Мигнул и пропал, и опять земля, камни, кустики чахлые. Низко
сняты, видать, прямо с чьих-то рецепторов писали. Глазу непривычно, а
места помалу узнаю. Это они с Низкой стороны заходят, где Бассов двор. Ну
да, вот сейчас в Гнилую лощину слезут, а там уж до огорожи рукой подать.
Ну вот, болотина замелькала, кочки пузатые, ямы с черной водой. Это тут-то
черная, а на деле рыжая, вонючая. А вот и жерди обозначились. Совсем у
Басса ограда худая, видать, как был лежебока, так и остался.
Что-то знакомое мне в манере записи почуялось. Вот такое,
характерное: сперва панорама, а потом тем же путем - вразбивочку.
- Ты писал? - спрашиваю. - Сам, выходит, надумал прогуляться?
- Я ведь немного знаю твой язык, Ули, - отвечает.
Ну, не проломишься сквозь их логику! Будто удивишь этим наших-то,
будто они знают, что какой-то другой язык есть!
А огорожа рядом, какая ни жиденькая... Меня аж морозом присыпало.
Я-то к Наставнику как к себе привык, а тут будто со стороны глянул: какие
ж они страшные! Да еще из болота... ограду сейчас повалят... ох, повалят!
Будто нарочно сказок наслушались про нечисть, что дверей не разумеет!
А скот-то, небось, уже по всей деревне ревет! Пугливый он у нас,
запаху чужого не выносит. Да и уши давит, люди еще не чуют, а авры уже
перепугались. И тут, как ждал я, тихонько так, мягко повалились жерди, и
вошли они прямиком на грязный поганый Бассов двор.
Доглядел я, стиснув зубы, как люди улепетывают, как бабы детей
хватают да тащат, как авры взбесившиеся плетеную стенку вывернули и тоже
прочь понеслись, а дальше мне и глядеть не хотелось.
- Что, - спрашиваю, - закидали вас камнями у Верхнего перевала?
- Да, - говорит удивленно так.
- Еще и огонь развели поперек улицы, копья зажженные швыряли?
- Откуда тебе это известно? - спрашивает. - Я ведь этого не
записывал!
- Так я б тебе все загодя рассказал!
Стоит он перед мной такой разбитый, несчастный, слов найти не может.
Ровно счет для него перевернулся.
- Но ведь если ты знал, - говорит, - Ули, если ты знал, почему же ты
меня не предупредил? Если все бесполезно...
- Бесполезно? Эх вы, - говорю, - мудрецы! Как же я мог знать, что вы
вперед хлеба за мед приметесь? Что меня из дела выкинете? Да на что он вам
так спешно этот Контакт дался? С животных начать не могли! У зверья, поди,
те же беды!
- Как ты не понимаешь, Ули, - говорит, - это единственная наша
возможность. Чем быстрее мы это сделаем... Слишком много возражений,
понимаешь? И эти возражения выглядят достаточно убедительно... для
большинства.
- Да ну! И что ж они говорят?
- Что санитарные нормы установлены для нас, и неизвестно, является ли
такая концентрация токсичных веществ опасной для верхних. Что существа,
приспособившиеся к гибельным для нас условиям на поверхности, должны
обладать защитными механизмами, способными нейтрализовать почти любое
внешнее воздействие. Что твое утверждение о том, что уровень мутаций
превышает допустимый, и что у верхних разумных сдвинут жизненный цикл,
нуждается в тщательной проверке, поскольку ты можешь не знать, как обстоят
дела в других популяциях. Не исключено, что разные подвиды и расы верхних
разумных очень значительно отличаются друг от друга. Что разброс в
пределах - явление естественное, вызванное, возможно, жестким излучением
звезд. Что наличие мертвых зон может быть обусловлено не нашей
деятельностью, а, скажем, природными условиями поверхности. Продолжать?
- Да нет, - говорю, - хватит. На что ж ты тогда надеялся?
- На Контакт. На прямое обследование генетического материала.
- Эх, - говорю опять, - Наставник! Что ж ты наделал! Ладно, оба мы с
тобой виноватые. Ты - что по мне о людях судил, а я - что по тебе о ваших.
- Но почему? - спрашивает. - Почему, Ули?
А мне уж и говорить расхотелось. И себя жаль, и его, и дела нашего
загубленного.
- А потому, что разные мы очень, понимаешь? Ни обычаи у нас, ни
логика не совпадают. С маху того не одолеть - время нужно и терпение, да
еще доброта. У тебя-то всего в достатке, а у прочих ваших, выходит, и
вовсе того нет. Вот и загубили дело.
- Значит, по-твоему, все испорчено бесповоротно? Ты отказываешься от
новых попыток наладить Контакт?
- Да нет, - говорю, - не отказываюсь. Сделаю, что смогу, а все толку
тут уже не будет.
В тот самый день ко мне гости заявились. Удостоили. Шестеро пришло, и
среди них тот, главный. Здоровенный он оказался, матерый, чуть не на
четверть Наставника длинней.
Еле я на ногах устоял, как они вошли, такой меня густой неприязнью
обдало. Это я зря, что у них чувства невыраженные. Очень даже
выраженные... иногда. Ну вот, главный, минутки не промедлив, спрашивает
сразу:
- Почему ты не предупредил, что твои соплеменники могут отказаться от
Контакта?
- А вы спросили? - отвечаю. - Мне, - говорю - и в голову не пришло,
что вы, ничего не выяснив, за дело возьметесь.
Тут они будто растерялись. Не все, конечно. Главный, какой был, такой
и остался... каменный, а до прочих дошло... до кого больше, до кого
меньше. А Главный свое:
- Мы считали, что... (опознавательный импульс для меня треском
прошел, да и так ясно: о Наставнике речь) имеет полную информацию о
верхних разумных.
- А откуда он ее бы взял? - спрашиваю. - Я ему много объяснить не
мог, потому как понятий общих нет. Я, - говорю, - даже слов таких в вашем
языке не нашел, чтобы о наших делах толковать. Если вам виноватого надо,
так не там ищите. Даже, - говорю, - исходя из требований независимой
проверки, надлежало бы узнать начальные условия и основные параметры
процесса.
Тут дело немного сдвинулось, разделились они. Внутри переменились, в
себе. Ну, Главный - тому все равно. Ему что говори, что не говори, он с
готовым мнением пришел. Я еще в первый раз почуял, до чего ему не хочется,
чтоб мои слова правдой оказались. А вот с другими - по-разному, потому про
виноватого это точно пришлось. Только пока не сказал, они сами не
понимали, а теперь застыдились.
Я, если честно, так и не думал ни о чем, ни слов не искал, ни
доводов. Я их слушал. Потому что они - это и была главная наша беда. Что
люди? Ну, не вышло на первый раз - так мир большой, можно в другом месте
попробовать. Оно досадно, конечно, что с моими-то, с деревенскими не
вышло, а я, правду сказать, сильно и не надеялся. Лучше бы, конечно, с
долгоживущими попробовать. А вот они - беда. Потому как им-то,
оказывается, и попробовать не хочется. Да нет, не то. Хочется - и не
хочется. И стыдно, и обидно, и охота, чтоб все по-старому осталось. Чтоб,
значит, мясо есть, а скот не резать. И всего хуже, что там внутри, на
донышке. Это с верхним-то, с осмысленным, можно бороться. А вот ежели оно
внутри, пока не решится, не сложится, никак не подлезть. Только ведь
нашу-то судьбу, не нам, а им решать. В полной мы их власти, а они же ко
мне не за помощью пришли, не за советом, а чтоб нежеланье свое оправдать.
Я это быстренько расчуял. Мне только Наставник сильно мешал. Что-то с ним
неладное было, такая лютая боль, хоть криком кричи. Мне б к нему - уж не
говорить! - какие разговоры! - просто душу подставить, чтоб полегчало, а я
не могу, я к ним привязан, их должен слушать, потому дело-то не шуточное.
- так меня надвое и раздирает.
А молчание тянется, им оно хуже, чем мне: я занят, я при своем праве,
я тут обиженный, как ни верти. Если б тут Наставника не было! Держит он
меня, нельзя мне вкрепкую драться, всякое мое слово не так по тем, как по
нему бьет.
Ну, тут наконец Главный изволил слово молвить:
- В том, что ты сказал, есть известный смысл. Видимо, мы переоценили
объем имеющейся у нас информации.
- Не объем, а качество, - отвечаю. Все, что можно было узнать,
наблюдая за мной, Наставник вам дал. Просто есть принципиальная разница
между поведением одного человека и поведением группы.
Тут один (я его давно приметил: как-то он посвободней прочих) будто
даже обрадовался.
- Главный Координатор, - говорит, - он прав! Мы действительно
постыдно не учли особенностей групповой психологии. Разумеется, - говорит,
- это машинная рутина, для нас - дело далекого прошлого, но это никак не
оправдывает. Можно было бы предположить, что при неразвитой социальной
психологии и при отсутствии неправильного формирования социальных
рефлексов отнюдь не исключена парадоксальная реакция группы на нечто
новое.
Это я понял с пятого на десятое, но главное, видно, все-таки дошло,
потому ответил впопад.
- Реакция, - говорю, - самая нормальная, какая и должна быть.
Помниться, - говорю, - когда один из ваших, ученый между прочим, как вы
говорите, личность социально зрелая, забрел сюда ненароком и меня увидел,
так он чего-то за оружие схватился. А вы хотели, чтоб люди, в первый раз
вас увидев, от радости прыгали?
- Он прав, Координатор, - опять говорит тот. - Мы обязаны были
учитывать, что имеем дело с Разумными, а не с каким-то безличным
процессом.
Чувствую - сердится Главный. И на него сердится, и на меня, и на то,
что не может ответить, как ему думается. Боится, что не поймут его,
осудят.
А тут Наставник вдруг голос подал.
- Дело не в его правоте, - говорит, - а в нашей. В том, что мы упорно
не желаем видеть этическую окраску проблемы. А этические проблемы, -
говорит, - находятся вне компетенции Совета Координаторов. А Главному это
не по губе.
- Поднимать вопросы этического соответствия стоило бы только
индивидууму, этичности поступков которого вне сомнений, - снова подал
голос Главный.
Я чуть не вскрикнул, так больно и метко он Наставника хлестнул, прямо
как по ране.
Но тот и виду не подал. Отвечает спокойно:
- В делах, касающихся интересов всего общества, интересы и поступки
отдельного индивидуума всегда вторичны. Вы повторяете мою ошибку, завышая
уровень своей компетентности.
А тот, что посвободнее, ему:
- Всякий вопрос, который может повлечь перестройку экономики и
перераспределение ресурсов, относится к компетенции Совета Координаторов.
Я считаю, что бессмысленно и даже вредно расширять инициативную группу и
нарушать ее состав. Все мы заинтересованы в том, чтобы принять решение как
можно скорей, пока проблема не усложнилась еще больше.
- А вы убеждены, - спрашивает Наставник, - что такое поспешное
решение окажется верным? Не лучше ли, - говорит, - отложить его до тех
пор, пока все выяснится окончательно?
А тот так прямо и рубанул:
- Никто из нас не хочет оказаться в твоем положении, но общество
взволновано, оно требует однозначного ответа, и мы обязаны дать его как
можно скорее.
- Все равно какой? - спрашиваю я. - Значит, пропади они, люди,
пропадом, лишь бы вам беды не было?
- Нет, - отвечает Главный, да так поспешно! - Ты просто неверно понял
слова коллеги. Мы заинтересованы в скорейшем решении проблемы исходя как
из своих, так и из ваших интересов.
"Говори, - думаю, - говори. Ты б это кому другому порассказал, кто
твое нутро не видит!"
А Наставник свое гнет:
- Рассмотрев произошедшее, я не считаю, что самое быстрое решение
будет самым верным. По моему мнению, в этом вопросе Совет Координаторов
должен передать право решения Совету Ученых.
Чувствую, кое-кто даже обрадовался, а Главный опять злится:
- Чтобы наверняка похоронить вопрос среди разговоров? Оттянуть
решение до бесконечности?
А я вдруг чую: Наставник этого и хотел, угадал Наставник. Опять я
чего-то не пойму, ведь еще сегодня он совсем другого хотел!
Прямо как в паутине запутался: вроде при мне говорят и вроде о моем
деле, а я чую: не то! Тут за всяким словом что-то другое, такое, может,
что мне ввек не понять. Зеркальная картинка: что им наши дела - темный
лес, то и я, как до их отношений дойдет, колода - колодиной. Ну, я и
разозлился.
- Может, хватит? - говорю. - Что мне, - говорю, - в перекорах ваших?
У меня боль болит, мне не до того, кто что о ком подумает. Больно, -
говорю, - вещи несоизмеримые: судьба целой цивилизации и чьи-то счеты!
Зря я так, потому Наставника опять по душе ударило. Что это нынче с
ним, что внутри места нет живого?
Тут еще один из Координаторов отозвался.
- Разумный, - говорит, дело совсем не в наших счетах. Дело в том, что
пока только мы одни представляем себе последствия необходимого решения.
Общество требует от нас быстрого и конкретного ответа, оно озабочено
судьбой Верхних Разумных, но когда наступит время неудобств и ограничений,
отношение может перемениться.
- Да, - подхватывает тот, свободный. - Пойми, - говорит, -
перестройка экономики - дело долгое, болезненное и, главное, необратимое.
1 2 3 4 5 6 7 8