Местечко находилось всего в трех часах езды на поезде, но это считалось далеко, и постояльцев у Ангелины обычно было немного. Живо встала перед глазами подружка его, отважная девчонка Альмира, с которой они резвились на летнем приволье. Он даже был в нее по-мальчишески влюблен, но все это, конечно, осталось вечной тайной. Теперь же вспоминалось так отчетливо и нежно, будто и не было минувших семи лет.
Словом, Шурик решился. Уложил самые необходимые пожитки и утром четвертого дня отправился на вокзал.
Детское счастье охватило Елизарова при виде знакомого дома. Сверкали на солнце цветные стеклышки веранды. Жасмин еще не успел облететь. Шиповник качал на колючих ветвях душистые лиловые чаши, а гроздья смородины едва порозовели. Забор из серых, просушенных солнцем реек, был буйно оплетен диким виноградом.
Но восторг Елизарова быстро погас, когда, присмотревшись внимательнее, он догадался, что дом пуст. И пуст давно. Все тропинки заросли, на дверях летней кухни ржавел замок. Окна нижнего этажа были прикрыты ставнями, а наверху - завешаны изнутри простынями. Пропали рукомойники, тазы, мыльницы, бельевые веревки с развешенными полотенцами и купальниками словом, не осталось примет оживленной дачной жизни. Александр Николаевич запрокинул голову, в последней надежде всматриваясь в верхние окна и тут только заметил, что на гребешке крыши изваянием восседает полуметровая птица, с виду ворона вороной, но вдвое больше и совершенно черная, без единого пятнышка. Это был черный ворон, крайне редкий обитатель здешних мест. Чуть склонив голову, птица нацелила на аспиранта круглый, как пистолетное дуло, глаз. В ее пернатом бесстрашии заключалось нечто наглое и возмутительное. Шурик запустил в птицу еловой шишкой, но от расстройства не стал смотреть, как это на нее подействует, а пустился в обход дома проверить, заперт ли запасной вход. Если уж и там висит наружный замок, то ждать нечего.
Он как раз собирался свернуть за угол, когда раздался первый живой звук. Наверху хлопнуло окно и кто-то гортанно прокашлялся, а потом запел "Санта Лучию" по-итальянски, но скрипучим, натужным голосом и безбожно перевирая мелодию. Елизаров бросился на голос. В окне второго этажа, как в раме, стоял породистый брюнет солидного возраста и сурово пел, вознеся взор к пустынным небесам.
- Эй, товарищ! - окликнул Шура, но его не расслышали. - Гражданин! Позвольте! - крикнул он громче.
Человек прервал пение и озадаченно уставился сверху на Елизарова, почесывая голую, каракулевую грудь.
- Я... Видите ли... - пританцовывал под окном Шурик.
- Крайне рад приветствовать! - вышел из созерцательного состояния мужчина. - Извольте подойти к крыльцу. Я отопру.
Заскрежетало ржавое железо, дверь крякнула - и перед Шуриком предстал осанистый гигант в рейтузах черного трикотажа, полуголый, с виду заспанный. Лет ему было за пятьдесят. Шевелюра цвета воронова крыла уже начала седеть, серебристые искры просверкивали и в косматых бровях, которые щеточками нависли над маленькими смекалистыми глазками. На гладко выбритом, но несколько обрюзгшем лице впечатляюще выделялся римский нос.
- Кровилион Кракарский! - торжественно представился мужчина. - Чем могу служить?
- Как? - растерянно переспросил Елизаров.
- Кракарский Кровилион - это мое имя. Официальной должности не имею, но по званию - разжалованный профессор биологических наук, специалист по биоинженерии, которую нынешние невежды презирают, а зря! - все это он произнес громогласно и самоуверенно, не сводя гордого взгляда с Шуры, который, не веря странному совпадению, все еще моргал ясными глазами. Ведь именно об этом экс-профессоре говорил ему в кафе Простухин.
- Я... Елизаров... Александр Николаевич. Мне...
Но человек с римским носом порывисто перебил его, схватив за руки и отчаянно их тряся:
- Нет! Не может быть! Экая удача, черт побери! Вы в самом деле Елизаров?
- Конечно, - опешил Шура.
- Аспирант?
- Да. Друг Матвея Простухина. И, представьте, тоже слышал от него о вас.
Тут Кровилион Кракарский неопределенно нахмурился:
- Друг говорите? Друзей надобно иметь стоящих. А Простухин - непутевый увалень - и не более. В науке он заблудился в трех соснах, это ясно. Но зато с каким упорством отрицает биоинженерию, вы представить себе не можете! Нет, я зол на него. И вся его диссертация - блеф свинячий. Неспроста он застрял на ней на десяток лет и еще столько же просидит, будьте уверены. Тему выбрал самую мутную, чтобы никто в ней не разобрался. Неприкосновенность естественной сущности в процессе психической эволюции! Белиберда, игра слов, пыль в глаза - вот что это такое, а не научная тема! Я бы гнал таких авантюристов от себя поганой метлой. А вы говорите - друг!
Перебить запальчивую речь профессора было невозможно, но когда он сердито смолк, Елизаров тут же обиженно возразил:
- Зачем вы так? Он добрый, трудолюбивый человек. Сам биолог. А временные неудачи могут постичь каждого. О теме своей он, между прочим, мало говорит, и пыль в глаза никому не пускает. В отношении Матвея я с вами совершенно не согласен. К тому же он бескорыстен, - поспешно добавил Шура для убедительности.
- Я его тоже по-своему люблю, непутевого! - Кракарский снисходительно махнул рукой. - Только жаль дурака, так и просидит до седых волос в лаборантах. Но полно! Теперь я Моте должен быть благодарен и признателен, - произнес он воодушевленно и растроганно. - Ведь именно он посвятил меня в ваши выдающиеся исследования. Изложил, так сказать, суть по мере своих слабых умственных сил. А теперь предо мною - сам Елизаров! Я потрясен.
Кракарский вдруг стиснул Шуру в насильственных объятиях, столь крепких, что тот уткнулся носом в его шерстяную грудь. Приятных ощущений это ему не доставило. Он не понимал причин любвеобильности и восторга. И вообще не мог сообразить, как это он ехал к старой Ангелине и вдруг в ее доме попал в объятия разжалованного профессора.
- Позвольте, - сказал Елизаров, настойчиво высвобождаясь. - Я, собственно говоря, ехал к хозяйке дома, с которой давно знаком...
Тут Кракарский сам резко отстранился от гостя, отступив на шаг во тьму передней, и скорбно прикрыл ладонями глаза.
- Ах, моя рана! Моя незаживающая рана! Незабвенная сестра моя! Геля, Геля...
- С ней что-то случилось? - сочувственно прошептал Шурик.
- Умерла, - угрюмо изрек могучий Кровилион. - После кончины отца с матерью мы были с ней одни на целом свете. Я - эгоистичный, как все молодые честолюбцы, вгрызался в науку, ни с чем не считаясь. А она!.. Нет, она не роптала. Содержала садик и огород, летом пускала жильцов, а деньги отправляла мне. То на дорогостоящие опыты, то на новые брюки, которых я множество протер на студенческой скамье и позже. А ведь она, моя бесценная Ангелина, тоже была молода и жаждала наслаждений жизни. Но... Принесла себя в жертву. Я утешаю свою совесть мыслью, что это жертва не мне, а науке, которой я преданно служил.
- Но у нее была дочь. Альмира... Мы вместе играли в детстве, подавленный горестным известием, тихо проговорил Елизаров.
- Малютка утонула, - это сообщение исторгло из глубин мохнатой груди Кракарского обрывок рыданья. - Бедная Геля не перенесла ее гибели. Сердечный приступ ночью. Поздняя осень. Пустой дом. Прошу вас, не будем. Мне слишком тяжело!
- Право, я не хотел... - застыдился своей назойливости Елизаров. Просто я не знал... Знаете, такое необъяснимое совпадение...
- Совпадение - на диво! - подхватил экс-профессор, очнувшись от своей печали. - Ехали за воспоминаниями детства, а попали ко мне, каково? Перст судьбы! Но уж я вас просто так не выпущу - не надейтесь! Располагайтесь и будьте хозяином. Я одурел от одиночества и рад до слез. Неслыханное везенье. Сам Елизаров - на пороге!
- Да что вы в самом деле... - забормотал Шура.
- И я хорош! - спохватился хозяин. - Полчаса держу вас на крыльце. Милости прошу! И не откажитесь от угощенья! Я как раз собирался подкрепиться - и стол накрыт. Сюда, сюда, на верандочку...
Миновав вслед за хозяином знакомый с детства коридор, куда выходили двери трех нижних комнат и где на годы застоялся тот давний дачный запах старого дерева, печного дыма и терпких гераний, Елизаров оказался, на веранде. Воздух здесь пронизывали алые, охряные, аквамариновые лучи, падавшие сквозь цветные стеклышки. Стоял тот же овальный дубовый стол и старинные, аббатские стулья с высокими спинками. Шелковисто светилась чистая льняная скатерть. На ней стояли длинное блюдо с холодной телятиной и высокий, оплетенный ивовыми прутьями кувшин с каким-то питьем, специи в замысловатых склянках, россыпью валялись спелые помидоры, пучки зелени.
Шурик робко поставил у порога дорожную сумку и ошеломленно осматривался. Что-то здесь неуловимо изменилось... Может быть, настораживала эта роскошь, парадность, натюрмортность стола.
- У меня обычай - после полуденного сна плотно закусить, - говорил между тем хозяин. - Я, знаете ли, живу по свирепому режиму. Встаю ни свет ни заря, в середине дня отдыхаю - и снова за труды. В моем возрасте боишься не успеть. Однако, присаживайтесь! Болтливость у меня тоже от одиночества, не обижайтесь, - он отодвинул один из стульев. - Прошу!
Шурик застеснялся. Он чувствовал такой гнетущий голод, что готов был лицом уткнуться в блюдо с телятиной, но воспитанность, конечно, требовала отказаться от соблазнительной трапезы.
- Да вы, может, не жалуете холодную телятину? - огорчился Кракарский. Извольте, сейчас горяченького подадут! Или рыбки! Лососина есть отменная, но и отварной осетр на любителя найдется... - И тут Шурику пришлось помимо воли шлепнуться на предложенный стул: на веранде появилась огромная, ростом с женщину, белая мышь в ситцевом платье и переднике, за нею волочился мерзкий розоватый хвост. В приподнятых лапах мышь несла два блюда с лососиной и осетром.
- А какую комнату вы хотели бы занять, милый Шура? - как ни в чем не бывало обратился к нему Кракарский. - Вещи отнесут туда, выгладят и разложат в шкафу, если надо.
- А... А... Что это? - Елизаров вздрагивающей рукой указывал на мышь.
- Мое произведение, - самодовольно рассмеялся экс-профессор. Наглядный продукт биоинженерии. По дому помогает. Вы у меня еще не такое увидите. Так что оставьте привычку изумляться. Вообще - пора! Давно пора очистить сознание от всевозможного эмоционального хлама. Истина - ведь она и есть все сущее, то есть материально существующее, а остальное - лишь наше отношение к ней, не так ли?
Много и охотно рассуждая, экс-профессор дела не забывал. Он успел наполнить чаши питьем из оплетенного кувшина, передать одну Шуре, а другую юбилейным жестом приподнять.
- Выпьем же, мой юный коллега! За мать нашу - науку! За нашу встречу, которая, помяните мое слово, станет исторической в памяти потомков! И не бойтесь - это квас, - добавил он буднично. - Я ничего другого не признаю. Мозги берегу.
Квас произвел дивное действие на организм Елизарова. Александр Николаевич перестал ощущать духоту, повеяло прохладой.
Вдруг раздался еле уловимый, но до изнеможения прекрасный хрустальный перезвон, и на мгновение показалось, что сам воздух вокруг застыл оболочкой драгоценного кристалла, внутри которого и находились они с добрейшим экс-профессором, редчайшим дарованием, чей эксперимент подобен волшебству.
- Я восхищен вашей мышью, профессор, - расслабленно прошептал Шура. Просто не верится, что это реально.
Ворчание профессора погасило хрустальную музыку.
- Мышь! - усмехнулся он. - Это случайное везенье, что вышла смышленая мышь, а не хищная лошадь с рогами на заднице. Я продираюсь вслепую, перепортил уйму материалов. Уникальнейшие особи, годами выдерживаемые в нужном режиме, вдруг ни с того ни с сего превращаются черт знает во что, даже в неорганические соединения. Четверть века я сражаюсь с неподатливым естеством, чтобы сотворить разумного и полезного биоробота. Нет! Тысячи, миллионы биороботов, запрограммированных на все виды полезной деятельности. Увы, достижения мои плачевны. Мышь-домохозяйка, дюжина укрупненных червей для вспашки огорода, где я выращиваю капусту. Да, капусту, которую продаю оптом! Непризнанный, ибо непознанный, отлученный и преданный забвению академическими лицами, я вынужден по дешевке сбывать свою капусту заезжим спекулянтам. Не сидеть же самому на базаре. Такого унижения я бы не пережил.
- Н-но... Вы, кажется, не бедствуете, - обескураженно заметил Шура.
- Не хлебом единым, не хлебом единым, милый юноша! - несколько невпопад откликнулся экс-профессор. - Я с прежним упоением служу науке, а она не может быть неблагодарной. Трудно создать биороботы, но нет ничего проще как из кильки сотворить осетра, которого вы не без аппетита съели. Еще кваску?
Шура жадно припал к наполненной чаше, отдышался:
- Профессор, не томите! Как вы достигли этого?
- Дражайший Шура! Простите за фамильярность, но ведь вы годитесь мне в сыновья. Недаром же назвал я нашу встречу исторической.
1 2 3 4 5