Многое занимало и удивляло меня, но скоро мое внимание привлекла такая вещь. Около каждого крестьянского дома, около каждой рабочей казармы, на крышах сараев или на специальных помостах виднелись какие-то клетки, боковые стороны которых были затянуты проволокой или густой сетью веревок. Сетки были во многих местах порваны, дверцы и рамы сломаны, и было видно, что клетки эти давно не употребляются.
Я спросил Мика, что это такое. Он, подумав немного, ответил неохотно: — Это следы черных дел Амуна.
— Но кто такой Амун. и зачем ему нужны эти бесчисленные клетки?
— Амун когда-то считался близким учеником великого Оана… Это было семь лет назад. Амун был тогда пятикратносверхравным и использовал свое положение, чтобы сделать свое черное дело… Но он был разоблачен…
Любопытство мое было возбуждено. Хотя я видел, что Мику не очень приятно рассказывать мне об Амуне и клетках, я не мог удержаться от расспросов. В конце концов я все же выведал у секретаря, как было дело.
Амун опирался на одно изречение Оана, которое до того не привлекало особого внимания. Оно гласило: «Если вы не знаете, чем накормить равных, то поднимите глаза вверх, и вы найдете там. пищу». Амун объявил, что великий Оан имел в виду голубей. Если развести их в большом количестве, они дадут людям много пищи в виде мяса и яиц. Как это бывает в Эквигомии, началось с пустяков, но скоро вся страна была охвачена лихорадкой разведения голубей. Был брошен призьзв: «Каждый эквигом — сто голубей Оану!» При этом имелись в виду и женщины, и грудные младенцы, и старики. Нетрудно подсчитать, что число голубей должно было перевалить за миллиард и даже больше, потому что рьяные птицеводы превышали установленное число и гордились этим.
Все запасы проволоки, сетей и веревок были использованы для строительства многих тысяч голубятен. Было запрещено использовать, эти товары для любой другой цели. Люди забросили работу на фермах ц в мастерских, дети перестали учиться, даже сверхравные гоняли голубей и собирали яйца.
Почти все запасы зерна были скормлены голубям, а. мяса от них, все было мало. Голубиные яйца были мелки и малопитательны, к тому же при упаковке и перевозке их били в большом количестве.
К концу второго года этого голубиного безумия случилось самое страшное. На голубей напал какой-то неизвестный мор, они подыхали тысячами и миллионами. Трупы птиц загромождали крыши домов, улицы и сады. Эпидемия перекинулась на другую домашнюю птицу, угрожала скоту и людям. Теперь все население было занято уборкой и погребением трупов.
Пришлось забить и миллионы здоровых голубей, чтобы остановить эпидемию.
Тогда ярость обратилась против Амуна, его друзей и сторонников. Эту ярость искусно использовали и направляли соперники и враги. Одним из тех, кто энергично действовал за сценой, был Нуил.
Разъяренные толпы осадили дом Амуна. Охрана была перебита или разбежалась. Амун, его жена и сын, а также несколько приближенных были повешены на ветвях деревьев в саду, а дом сожжен. К этому времени Нуил послал солдат, которые разогнали толпу, убив нескольких фанатиков.
После голубиного бедствия было два голодных года. Вину за них возложили на Амуна, а влияние Нуила все более возрастало.
Вернусь, однако, к нашему путешествию. Мы заночевали в деревне, из которой были заблаговременно выселены все жители. Нам отвели общую комнату с секретарем Миком. Ночью меня разбудили выстрелы и крики. Мик уже был на ногах и, коротко приказав мне не выходить из комнаты, бросился вон.
Он вернулся через час или полтора. Я лежал без сна, хотя крики давно умолкли и царила тишина.
— Злодеи пытались убить Нуила, — сказал он. — У них ничего не вышло. Двое мертвы, а третий захвачен живым.
У меня язык чесался от вопросов, но по лицу секретаря я понял, что не время их задавать.
Утром я мельком увидел эквигома, захваченного при покушении. Он был, видимо, тяжело ранен и без сознания. Его везли в специально освобожденной для этого коляске под наблюдением личного врача Нуила. Это был совсем молодой человек, почти мальчик. Уши оттопырились и казались еще больше на бледном, точно сжавшемся от потери крови лице.
Что толкнуло его на покушение и что ждало его?
К вечеру мы прибыли в небольшой город, находившийся в одном дневном переходе от столицы. Мика позвали к хозяину, через несколько минут, он вернулся и торжественно объявил мне, что пятикратно-сверхравный приглашает нас обоих на ужин.
…Мы сидели за большим круглым столом впятером: были также приглашены двое высших офицеров, близких к Нуилу.
Мое место было между Миком и одним из офицеров, напротив хозяина.
Я сильно волновался, ибо моя судьба и сама жизнь зависели от того, сумею ли. я понравиться Нуилу. Как мне велел Мик, я только отвечал на его вопросы с прямотой и четкостью.
Впервые в Эквигомии я был в обществе, где за час или два беседы ни разу не было упомянуто имя Оана.
Нуил выпил два бокала лучшего эквигомского вина, и его землисто-желтое лицо слегка порозовело. Оба офицера были к этому времени просто пьяны и говорили громко, уже плохо улавливая момент, когда надо было замолчать, чтобы не мешать Нуилу.
Слуга подал свежую бутылку вина и разлил его в опустевшие бокалы. В этот момент Нуил сказал секретарю Мику:
— Уступи мне свое место, — я хочу спокойно поговорить с нашим заморским гостем.
Мик поспешно повиновался и, выждав, пока хозяин уселся рядом со мной, занял его место. Прежде чем обратиться ко мне, Нуил поднял стоявший перед ним бокал, и все мы подняли свои. Мик пил мало, но на этот раз хорошо хлебнул из бокала, оставленного ему Нуилом.
— Мой секретарь докладывает мне, что ты умный человек, Нэмис, — сказал хозяин. Я молча наклонил голову. — Он служит мне десятый год, и я привык ему доверять…
Я невольно бросил взгляд на Мика и вздрогнул: его бледное до синевы лицо искажала судорога боли, на лбу обильно выступил пот. Он глядел прямо мне в лицо остановившимся взглядом, но не видел меня. Вдруг он покачнулся и, стаскивая со стола скатерть с посудой, стал сползать на пол. Я вскочил со своего стула и бросился к нему. Мик умирал. Губы его были покрыты пеной: пульс исчезал буквально по секундам.
Не могло быть сомнения: секретарь был отравлен каким-то сильно действующим ядом. Я поднял голову и оглядел остальных.
Нуил, почти такой же бледный, как его секретарь, сидел неподвижно, еще держа в руке бокал. Оба офицера вскочили, один из них зачем-то держал в руке пистолет.
— Зовите врача! — крикнул я им. — Но боюсь, что он не поможет. Вероятно, яд был в вине.
Они все трое переглянулись. Но, судя по тому, что никто из нас не страдал, яд был брошен лишь в один бокал, который, несомненно, предназначался Нуилу. Обмен местами спас его и погубил секретаря.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
БОРЬБА В ЭКВИГОМИИ
Мне было жаль беднягу Мика. Сознаюсь, я был также обеспокоен тем, как его смерть повлияет на мое положение при Нуиле.
Всеобщее замешательство, которое произошло, когда один из офицеров ударом ноги распахнул дверь с криком «Измена!», помогло убийце скрыться. Это был, конечно, слуга, разливавший вино. Наливая бокал Нуила, он бросил в него отраву. Врач нашел этот бокал и обнаружил на дне остаток хорошо известного ему местного яда.
Эта ночь была еще беспокойнее первой. Охрана прочесывала весь город и окрестности, пытаясь найти убийцу, но безуспешно. Несмотря на бессонную ночь, Нуил приказал трогаться рано утром. Он ехал один, и экипаж его был окружен со всех сторон не менее чем сотней вооруженных всадников. Тело секретаря, прикрытое попоной, везли в тележке, а я ехал с одним из офицеров, ужинавшим накануне у Нуила. Усевшись, он почти мгновенно захрапел и проспал до полудня. Проснувшись, он потребовал полстакана вина и через некоторое время стал приемлемым собеседником. Он прекрасно помнил те знаки расположения, которые успел оказать мне накануне Нуил, и говорил со мной откровеннее, чем Мик. К тому же, как видно, трагические события слегка развязали ему язык.
Я узнал от него, что за последние два-три года позиции Нуила в группе многократно-сверхравных, управлявших Эквигомией, сильно пошатнулись. У него появились соперники, которые теснили старого генерала и политика. Пять месяцев назад Нуил удалился из столицы, рассчитывая собрать вокруг себя верные ему силы, а также надеясь на раздоры среди его соперников. Но эти расчеты и надежды оправдались лишь отчасти. Теперь Нуил возвращался в столицу, чтобы продолжить борьбу. Два покушения доказывали, что враги боялись его и готовы были на все, чтобы не допустить его возвращения.
Когда солнце стало спускаться, мой собеседник снова заснул, а я получил возможность спокойно подумать. Мик и Нуил, конечно, вытащили меня из крысиного подвала и держали при себе на всякий случай как человека, который мог им пригодиться при каких-то крайних обстоятельствах. Я был им обязан свободой и самой жизнью. У меня не было никаких связей в Эквигомии, зато были полезные связи в высших кругах Пекуньярии, что они каким-то образом проверили. К тому же я хорошо знал морское дело и дальние страны. Теперь мне оставалось надеяться, что я буду и дальше нужен Нуилу и что я смогу этим воспользоваться для себя.
Городской дом Нуила тоже был своего рода небольшой крепостью, которую постоянно охраняли солдаты. Мне было разрешено выходить из дома в сопровождении двух специально приставленных эквигомов. С ними я мог ходить по городу, куда мне хотелось… Это были молчаливые, подчеркнуто незаметные люди, которые, как я ни старался, не вступали со мной ни в какие беседы помимо простейших вопросов быта.
Город Нотиак был столицей Эквигомии на протяжении столетий. Но ныне это было видно не столько по дворцам и другим старым сооружениям, сколько по своего рода могильным доскам. На пустырях и незастроенных участках среди города можно было видеть огромные камни, на которых большими буквами были выбиты надписи вроде такой: «Здесь стоял дворец деспота такого-то, угнетавшего народ. Разрушен равными в… году эры равенства. Слава Оану!» Или, например, так: На этом месте находился вертеп поклонения ложному идолу, которого по невежеству называли Богом Солнца. До основания уничтожен равными в… году.
Таких камней было расставлено по городу множество, так что невольно приходило на ум сравнение с кладбищем. Камнями поменьше были отмечены сожженные дома аристократов и богачей, театры и другие увеселительные заведения, запрещенные Оаном. Некоторые камни были установлены недавно.
На месте дома Амуна можно было видеть кусок серого гранита с надписью, объявлявшей любителя голубей злодеем и врагом равных. Был камень и на месте медицинского колледжа, где учился юноша Нут, ставший невольной причиной и моего избиения и моего избавления.
Мне очень хотелось выполнить его просьбу, повидать его отца и мать и рассказать им об их сыне. Но я боялся идти к ним со своим «хвостом». Недели через три, когда усердие и бдительность моих стражей притупились, я сумел на короткое время избавиться от них и навестил стариков. Они были вне себя от радости, не знали, где посадить и чем угостить. Я рассказал им о любви их сына и уверил, что Ояла будет им хорошей дочерью. Но ни я, ни кто-либо другой не мог им сказать, когда они увидят своих детей и увидят ли вообще.
Однажды я с грустью стоял около камня, на котором значилось, что на этом месте находилась когда-то библиотека — «хранилище вредных книг, враждебных Оану». Мои стражи разлеглись на траве в двух или трех десятках ярдов от меня и курили из длинных трубок местный табак, к которому я никак не мог привыкнуть.
Ко мне приблизился хилый старик, с трудом передвигавший ноги и опиравшийся на палку.
— Ты, видно, нездешний, что так долго стоишь на одном месте и читаешь это? — спросил он, указывая на камень.
Я знал, что мне не следует говорить, кто я и откуда. Но старик выглядел безобидно, поэтому я не удержался и сказал, что я действительно прибыл из очень далекой страны, о которой в Эквигомии ничего не знают.
— Знают, знают! — ворчливо сказал старик. — В книгах, которые были здесь, все это было — и о дальних странах, и о хороших людях… обо всем…
Я спросил его, кто он такой. Оказалось, что он служил здесь библиотекарем. Тогда я спросил, куда Девались книги.
Он боязливо огляделся по сторонам и, понизив голос до шепота, сказал:
— Книги сожгли. А самые ценные заперли под замок в святилище Оана или раздали многократно-сверхравным. Уж мало кто помнит о них… Вот эти (он указал на моих стражей, не подозревая, кто они такие)… что они знают о библиотеке и книгах?
…Время шло, а положение моего покровителя, насколько я мог судить, не укреплялось. Юноша, который участвовал в первом покушении, умер от ран и ничего не раскрыл. Враги Нуила использовали это, чтобы обвинить его в убийстве. Распространялись также слухи, что он погубил своего секретаря, который слишком много знал о преступлениях Нуила.
1 2 3 4 5 6 7