Сюда. Она сказала мне...
- Я горжусь тобой, Фости.
- Гордиться тут нечем. Я... или кто-нибудь другой. Какая разница? Важно открытие. А не человек, который его сделал.
- Но все-таки его сделал ты. И я рада за тебя.
- Пожалуй, немножко поздно, как ты думаешь?
- Фости!
- И пожалуйста, не называй меня Фости, Элен.
- Послушай, Фостер. Я думала... Почему бы нам не видеться опять? Послушай! Я знаю, что ты думаешь, я знаю, что ты скажешь. Ты не хотел меня видеть! Но ведь прошло столько времени... Мы с тобой уже не дети. И даже не очень молоды...
- Зачем ты пришла сюда? За пять лет ты совсем не изменилась. Тебе не дашь больше двадцати пяти.
У тебя сияющее лицо счастливой женщины, Элен.
Пусть прошлое останется в прошлом.
- Фостер, я...
- Почему ты не привела Дика?
- Он... ну, он же в колледже. Я не хотела,,. И потом, ведь уже так давно...
- Вы иногда говорили обо мне?
- Фостер! Мы все время говорим о тебе. Особенно теперь...
- Конечно - особенно теперь.
- Фостер...
- А что думает Генри?
- Генри?
- Да. Я хочу сказать - о моем открытии.
- А! Генрп... он...
- Он ничего не думает.
- Нет-нет. Он... он не верит.
- Это была зависть. Он завидовал твоему успеху.
- Нет. Он рассуждал как ученый. Ученый должен сомневаться во всем, даже в том, что представляется ему очевидным. Никогда, ни при каких обстоятельствах исключение не должно быть принято за доказательство, за правило...
- Я не знал, что ты тогда встретился с мамой.
Она мне ничего об этом не сказала. Но мы и в самом деле часто говорили о тебе... Не смейся. Это правда.
Но эти воспоминания тяжелы для тебя. Мне не хотелось бы...
- Тяжелы? Ну что ты! Я был героем. Я пробыл героем год. У меня не оставалось времени, ни чтобы предаваться сожалениям, ни чтобы думать о прошлом.
С моей венерианской скульптурой, которую репортеры сразу же прозвали Каменной Улыбкой, я совершил кругосветное турне. Ты же все это знаешь.
- Я знаю. О твоей Каменной Улыбке столько писали...
- Да. И иногда очень красиво.
Лицо из красного песчаника высится над скалой, из которой оно высечено, с выражением кроткого упорства и спокойной силы. Это каменное лицо, освещенное неподвижной улыбкой, столько веков бичуемое песчаными вихрями, говорит с нами, не произнося ни слова - только с помощью истекающей из него эманации, окружающего его ореола.
Над каннелированной шеей внезапно возникает подбородок с изгибом нежным и в то же время волевым, переходящий в овал симметричных щек. Нос прямой, со слегка расширенными ноздрями - он заметно поврежден песками, хлеставшими по его высокомерной горбинке. Глаза без зрачков - это овальные озера под широкими дугами бровей, чьи грациозные очертания напоминают скорее женские брови (хотя лицо несомненно мужское). Выпуклый, но не очень высокий лоб обрывается у границы густых, плоско зачесанных назад волос, накрытых остроконечной конической шапкой, которая венчает эту каменную маску и завершает всю статую, если только этот острый известняковый конус не свидетельствует о лени скульптора, оставившего нетронутой верхушку использованного им каменного столба.
Но главное, что властно останавливает наше внимание, - это широкий рот с полными губами, которые безмятежно улыбаются какой-то внутренней мысли. Говорили, что эта каменная улыбка - улыбка Джоконды. Как это неверно! На прекрасных губах венерианской статуи читаются внутренний мир, уверенность, мирное счастье, которые невозможно сравнить с гримасой скрытой печали, увековеченной кистью Леонардо. Почему он так улыбается, этот человек с Венеры? Кому он улыбается? Какое послание несет нам это каменное лицо, обработанное столь тонко, что на нем не видно ни малейших следов инструмента художника?
Ответы на все эти вопросы скрываются на той планете ветров, которая мчится в пространстве вдали от нашей скромной Земли, на планете, где нас, быть может, ждут иные улыбки, не застывшие в камне, не рождающиеся в упругой плоти живых существ, похожих на эту статую - похожих на нас.
- Это мог бы написать ты.
- Я это и написал, если не считать отдельных деталей. Я не обладаю талантом журналиста и не владею романтическим пером. И все это, конечно, сплошное сплетение ошибок. Но...
- Да?
- Бывают моменты, когда ошибки и истина переплетаются между собой так тесно, что их трудно отделить друг от друга. Уже в этой статье можно было бы увидеть ответы на все вопросы. Но я не мог их прочесть, я не хотел их прочесть. Я жил в мечтах...
Я жил в моей мечте.
- Тогда этого ответа не мог прочесть никто.
- Никто? Может быть, Генри... Уже тогда.
- Генри - сухая душа.
- Дик! Ты не любишь Генри?
- Генри - муж моей матери. Кроме того, он - человек, который разлучил меня с моим отцом. Он есть, и это все. Я не сужу его. Он есть... Но он уничтожил тебя.
- Генри меня не уничтожил. Он столкнул меня с моего фарфорового пьедестала, а это вовсе не одно и то же. Генри нашел ответ, он открыл истину. Он ли или кто-нибудь другой... На что годны мечты, если действительность их не подтверждает? И чего стоит ошибка отдельного человека в сравнении с истиной?
А истину установил Генри. То, что когда-то между нами была женщина, ничего не меняет. Важна истина.
А не глупые мечты археолога, захваченного славой.
- Отец!
- Да-да... Я ошибался с самого начала. Генри - очень трезвый человек. Нам всем необходима трезвость. Теперь. И потом. И все больше и больше. Не думай, пожалуйста, что перед тобой - человек, переживающий давние обиды. Не думай, пожалуйста, что я питаю к Генри какую-то злобу. Ни за статую, ни за Элен.
- Извини меня. Наверное, нам лучше этого не касаться...
- Нет, почему же? Ты пришел поговорить со мной о том, что ты назвал чудесным приключением. Давай продолжим. В первый раз за всю мою жизнь я говорю с тобой как с мужчиной. Тебе двадцать лет. Истина не должна внушать тебе страха. Наоборот, ты должен искать ее - всегда, всю свою жизнь, даже если она уничтожит какие-то твои мечты. Но ты знаешь, мечты очень живучи, и непременно кончается тем, что они вырастают вновь. Даже на истине, которая должна была бы их уничтожить...
- Да, я понимаю. Несомненно, ты прав. Ну, а потом...
- Потом? Пока я со своим каменным лицом изображал в музеях и университетах ученого-одиночку, к полету готовилась четвертая венерианская экспедиция.
Ускоренная программа. Миллионные расходы. Двенадцать человек. И я руководитель! А газеты играли вокруг меня оглушительную симфонию. Ну, короче говоря, мы отправились. Мы оставались на Венере три месяца. Мы искали, рылись, мы перекопали весь песок по всей длине туннеля Форсайта. И мы вернулись...
- С пустыми руками.
- С пустыми руками. Не найдя ничего. Ни обломка пальца. Ни кусочка камня, на котором можно было бы хоть заподозрить следы разумной обработки. Нет...
жизнь на Венере не дошла в своем развитии даже до насекомых. И мы были уверены в этом уже давно.
Но делали вид, что забыли. Это было крушение. Конец мечты... Нет, для меня это не было концом мечты, Я говорил тебе - я просто пошел другим путем. Тогда я еще не понял истины, и никто еще ее не понял, кроме, может быть, Генри. Но и сегодня, четыре года спустя, моя мечта жива. И будет жива всегда.
- Что ты сделал, когда вернулся из экспедиции?
Или вернее, что сделали с тобой? Что тебе сказали?
- Ничего. Наука не знает злобы. Мне дали понять, что результат не оправдывает расходов; и меня назначили на хорошо оплачиваемое и очень спокойное место. Его я занимаю и сейчас. И меня оставили в покое. Ну конечно, Венера была для меня кончена. И венериане тоже - для всех. Зачеркнуты, Понимаешь, о них больше не говорили...
- Но было лицо...
- И были статуи острова Пасхи. Да, было лицо.
Ну и что? Оно осталось необъясненным. Единственным и непонятным. Но у науки нет не только злобы - у нее нет и памяти. Лицо было забыто до тех пор, пока Генри...
- Но ты? Что думал тогда ты?
- Что я думал? Не знаю... Это было давно. Это - прошлое. Я не знаю. Я говорил тебе: моя мечта пошла по другому пути. Я не был побежден. И не лелеял никаких шрамов.
- И вот тогда-то ты написал свою книгу?
- Да, вот тогда-то я и написал свою книгу.
"Из застывших черт каменного лица на нас смотрит бесконечность времени и пространства.
Я долго верил, что коснулся бесконечности.
После моего открытия я указал для нее единственное место - Венеру. Но я ошибся. Никакая венерианская рука не создавала из песчаника эту улыбку Сфинкса. Венерианской цивилизации не существует. Есть только этот один-единственный часовой, каменный часовой в мире пустыни.
Каменное изваяние, улыбающееся нам из глубины бесконечности.
Кем оно оставлено? Когда-нибудь мы это узнаем. Черты лица с Венеры очень сходны с чертами некоторых статуй майя. И мы знаем, что индейцам майя был известен венерианский календарь.
Я верю, что несколько тысячелетий назад - может быть, три или четыре и Землю, и Венеру посетили какие-то существа, которые высекли из камня послания для тех, кому предстояло позже в свою очередь путешествовать в космическом пространстве.
Теперь этот день пришел для человека.
И скоро на какой-то дальней звезде мы увидим потомков неведомых скульпторов. И тогда мы встретимся не с загадкой каменной улыбки, а с дружеской теплой улыбкой живых губ.
Ничто еще не кончено.
Наоборот: ничто еще и не начиналось".
- Эта последняя фраза потрясла меня: "Ничто еще и не начиналось". Ты веришь в это и сейчас?
- Да, я верю в это и сейчас - больше, чем когдалибо.
- Несмотря на твои ошибки?
- Несмотря на мои ошибки... Видишь ли, когда я писал мою книгу, я все еще исходил из совершенно ложной предпосылки. Но вывод остается правильным.
Я знаю. Ты в это не веришь?
- Нет, отец, я верю в это. Я прочел твою книгу три года назад. Это тот экземпляр, который ты прислал маме. На нем есть надпись.
- Да, на нем есть надпись... "Элен, замкнутой улыбке из плоти, разглагольствования о каменной улыбке, которая обещает нам другие улыбки из плоти-открытые". Несколько напыщенно. Я всегда любил громкие фразы. Это один из моих пороков.
- Твоя книга прекрасна. Она мне очень понравилась. И маме она тоже очень понравилась. Несмотря на надпись...
- Да, я знаю. Она прислала мне потом письмо...
"Дорогой Фостер!
Читая твою книгу, я вспоминала о юноше, которого анала когда-то и который говорил мне о звездах - одновременно и близких, и далеких. Этот юноша, так же как и звезды, и близок, и далек. Но для меня..."
- И что ты сказал?
- Ничего. Я ничего не сказал.
- Да, конечно. История каменного лица закончена...
- Закончена? О нет. Надо еще рассказать тебе о самом главном - о разрушении мечты из камня и о воссоздании истины. Я опять повторяю: истина важнее мечты.
- Я помню. Генри...
- Генри. Как-то раз он пригласил меня в свою лабораторию. Это было через два или три месяца после выхода моей книги. Генри была передана на хранение статуя. Он сказал, что раскрыл ее секрет. Управление НАСА больше не интересовалось каменным лицом и отдало его ему. Генри изучил структуру венерианского песчаника. Он мне объяснил. Песчаник - это хрупкий агломерат кварца, скрепленного кремнем. Это твердый камень, но он легко поддается эрозии, особенно если подвергать его постоянной бомбардировке песком, который несется со скоростью триста километров в час. Но ты же знаешь все это...
- Я знаю.
- Генри сказал мне, что скульптура, несомненно, не могла сохраняться тысячелетиями в условиях, которые царят в туннеле Форсайта; что моя теория о внеаемных скульптурах нереальна. И он сказал мне, что знает, как возникло это лицо. Он показал мне блок красного песчаника, похожий на тот, из которого было высечено лицо. Он сказал мне, что определил и воспроизвел расположение молекул того каменного столба, из которого была изваяна статуя, - со всеми неправильностями структуры, то есть точно так же располагая более твердые, более устойчивые против эрозии части. Я понял не сразу. Тогда Генри поместил блок в специальную камеру и подверг его бомбардировке песком, несущимся со скоростью пятнадцать тысяч километров в час. Бомбардировка длилась полчаса.
- Ив конце этого получаса...
- Ив конце этого получаса у него было второе каменное лицо.
- И что ты думал тогда?
- Я не знаю, Дик. Я правда не знаю. Позже я сказал себе: хорошо, что некоторые люди - открыватели истин, и так же хорошо, что другие гонятся за мечтой. Но видишь ли, как я тебе уже говорил, эта истина не уничтожила мою мечту. Она только заставила ее отступить, удлинить свой путь настолько, что он потерялся в бесконечности. Это было неважно.
- Однако Генри восторжествовал...
- Над чем? Он не восторжествовал, Дик. Наука скромна. Она скромнее воображения.
- Но ведь были опять статьи и конференции.
И теперь ты оказался жертвой.
- В очень малой мере, Дик, очень малой. Каменное лицо уже давно было забыто. Оставалось только любопытство. И в сущности, я оказался жертвой только в представлении твоей матери. Этого она мне никогда не простила. А может быть, не простила и Генри. Я не знаю.
1 2 3
- Я горжусь тобой, Фости.
- Гордиться тут нечем. Я... или кто-нибудь другой. Какая разница? Важно открытие. А не человек, который его сделал.
- Но все-таки его сделал ты. И я рада за тебя.
- Пожалуй, немножко поздно, как ты думаешь?
- Фости!
- И пожалуйста, не называй меня Фости, Элен.
- Послушай, Фостер. Я думала... Почему бы нам не видеться опять? Послушай! Я знаю, что ты думаешь, я знаю, что ты скажешь. Ты не хотел меня видеть! Но ведь прошло столько времени... Мы с тобой уже не дети. И даже не очень молоды...
- Зачем ты пришла сюда? За пять лет ты совсем не изменилась. Тебе не дашь больше двадцати пяти.
У тебя сияющее лицо счастливой женщины, Элен.
Пусть прошлое останется в прошлом.
- Фостер, я...
- Почему ты не привела Дика?
- Он... ну, он же в колледже. Я не хотела,,. И потом, ведь уже так давно...
- Вы иногда говорили обо мне?
- Фостер! Мы все время говорим о тебе. Особенно теперь...
- Конечно - особенно теперь.
- Фостер...
- А что думает Генри?
- Генри?
- Да. Я хочу сказать - о моем открытии.
- А! Генрп... он...
- Он ничего не думает.
- Нет-нет. Он... он не верит.
- Это была зависть. Он завидовал твоему успеху.
- Нет. Он рассуждал как ученый. Ученый должен сомневаться во всем, даже в том, что представляется ему очевидным. Никогда, ни при каких обстоятельствах исключение не должно быть принято за доказательство, за правило...
- Я не знал, что ты тогда встретился с мамой.
Она мне ничего об этом не сказала. Но мы и в самом деле часто говорили о тебе... Не смейся. Это правда.
Но эти воспоминания тяжелы для тебя. Мне не хотелось бы...
- Тяжелы? Ну что ты! Я был героем. Я пробыл героем год. У меня не оставалось времени, ни чтобы предаваться сожалениям, ни чтобы думать о прошлом.
С моей венерианской скульптурой, которую репортеры сразу же прозвали Каменной Улыбкой, я совершил кругосветное турне. Ты же все это знаешь.
- Я знаю. О твоей Каменной Улыбке столько писали...
- Да. И иногда очень красиво.
Лицо из красного песчаника высится над скалой, из которой оно высечено, с выражением кроткого упорства и спокойной силы. Это каменное лицо, освещенное неподвижной улыбкой, столько веков бичуемое песчаными вихрями, говорит с нами, не произнося ни слова - только с помощью истекающей из него эманации, окружающего его ореола.
Над каннелированной шеей внезапно возникает подбородок с изгибом нежным и в то же время волевым, переходящий в овал симметричных щек. Нос прямой, со слегка расширенными ноздрями - он заметно поврежден песками, хлеставшими по его высокомерной горбинке. Глаза без зрачков - это овальные озера под широкими дугами бровей, чьи грациозные очертания напоминают скорее женские брови (хотя лицо несомненно мужское). Выпуклый, но не очень высокий лоб обрывается у границы густых, плоско зачесанных назад волос, накрытых остроконечной конической шапкой, которая венчает эту каменную маску и завершает всю статую, если только этот острый известняковый конус не свидетельствует о лени скульптора, оставившего нетронутой верхушку использованного им каменного столба.
Но главное, что властно останавливает наше внимание, - это широкий рот с полными губами, которые безмятежно улыбаются какой-то внутренней мысли. Говорили, что эта каменная улыбка - улыбка Джоконды. Как это неверно! На прекрасных губах венерианской статуи читаются внутренний мир, уверенность, мирное счастье, которые невозможно сравнить с гримасой скрытой печали, увековеченной кистью Леонардо. Почему он так улыбается, этот человек с Венеры? Кому он улыбается? Какое послание несет нам это каменное лицо, обработанное столь тонко, что на нем не видно ни малейших следов инструмента художника?
Ответы на все эти вопросы скрываются на той планете ветров, которая мчится в пространстве вдали от нашей скромной Земли, на планете, где нас, быть может, ждут иные улыбки, не застывшие в камне, не рождающиеся в упругой плоти живых существ, похожих на эту статую - похожих на нас.
- Это мог бы написать ты.
- Я это и написал, если не считать отдельных деталей. Я не обладаю талантом журналиста и не владею романтическим пером. И все это, конечно, сплошное сплетение ошибок. Но...
- Да?
- Бывают моменты, когда ошибки и истина переплетаются между собой так тесно, что их трудно отделить друг от друга. Уже в этой статье можно было бы увидеть ответы на все вопросы. Но я не мог их прочесть, я не хотел их прочесть. Я жил в мечтах...
Я жил в моей мечте.
- Тогда этого ответа не мог прочесть никто.
- Никто? Может быть, Генри... Уже тогда.
- Генри - сухая душа.
- Дик! Ты не любишь Генри?
- Генри - муж моей матери. Кроме того, он - человек, который разлучил меня с моим отцом. Он есть, и это все. Я не сужу его. Он есть... Но он уничтожил тебя.
- Генри меня не уничтожил. Он столкнул меня с моего фарфорового пьедестала, а это вовсе не одно и то же. Генри нашел ответ, он открыл истину. Он ли или кто-нибудь другой... На что годны мечты, если действительность их не подтверждает? И чего стоит ошибка отдельного человека в сравнении с истиной?
А истину установил Генри. То, что когда-то между нами была женщина, ничего не меняет. Важна истина.
А не глупые мечты археолога, захваченного славой.
- Отец!
- Да-да... Я ошибался с самого начала. Генри - очень трезвый человек. Нам всем необходима трезвость. Теперь. И потом. И все больше и больше. Не думай, пожалуйста, что перед тобой - человек, переживающий давние обиды. Не думай, пожалуйста, что я питаю к Генри какую-то злобу. Ни за статую, ни за Элен.
- Извини меня. Наверное, нам лучше этого не касаться...
- Нет, почему же? Ты пришел поговорить со мной о том, что ты назвал чудесным приключением. Давай продолжим. В первый раз за всю мою жизнь я говорю с тобой как с мужчиной. Тебе двадцать лет. Истина не должна внушать тебе страха. Наоборот, ты должен искать ее - всегда, всю свою жизнь, даже если она уничтожит какие-то твои мечты. Но ты знаешь, мечты очень живучи, и непременно кончается тем, что они вырастают вновь. Даже на истине, которая должна была бы их уничтожить...
- Да, я понимаю. Несомненно, ты прав. Ну, а потом...
- Потом? Пока я со своим каменным лицом изображал в музеях и университетах ученого-одиночку, к полету готовилась четвертая венерианская экспедиция.
Ускоренная программа. Миллионные расходы. Двенадцать человек. И я руководитель! А газеты играли вокруг меня оглушительную симфонию. Ну, короче говоря, мы отправились. Мы оставались на Венере три месяца. Мы искали, рылись, мы перекопали весь песок по всей длине туннеля Форсайта. И мы вернулись...
- С пустыми руками.
- С пустыми руками. Не найдя ничего. Ни обломка пальца. Ни кусочка камня, на котором можно было бы хоть заподозрить следы разумной обработки. Нет...
жизнь на Венере не дошла в своем развитии даже до насекомых. И мы были уверены в этом уже давно.
Но делали вид, что забыли. Это было крушение. Конец мечты... Нет, для меня это не было концом мечты, Я говорил тебе - я просто пошел другим путем. Тогда я еще не понял истины, и никто еще ее не понял, кроме, может быть, Генри. Но и сегодня, четыре года спустя, моя мечта жива. И будет жива всегда.
- Что ты сделал, когда вернулся из экспедиции?
Или вернее, что сделали с тобой? Что тебе сказали?
- Ничего. Наука не знает злобы. Мне дали понять, что результат не оправдывает расходов; и меня назначили на хорошо оплачиваемое и очень спокойное место. Его я занимаю и сейчас. И меня оставили в покое. Ну конечно, Венера была для меня кончена. И венериане тоже - для всех. Зачеркнуты, Понимаешь, о них больше не говорили...
- Но было лицо...
- И были статуи острова Пасхи. Да, было лицо.
Ну и что? Оно осталось необъясненным. Единственным и непонятным. Но у науки нет не только злобы - у нее нет и памяти. Лицо было забыто до тех пор, пока Генри...
- Но ты? Что думал тогда ты?
- Что я думал? Не знаю... Это было давно. Это - прошлое. Я не знаю. Я говорил тебе: моя мечта пошла по другому пути. Я не был побежден. И не лелеял никаких шрамов.
- И вот тогда-то ты написал свою книгу?
- Да, вот тогда-то я и написал свою книгу.
"Из застывших черт каменного лица на нас смотрит бесконечность времени и пространства.
Я долго верил, что коснулся бесконечности.
После моего открытия я указал для нее единственное место - Венеру. Но я ошибся. Никакая венерианская рука не создавала из песчаника эту улыбку Сфинкса. Венерианской цивилизации не существует. Есть только этот один-единственный часовой, каменный часовой в мире пустыни.
Каменное изваяние, улыбающееся нам из глубины бесконечности.
Кем оно оставлено? Когда-нибудь мы это узнаем. Черты лица с Венеры очень сходны с чертами некоторых статуй майя. И мы знаем, что индейцам майя был известен венерианский календарь.
Я верю, что несколько тысячелетий назад - может быть, три или четыре и Землю, и Венеру посетили какие-то существа, которые высекли из камня послания для тех, кому предстояло позже в свою очередь путешествовать в космическом пространстве.
Теперь этот день пришел для человека.
И скоро на какой-то дальней звезде мы увидим потомков неведомых скульпторов. И тогда мы встретимся не с загадкой каменной улыбки, а с дружеской теплой улыбкой живых губ.
Ничто еще не кончено.
Наоборот: ничто еще и не начиналось".
- Эта последняя фраза потрясла меня: "Ничто еще и не начиналось". Ты веришь в это и сейчас?
- Да, я верю в это и сейчас - больше, чем когдалибо.
- Несмотря на твои ошибки?
- Несмотря на мои ошибки... Видишь ли, когда я писал мою книгу, я все еще исходил из совершенно ложной предпосылки. Но вывод остается правильным.
Я знаю. Ты в это не веришь?
- Нет, отец, я верю в это. Я прочел твою книгу три года назад. Это тот экземпляр, который ты прислал маме. На нем есть надпись.
- Да, на нем есть надпись... "Элен, замкнутой улыбке из плоти, разглагольствования о каменной улыбке, которая обещает нам другие улыбки из плоти-открытые". Несколько напыщенно. Я всегда любил громкие фразы. Это один из моих пороков.
- Твоя книга прекрасна. Она мне очень понравилась. И маме она тоже очень понравилась. Несмотря на надпись...
- Да, я знаю. Она прислала мне потом письмо...
"Дорогой Фостер!
Читая твою книгу, я вспоминала о юноше, которого анала когда-то и который говорил мне о звездах - одновременно и близких, и далеких. Этот юноша, так же как и звезды, и близок, и далек. Но для меня..."
- И что ты сказал?
- Ничего. Я ничего не сказал.
- Да, конечно. История каменного лица закончена...
- Закончена? О нет. Надо еще рассказать тебе о самом главном - о разрушении мечты из камня и о воссоздании истины. Я опять повторяю: истина важнее мечты.
- Я помню. Генри...
- Генри. Как-то раз он пригласил меня в свою лабораторию. Это было через два или три месяца после выхода моей книги. Генри была передана на хранение статуя. Он сказал, что раскрыл ее секрет. Управление НАСА больше не интересовалось каменным лицом и отдало его ему. Генри изучил структуру венерианского песчаника. Он мне объяснил. Песчаник - это хрупкий агломерат кварца, скрепленного кремнем. Это твердый камень, но он легко поддается эрозии, особенно если подвергать его постоянной бомбардировке песком, который несется со скоростью триста километров в час. Но ты же знаешь все это...
- Я знаю.
- Генри сказал мне, что скульптура, несомненно, не могла сохраняться тысячелетиями в условиях, которые царят в туннеле Форсайта; что моя теория о внеаемных скульптурах нереальна. И он сказал мне, что знает, как возникло это лицо. Он показал мне блок красного песчаника, похожий на тот, из которого было высечено лицо. Он сказал мне, что определил и воспроизвел расположение молекул того каменного столба, из которого была изваяна статуя, - со всеми неправильностями структуры, то есть точно так же располагая более твердые, более устойчивые против эрозии части. Я понял не сразу. Тогда Генри поместил блок в специальную камеру и подверг его бомбардировке песком, несущимся со скоростью пятнадцать тысяч километров в час. Бомбардировка длилась полчаса.
- Ив конце этого получаса...
- Ив конце этого получаса у него было второе каменное лицо.
- И что ты думал тогда?
- Я не знаю, Дик. Я правда не знаю. Позже я сказал себе: хорошо, что некоторые люди - открыватели истин, и так же хорошо, что другие гонятся за мечтой. Но видишь ли, как я тебе уже говорил, эта истина не уничтожила мою мечту. Она только заставила ее отступить, удлинить свой путь настолько, что он потерялся в бесконечности. Это было неважно.
- Однако Генри восторжествовал...
- Над чем? Он не восторжествовал, Дик. Наука скромна. Она скромнее воображения.
- Но ведь были опять статьи и конференции.
И теперь ты оказался жертвой.
- В очень малой мере, Дик, очень малой. Каменное лицо уже давно было забыто. Оставалось только любопытство. И в сущности, я оказался жертвой только в представлении твоей матери. Этого она мне никогда не простила. А может быть, не простила и Генри. Я не знаю.
1 2 3