сообщений не будет, так как их неоткуда будет почерпнуть. Так окончательно созрело простое решение: прежде - обесточить установку, затем - открыть и осмотреть камеру.
Барклай подошел к рубильнику общего энергоснабжения, положил руку на эбонитовую ручку. Но спохватился, почувствовав тошноту...
Погасил свет в кабинете. И был недоволен собой за эту неожиданную трусливую перестраховку.
- Сдаете, Федор Илларионович, - вслух упрекнул себя Барклай, - сдаете, профессор. Сдаете, борец против шарлатанства, - он уже кричал на себя. - Не сдавать! Не сдавать позиций!.. - Резко опустил лапу рубильника.
Ничего не изменилось. Только прекратился булькающий свист.
Несколько секунд было тихо. Тихо-тихо. Профессор начал свинчивать гайку с запора камеры. И тут послышались приглушенные, какие-то мягкие, ватные удары. Бу... бу... У Барклая начался озноб. Звук явно шел из камеры. Бу... бу... Громче, громче... Профессор дрожал, но упорно боролся с желанием бросить диверсию и включить рубильник. Медленно, со сжатыми скулами, под аккомпанемент ударов продолжал отвинчивать гайки наружного запора. Отвинтив их все, прыгающими руками зажег спичку, приоткрыл дверь камеры, осветил ее внутренность. Красноватым отблеском сверкали стены. Внизу в углу маленький воздухоочиститель. Больше ничего. Камера была совершенно пустой. И уже не было никаких ударов.
Барклай выдохнул полную грудь. И у него дернулось веко.
- Амен, - прошептал он, - Финита.
Сел, чтобы отдохнуть от напряжения. Привидение
Барклай мысленно резюмировал произошедшее. Да, главное, что он ожидал, подтвердилось: в камере была пустота. Значит двойники, обращенное время и все прочее - фикция. Неплохо... Но Федор Илларионович был далек от торжества. Мучил вопрос: почему были удары?
Барабанил пальцами по столу. Загадка была досадной и тревожной. Галлюцинация? Самовнушение от страха? Склоняясь к этому тривиальному объяснению, Барклай, однако, не был удовлетворен им. Слишком уж ясными, своеобразными были удары.
Неожиданно щелкнул выключатель, и в комнате зажегся свет. Зажегся сам! В первый момент, ослепленный, Барклай ничего не видел. Но уже через секунду он разглядел нечто чудовищное - смутную, полупрозрачную человеческую фигуру, которая медленно двигалась от выключателя в сторону рубильника общего энергоснабжения. Ошеломленный, Федор Илларионович громко, хотя слегка прерывающимся голосом, сказал:
- Это мне мерещится! Это самовнушение!
От фигуры послышался тихий, сдавленный шепот:
- Тоиди.
- Что? - крикнул Барклай.
Фигура не ответила. Мелкими рывками, задом, увязая в полу ногами, она направилась к рубильнику и с видимым усилием подняла его. В разгоряченном мозгу профессора кипело единственное упрямое стремление: освободиться от миража, любой ценой скинуть этот зрительный образ.
- Нет! - заревел он и прыгнул на фигуру. И попал в студенистую мякоть. Этого не может быть! - Тут из камеры выкатилась еще одна полупрозрачная фигура. Был сдавленный крик:
- Даг!
Мягким обхватом обволокло ноги профессора. Он рухнул на живот. И в тот миг он узнал обе эти фигуры, именно фигуры, а не лица: то были Рубцовы призрачные, полуощутимые, полувидимые. Двое!
Барклай очнулся, лежа на полу, от сильной боли в верхней части живота. Дверь камеры была закрыта и наружные гайки завинчены. И прямо на Федора Илларионовича шел, погружая ноги в пол, как в болото, полупрозрачный Рубцов. У него почти не было глаз, тускло просвечивали кости черепа, ткань одежды вроде жидкого стекла. Барклай инстинктивно зажал лицо ладонями рук. Он не видел, как полупрозрачный нагнулся над ним, но почувствовал у себя на лбу эфемерные, текучие как вода пальцы. Барклай крепко вцепился ладонями в собственную физиономию. Это была мертвая хватка. У профессора были зажмурены глаза, сжаты и руки и зубы. Зачем? В те жуткие секунды он не смог бы ответить на этот вопрос.
- Итотк, - сказал стекловидный, - К-то-ты?
Сделав невероятное усилие, Барклай сумел вывернуться, сбросил с себя мягкую, пронизывающую тесноту. Рывком подполз к двери, вскочил, ловко выключил свет, побежал по темному коридору. За ним никто не гнался.
У проходной остановился передохнуть. Мимо вахтера прошел с тщательно наигранным спокойствием. А выйдя на улицу, чуть не столкнулся лицом к лицу со своим сотрудником Иоссом - тот, выскочив из такси, торопливо шел к институтской проходной.
Барклай в это время скрылся в тени за газетным киоском. Иосс его не заметил. * * *
Вернувшись домой, профессор застал супругу за хула-хупом. Извиваясь, как индийская балерина, она обкатывала тоненькую талию большим красным обручем.
- Прекрати! - крикнул ей Барклай.
- Федик, - сказала она воркующе, - тебе сейчас звонили.
- Кто?
- Такой симпатичный мужской голос. Со студии телевидения. Очень извинялся и сказал, что позвонит попозже.
- О, черт! - взревел Барклай. - Прекрати эту крутню!.. - Он схватил обруч и бросил его в угол.
Прошел к себе в кабинет. Шагал там из угла в угол, силился вернуть утраченную уравновешенность. И понимание сути событий. Сел в кресло и прислушался к себе. Ныло в животе, тянуло бок. Опять прыгало веко. Федор Илларионович терпеть не мог этаких симптомов, боролся с ними тренировкой воли и дыхательной гимнастикой. И сейчас он принялся размеренно и глубоко дышать. А в голове его маячили стекловидные фигуры, и эта драка, завинченная камера, завтрашняя газета...
Придвинул телефон.
1 2 3 4 5 6 7 8