Действительно, за эти сумасшедшие дни столько рухнуло и вновь встало передо мной, что я даже не пытался все это как-то охватить, осмыслить, связать одно с другим и прийти к логическому концу. За какую бы мысль я ни взялся, она начинала разрастаться, ползти во все стороны и очень скоро превращалась в канительную философскую казуистику, в зыбкую умственную трясину, из которой я никак не мог выбраться. Так, меня, например, не оставляло ощущение, что в разговоре Пахаря с Минским мы упустили нечто важное, потеряли какую-то существенную деталь, может быть, даже ключ ко всему. Я с беспокойством думал, что ключ этот, скорее всего, зарыт именно в том философском лабиринте, который выстроился в споре двух противников. Все-таки это были ученые, а не какие-нибудь заурядные криминальные типы. Пусть Пахарь и брейкер, думал я, но он еще и профессиональный исследователь-кибернетик, так что мотивы его действий могут быть весьма неожиданными и странными. В свое время Роберт Оппенгеймер сотворил атомную бомбу, но искал-то он не погибель для человечества, а научную истину.
«Вы полагаете, что изобилие можно дарить?» Этот вопрос Пахаря чем-то волновал меня. Войдя к себе в номер, я нашел в разговоре это место и включил видеозапись.
– Вы полагаете, что изобилие можно дарить? – Пахарь с сожалением посмотрел на Минского. – Давайте немного отвлечемся. Вы вот цитировали Вернадского, а я вам хочу напомнить слова другого мыслителя. В его главной книге беседуют два мудреца – добрый и злой. «Видишь сии камни в этой пустыне? – спрашивает злой. – Обрати их в хлебы, и за тобой пойдет человечество, как стадо». На что добрый отвечает: «Не хлебом единым жив человек».
– Это евангельская притча…
– Да. Но мыслитель, о котором я говорю, пошел дальше. Он предвидел, что в наше время в изобилии будет произведен не только хлеб материальный, но и, так сказать, хлеб духовный. Вы вот скоро сумеете дать человеку пищу где угодно и сколько угодно. Но что нам мешает сотворить ему и все остальное – тоже в неограниченном количестве: и радость, и печаль, и красоту, и любовь? «Мыльные клубы» – что это, как не места, где человек вкушает ловко приготовленную пищу духовную?
– «Мыльные клубы» привлекают только обывателей.
– Ну и что? Важно, что найден принцип, способ смоделировать жизнь человека, исходя из его индивидуального вкуса. Сейчас это делается по обывательскому вкусу, по законам китча. Но вопрос только во времени. Подождите, научатся ублажать и нас, интеллигентов. Такую тонкую духовность состряпают на компьютерах, что мы тотчас слюни пустим. Мне, кибернетику, о таких вещах лучше судить. И я вам говорю: мы уже близки к этому! А тут еще вы со своим изобилием. Человечеству в таких обстоятельствах крышка, вы понимаете? Мыслитель, которого я имею в виду, предвидел это еще в XIX веке. Он говорил: «Тогда будет отнят у человечества труд, личность, самопожертвование своим добром ради ближнего – одним словом, отнята вся жизнь, идеал жизни».
Минский прищурился:
– Достоевский?
– Да, – кивнул Пахарь. – Подумайте над его словами.
Биолог скептически посмотрел на Пахаря.
– Вы знаете человека, который готов дать каждому все, что тот пожелает?
– Можно сказать… знаю.
– В таком случае поздравляю: вы знакомы с господом богом.
– Не нужно шутить, – скривился Пахарь.
– Я не шучу. Наша беседа выглядит интересной, но далекой от практики. Я не верю, что человечество вот-вот будет закормлено хлебом духовным. Его никогда не хватит.
– Почему?
Минский пожал плечами.
– Но это же очевидно! Потребности человека бесконечны. На всем протяжении истории людям всегда чего-нибудь не хватало. Удовлетворялись одни потребности – возникали другие.
Пахарь опять невесело усмехнулся:
– Когда-то люди думали, что число звезд на небе тоже бесконечно. Но вот астрономы нашли способ подсчета, и оказалось, что в каждом полушарии земного неба можно одновременно видеть не сто миллиардов, не сто миллионов, и даже не просто миллион, а всего-навсего шесть тысяч звезд. Вот так «бесконечность»! Я говорю это к тому, что представление о некой величественной бесконечности возникает у нас часто на самом пустом месте – просто из-за того, что мы не имеем способа и системы отсчета. Как исчислить потребности человека? Мы не знаем. И вот уже бесконечным нам представляется то, чего просто очень много. Эта картина типична. Познавая себя, мы то и дело попадаем в ситуацию кретина, умеющего считать только до десяти. Этот кретин сидит в комнате, где кто-то распотрошил толстую книгу под названием «Человек», и пытается привести все в порядок. Естественно, при каждой попытке сосчитать количество страниц несчастный приходит к выводу, что число их бесконечно.
– А потом приходит умник, овладевший системой счета, и быстренько разбирается в проклятой книге, так? – иронически продолжил Минский. – Вы забыли об одном обстоятельстве: книга все время пополняется новыми страницами, ибо человек развивается, живет, а значит, поступает порой весьма неожиданным образом. Никакая система, даже самая совершенная, его зигзагов не предусмотрит.
– Да почему же и не предусмотреть? – деланно удивился Пахарь. – Ведь человек, что бы он ни делал, есть часть природы. Вдумайтесь в это: часть, то есть нечто ограниченное, определенное. Во всех своих проявлениях человек конечен – уж это факт! Скорость его умственных и психических реакций – величина определенная и вовсе не бесконечная, зрение и слух не охватывают всего физического спектра, емкость памяти ограничена, а уж способность воспринимать и перерабатывать информацию в сравнении с машиной и вовсе ничтожна.
– Но зато дух, дух человеческий безграничен! – воскликнул Минский, – Человеку ведь нужна не просто радость, а все на свете, вся жизнь, то есть борьба за истину, любовь, страдание… Нужна вся полнота человеческих отношений!
– И вы опять же полагаете, что эта «полнота» – величина бесконечная?
– Разумеется! Как же иначе?
Пахарь с грустью посмотрел на Минского.
– Согласитесь ли вы с тем, – спросил он, – что в человеческом языке сконцентрировано все основное содержание духовной и практической жизни людей? Что понятия языка, все эти синонимы, антонимы и производные конструкции максимально отображают многообразие человеческих отношений?
– Да, соглашусь.
– Так вот, еще в 1975 году кибернетики подсчитали, что даже в наиболее развитых языках – таких, как английский, итальянский, русский, – содержатся средства для выражения лишь двухсот отношений между людьми. И этого, оказывается, вполне хватает для описания всего многообразия мира, который реально окружает человека и создается его воображением. Согласитесь, двести – еще не бесконечность… Да и что говорить о бесконечности – вы посмотрите вокруг. Многим только кажется, что их потребности безграничны. А дайте им побольше хлеба да зрелищ, да питья, да женщин – они и утешатся!
– Я, конечно, не моралист и не философ, – ответил Минский, – но я твердо знаю одно: человек никогда не согласится с тем, что достиг конца. На его пути могут встать самые заманчивые, самые приятные тупики и ловушки, но он всегда найдет в себе силы бунтовать против них…
Последние слова Минского потонули в крике Дина, лицо которого вдруг наложилось на видеофильм:
– Шеф, мы все заперты!.. Происходит черт-те что!.. Брейкер ушел!.. Минский…
Экран погас. Но я уже и сам видел, что брейкер начал действовать. Усилив свое биополе, он породил настоящую фантасмагорию. Или это компьютер начал войну против нас? Раздумывать было некогда. Пространство вокруг искажалось и вытягивалось, словно в видениях наркомана. Две стены моей комнаты наклонились друг к другу, почти превратив ее в трехгранную призму, а пол медленно разъезжался, открывая стальную решетку, из-под которой пучилась белая тестообразная масса, жирные отростки которой уже выползли на середину.
Я схватил бластер и выскочил в коридор. Стены его тоже куда-то заваливались, тягучая белая масса толстым слоем покрывала пол. Весь отель словно погружался в молочный кисель. Нигде не было видно ни души. Номер Пахаря тоже был пуст. Скользя и разбрызгивая липкую массу, я бросился по отпечатавшимся следам. Из-за дверей, мимо которых я пробегал, порой доносились глухие удары – люди пытались выбраться. Но я не мог остановиться, чтобы помочь им. Следы Пахаря (если это были его следы) вели на верхние этажи отеля, и судя по тому, что они еще не заплыли, он не успел далеко уйти.
Я взбирался по скользкой лестнице на предпоследний этаж, когда наверху раздался грохот, переходящий в резкий свист. Стреляли из бластера. Возможно, кто-то из моих ребят. Или стреляли в них. Я осторожно выглянул в коридор. Следы Пахаря шли налево и исчезали в темном провале посреди пола. Туда же ленивыми струями стекала масса, а сама мрачная дыра медленно затягивалась сдвигающимися плитами и вот-вот должна была исчезнуть совсем. Только сейчас я осознал, в какую трудную погоню пустился. Пахарь щедро демонстрировал свою способность проходить сквозь полы и стены.
Поскольку след брейкера был потерян, следовало найти кого-нибудь из наших. На этом этаже наблюдение вел Дин. Я осторожно двинулся к его комнате и еще издали понял, что слышал в работе его бластер. Дверь номера была разбита выстрелом изнутри, а следы Дина исчезали под стальной стеной, замкнувшей коридор. С помощью таких тупиков брейкер мог отгородиться от кого угодно. Я двинулся назад, и в этот миг где-то рядом прогремел еще один выстрел. Я кинулся вперед, зная, что в номере Дина есть окно. Обжигаясь и разрывая одежду о горячие зазубрины, я протиснулся через разбитую дверь в комнату и распахнул иллюминатор. Он выходил на уровне второго этажа во внутренний дворик – атриум; там был устроен зимний сад, но сейчас его медленно заволакивал белый едкий дым горящей пластмассы. В этом дыму кто-то двигался.
– Эй! – крикнул я.
Это был Пахарь. Прихрамывая, он пересекал атриум и, оглянувшись на мой голос, поднял руку. Я мгновенно пригнулся, но выстрела не последовало. Вместо этого кто-то с чавкающим звуком дохнул мне в спину. Обернувшись, я увидел, что выход, проделанный Дином, исчез. На его месте стояла глухая металлическая стена с пятнами машинного масла. Совсем недавно она, видимо, была полом где-то в технических службах. Третий раз я оказывался в тупике, а Пахарь беспрепятственно уходил дальше. Настороженное внимание, с которым я преследовал его, начинало переходить в злость. Я уже прикидывал расстояние до поверхности атриума, когда заметил, как забурлил белый кисель вдоль одной из стен. Сунув руку в тягучее желе (оно оказалось теплым), я нащупал узкую щель. Она явно расширялась. У меня не было времени ждать, когда стена поднимется достаточно высоко, и, обмотав голову рубашкой Дина, я прополз под стеной. Впечатление было такое, будто я нырнул в кремовый торт. В соседнем номере дверь оказалась незапертой, и, выбравшись в коридор, я рванулся на последний, самый верхний этаж. Проклятый брейкер! Устроив такую фантасмагорию, он, будучи обнаруженным, наверняка попытается удрать с Амброзии на спасательной ракете. Ярость, с которой я думал об этом, была вызвана еще и тем, что мне только сейчас стал ясен план его бегства.
Я оказался прав. Пахарь, уже в скафандре, возился у аварийного выхода на поверхность, когда я подсечкой сзади сбил его с ног. Он с грохотом ввалился внутрь кессонной камеры. В тот же миг дверь за нами закрылась.
– Назад! – закричал Пахарь, отталкивая меня. – Здесь смерть!
– Спокойно! – сказал я, выравнивая дыхание. – Вы арестованы. Дайте руки.
Увидев наручники, он сначала остолбенел, а потом вдруг залился безумным смехом:
– Полиция?! Вы из полиции?.. У вас есть тюрьма, шериф?
– Я зональный комиссар ООН по безопасности и сотрудничеству. Вот мой значок. А теперь идите за мной.
Я потянул рычаг двери, но он не поддался. Кнопка аварийного открывания тоже не сработала. Пахарь все смеялся:
– Мы заперты, комиссар! Может, лучше откроем другую дверь и прогуляемся по Амброзии? Правда, ваш костюм легковат…
– Бросьте болтать! – оборвал я. – Уберите поле.
– Какое поле?
Я вздохнул, стараясь набраться терпения.
– Биополе, с помощью которого вы вывели из повиновения технику на Нектаре, Мирре, Тетисе, а сегодня – здесь, – на Амброзии.
Он как-то очень искренне раскрыл глаза:
– Вы что, считаете меня диверсантом?
– Вы особенно опасный диверсант – брейкер. Слыхали такое слово?
Он посмотрел на меня так, будто перед ним стоял пришелец из другой галактики.
– Брейкер… Это, что от английского «break»?
Я подергал рычаг – дверь не открывалась.
– Да. И кроме того, вы подозреваетесь в покушении на убийство.
Это, кажется, его почти не удивило. Он лишь усмехнулся:
– Почему же – «убийство»?..
– Вам лучше знать, зачем вы решили убрать Минского.
Он молниеносно вскинулся:
– Минского?!
– Перестаньте кривляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
«Вы полагаете, что изобилие можно дарить?» Этот вопрос Пахаря чем-то волновал меня. Войдя к себе в номер, я нашел в разговоре это место и включил видеозапись.
– Вы полагаете, что изобилие можно дарить? – Пахарь с сожалением посмотрел на Минского. – Давайте немного отвлечемся. Вы вот цитировали Вернадского, а я вам хочу напомнить слова другого мыслителя. В его главной книге беседуют два мудреца – добрый и злой. «Видишь сии камни в этой пустыне? – спрашивает злой. – Обрати их в хлебы, и за тобой пойдет человечество, как стадо». На что добрый отвечает: «Не хлебом единым жив человек».
– Это евангельская притча…
– Да. Но мыслитель, о котором я говорю, пошел дальше. Он предвидел, что в наше время в изобилии будет произведен не только хлеб материальный, но и, так сказать, хлеб духовный. Вы вот скоро сумеете дать человеку пищу где угодно и сколько угодно. Но что нам мешает сотворить ему и все остальное – тоже в неограниченном количестве: и радость, и печаль, и красоту, и любовь? «Мыльные клубы» – что это, как не места, где человек вкушает ловко приготовленную пищу духовную?
– «Мыльные клубы» привлекают только обывателей.
– Ну и что? Важно, что найден принцип, способ смоделировать жизнь человека, исходя из его индивидуального вкуса. Сейчас это делается по обывательскому вкусу, по законам китча. Но вопрос только во времени. Подождите, научатся ублажать и нас, интеллигентов. Такую тонкую духовность состряпают на компьютерах, что мы тотчас слюни пустим. Мне, кибернетику, о таких вещах лучше судить. И я вам говорю: мы уже близки к этому! А тут еще вы со своим изобилием. Человечеству в таких обстоятельствах крышка, вы понимаете? Мыслитель, которого я имею в виду, предвидел это еще в XIX веке. Он говорил: «Тогда будет отнят у человечества труд, личность, самопожертвование своим добром ради ближнего – одним словом, отнята вся жизнь, идеал жизни».
Минский прищурился:
– Достоевский?
– Да, – кивнул Пахарь. – Подумайте над его словами.
Биолог скептически посмотрел на Пахаря.
– Вы знаете человека, который готов дать каждому все, что тот пожелает?
– Можно сказать… знаю.
– В таком случае поздравляю: вы знакомы с господом богом.
– Не нужно шутить, – скривился Пахарь.
– Я не шучу. Наша беседа выглядит интересной, но далекой от практики. Я не верю, что человечество вот-вот будет закормлено хлебом духовным. Его никогда не хватит.
– Почему?
Минский пожал плечами.
– Но это же очевидно! Потребности человека бесконечны. На всем протяжении истории людям всегда чего-нибудь не хватало. Удовлетворялись одни потребности – возникали другие.
Пахарь опять невесело усмехнулся:
– Когда-то люди думали, что число звезд на небе тоже бесконечно. Но вот астрономы нашли способ подсчета, и оказалось, что в каждом полушарии земного неба можно одновременно видеть не сто миллиардов, не сто миллионов, и даже не просто миллион, а всего-навсего шесть тысяч звезд. Вот так «бесконечность»! Я говорю это к тому, что представление о некой величественной бесконечности возникает у нас часто на самом пустом месте – просто из-за того, что мы не имеем способа и системы отсчета. Как исчислить потребности человека? Мы не знаем. И вот уже бесконечным нам представляется то, чего просто очень много. Эта картина типична. Познавая себя, мы то и дело попадаем в ситуацию кретина, умеющего считать только до десяти. Этот кретин сидит в комнате, где кто-то распотрошил толстую книгу под названием «Человек», и пытается привести все в порядок. Естественно, при каждой попытке сосчитать количество страниц несчастный приходит к выводу, что число их бесконечно.
– А потом приходит умник, овладевший системой счета, и быстренько разбирается в проклятой книге, так? – иронически продолжил Минский. – Вы забыли об одном обстоятельстве: книга все время пополняется новыми страницами, ибо человек развивается, живет, а значит, поступает порой весьма неожиданным образом. Никакая система, даже самая совершенная, его зигзагов не предусмотрит.
– Да почему же и не предусмотреть? – деланно удивился Пахарь. – Ведь человек, что бы он ни делал, есть часть природы. Вдумайтесь в это: часть, то есть нечто ограниченное, определенное. Во всех своих проявлениях человек конечен – уж это факт! Скорость его умственных и психических реакций – величина определенная и вовсе не бесконечная, зрение и слух не охватывают всего физического спектра, емкость памяти ограничена, а уж способность воспринимать и перерабатывать информацию в сравнении с машиной и вовсе ничтожна.
– Но зато дух, дух человеческий безграничен! – воскликнул Минский, – Человеку ведь нужна не просто радость, а все на свете, вся жизнь, то есть борьба за истину, любовь, страдание… Нужна вся полнота человеческих отношений!
– И вы опять же полагаете, что эта «полнота» – величина бесконечная?
– Разумеется! Как же иначе?
Пахарь с грустью посмотрел на Минского.
– Согласитесь ли вы с тем, – спросил он, – что в человеческом языке сконцентрировано все основное содержание духовной и практической жизни людей? Что понятия языка, все эти синонимы, антонимы и производные конструкции максимально отображают многообразие человеческих отношений?
– Да, соглашусь.
– Так вот, еще в 1975 году кибернетики подсчитали, что даже в наиболее развитых языках – таких, как английский, итальянский, русский, – содержатся средства для выражения лишь двухсот отношений между людьми. И этого, оказывается, вполне хватает для описания всего многообразия мира, который реально окружает человека и создается его воображением. Согласитесь, двести – еще не бесконечность… Да и что говорить о бесконечности – вы посмотрите вокруг. Многим только кажется, что их потребности безграничны. А дайте им побольше хлеба да зрелищ, да питья, да женщин – они и утешатся!
– Я, конечно, не моралист и не философ, – ответил Минский, – но я твердо знаю одно: человек никогда не согласится с тем, что достиг конца. На его пути могут встать самые заманчивые, самые приятные тупики и ловушки, но он всегда найдет в себе силы бунтовать против них…
Последние слова Минского потонули в крике Дина, лицо которого вдруг наложилось на видеофильм:
– Шеф, мы все заперты!.. Происходит черт-те что!.. Брейкер ушел!.. Минский…
Экран погас. Но я уже и сам видел, что брейкер начал действовать. Усилив свое биополе, он породил настоящую фантасмагорию. Или это компьютер начал войну против нас? Раздумывать было некогда. Пространство вокруг искажалось и вытягивалось, словно в видениях наркомана. Две стены моей комнаты наклонились друг к другу, почти превратив ее в трехгранную призму, а пол медленно разъезжался, открывая стальную решетку, из-под которой пучилась белая тестообразная масса, жирные отростки которой уже выползли на середину.
Я схватил бластер и выскочил в коридор. Стены его тоже куда-то заваливались, тягучая белая масса толстым слоем покрывала пол. Весь отель словно погружался в молочный кисель. Нигде не было видно ни души. Номер Пахаря тоже был пуст. Скользя и разбрызгивая липкую массу, я бросился по отпечатавшимся следам. Из-за дверей, мимо которых я пробегал, порой доносились глухие удары – люди пытались выбраться. Но я не мог остановиться, чтобы помочь им. Следы Пахаря (если это были его следы) вели на верхние этажи отеля, и судя по тому, что они еще не заплыли, он не успел далеко уйти.
Я взбирался по скользкой лестнице на предпоследний этаж, когда наверху раздался грохот, переходящий в резкий свист. Стреляли из бластера. Возможно, кто-то из моих ребят. Или стреляли в них. Я осторожно выглянул в коридор. Следы Пахаря шли налево и исчезали в темном провале посреди пола. Туда же ленивыми струями стекала масса, а сама мрачная дыра медленно затягивалась сдвигающимися плитами и вот-вот должна была исчезнуть совсем. Только сейчас я осознал, в какую трудную погоню пустился. Пахарь щедро демонстрировал свою способность проходить сквозь полы и стены.
Поскольку след брейкера был потерян, следовало найти кого-нибудь из наших. На этом этаже наблюдение вел Дин. Я осторожно двинулся к его комнате и еще издали понял, что слышал в работе его бластер. Дверь номера была разбита выстрелом изнутри, а следы Дина исчезали под стальной стеной, замкнувшей коридор. С помощью таких тупиков брейкер мог отгородиться от кого угодно. Я двинулся назад, и в этот миг где-то рядом прогремел еще один выстрел. Я кинулся вперед, зная, что в номере Дина есть окно. Обжигаясь и разрывая одежду о горячие зазубрины, я протиснулся через разбитую дверь в комнату и распахнул иллюминатор. Он выходил на уровне второго этажа во внутренний дворик – атриум; там был устроен зимний сад, но сейчас его медленно заволакивал белый едкий дым горящей пластмассы. В этом дыму кто-то двигался.
– Эй! – крикнул я.
Это был Пахарь. Прихрамывая, он пересекал атриум и, оглянувшись на мой голос, поднял руку. Я мгновенно пригнулся, но выстрела не последовало. Вместо этого кто-то с чавкающим звуком дохнул мне в спину. Обернувшись, я увидел, что выход, проделанный Дином, исчез. На его месте стояла глухая металлическая стена с пятнами машинного масла. Совсем недавно она, видимо, была полом где-то в технических службах. Третий раз я оказывался в тупике, а Пахарь беспрепятственно уходил дальше. Настороженное внимание, с которым я преследовал его, начинало переходить в злость. Я уже прикидывал расстояние до поверхности атриума, когда заметил, как забурлил белый кисель вдоль одной из стен. Сунув руку в тягучее желе (оно оказалось теплым), я нащупал узкую щель. Она явно расширялась. У меня не было времени ждать, когда стена поднимется достаточно высоко, и, обмотав голову рубашкой Дина, я прополз под стеной. Впечатление было такое, будто я нырнул в кремовый торт. В соседнем номере дверь оказалась незапертой, и, выбравшись в коридор, я рванулся на последний, самый верхний этаж. Проклятый брейкер! Устроив такую фантасмагорию, он, будучи обнаруженным, наверняка попытается удрать с Амброзии на спасательной ракете. Ярость, с которой я думал об этом, была вызвана еще и тем, что мне только сейчас стал ясен план его бегства.
Я оказался прав. Пахарь, уже в скафандре, возился у аварийного выхода на поверхность, когда я подсечкой сзади сбил его с ног. Он с грохотом ввалился внутрь кессонной камеры. В тот же миг дверь за нами закрылась.
– Назад! – закричал Пахарь, отталкивая меня. – Здесь смерть!
– Спокойно! – сказал я, выравнивая дыхание. – Вы арестованы. Дайте руки.
Увидев наручники, он сначала остолбенел, а потом вдруг залился безумным смехом:
– Полиция?! Вы из полиции?.. У вас есть тюрьма, шериф?
– Я зональный комиссар ООН по безопасности и сотрудничеству. Вот мой значок. А теперь идите за мной.
Я потянул рычаг двери, но он не поддался. Кнопка аварийного открывания тоже не сработала. Пахарь все смеялся:
– Мы заперты, комиссар! Может, лучше откроем другую дверь и прогуляемся по Амброзии? Правда, ваш костюм легковат…
– Бросьте болтать! – оборвал я. – Уберите поле.
– Какое поле?
Я вздохнул, стараясь набраться терпения.
– Биополе, с помощью которого вы вывели из повиновения технику на Нектаре, Мирре, Тетисе, а сегодня – здесь, – на Амброзии.
Он как-то очень искренне раскрыл глаза:
– Вы что, считаете меня диверсантом?
– Вы особенно опасный диверсант – брейкер. Слыхали такое слово?
Он посмотрел на меня так, будто перед ним стоял пришелец из другой галактики.
– Брейкер… Это, что от английского «break»?
Я подергал рычаг – дверь не открывалась.
– Да. И кроме того, вы подозреваетесь в покушении на убийство.
Это, кажется, его почти не удивило. Он лишь усмехнулся:
– Почему же – «убийство»?..
– Вам лучше знать, зачем вы решили убрать Минского.
Он молниеносно вскинулся:
– Минского?!
– Перестаньте кривляться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11