. теория гравитации...
Я доказываю, что некоторые виды сингулярностей устойчивы... Да вы все
равно ничего не поймете, Арнольд Павлович.
- Сингулярности... - медленно проговорил Снеговой и пожал плечами. -
В огороде бузина, а в Киеве дядька... И не закрытая? Ни в какой части?
- Ни в какой букве!
- И Губаря не знаете?
- И Губаря не знаю.
Снеговой засмолил третью папиросу. Он стоял перед Маляновым, нависая
над ним, - огромный, сгорбившийся, страшный - и молчал. Потом он сказал:
- Ну, на нет я суда нет. Извините меня, Дмитрий Алексеевич. У меня
все.
- Да, но у меня не все! - сварливо сказал Малянов, поднимаясь. - С
вашего позволения, Арнольд Павлович, я бы хотел узнать...
- Не могу, - сказал Снеговой как отрезал. - Не имею права.
И не обращая более никакого внимания на Малянова, он подошел к столу
и принялся разгружать карманы пижамы. Носовой платок, грязный, мятый, - в
угол. Пачка "Беломора". На стол. Коробок спичек. Еще одни коробок
спичек... Какие-то сложенные бумажки... авторучка...
Потом он извлек на свет огромный пистолет и сунул его небрежно в
первый ящик стола.
Увидев этот пистолет, Малянов приоткрыл рот и тихонько попятился к
двери.
На пороге своей квартиры Малянов задержался и прислушался. Дверь была
приоткрыта, виднелся свет в щели, но звуков никаких слышно не было, кроме,
впрочем, ворчания водопровода. Тогда Малянов осторожно прошел в прихожую.
Дверь при этом отчаянно заскрипела, и Малянова всего перекосило от этого
скрипа.
В кухне было пусто. Стол прибран, чисто протерт. Вся грязная посуда -
в мойке. Пол подметен. Газ выключен. И никого.
И в ванной тоже никого. Висят на бельевой веревке розовые трусики и
такой же лифчик.
Малянов прошел в кабинет, положил на край стола толстый справочник
Снегового и некоторое время стоял в нерешительности, озирая свое
хозяйство: включенный калькулятор с красными цифрами на дисплее, груды
исписанной бумаги, рулоны графиков, бумажные листы, разбросанные по всему
полу...
Потом он вытянул губы дудкой, задрал брови повыше, словно собирался
отмочить какую-нибудь шуточку, повернулся и на цыпочках, но решительно
направился в бывшую детскую.
Лидочка мирно спала. Мигающий фонарь за окном выхватывал из темноты
контуры ее тела, закутанного в простыню, бледное, без кровинки лицо с
поджатыми губами. Лицо это было сейчас таким непривлекательным и даже
страшноватым, что Малянов, казалось, оставил свои решительные намерения и
остановился на полдороге, неспособный решить, так ли уж ему нужно то, за
чем он сюда приперся.
И вдруг давешний гул прокатился за окном, снова подпрыгнул и
повернулся на месте огромный лидочкин чемодан, и фонарь на улице сперва
замигал и задергался, словно припадочный, а потом вдруг разгорелся в
полную силу.
Всю комнату залило ртутным мертвенно-синим светом, и в этом свете
Лидочка вдруг поднялась на постели, села, придерживая на груди простыню, и
уставилась на Малянова ясными, широко раскрытыми глазами. Будто и не спала
вовсе.
- Трясет... - сказал Малянов, словно оправдываясь. - Кому-то мы очень
не нравимся...
- Дмитрий Алексеевич, - сказала Лидочка негромко. - Идите сейчас же
спать.
Голос у нее был, что называется, "железный", в опытное ухо Малянова
не улавливало в нем ни тени надежды. Само по себе это, может быть, и не
остановило бы его, но... Все было не так, как должно быть и бывает обычно
в подобных случаях. И резкий беспощадный свет в окно - словно
любопытствующий прожектор. И подрагивающие стены, и шорох штукатурки,
осыпающейся где-то от подземных толчков. И женщина в постели... Не женщина
сидела там, выпрямившись, прижавшись лопатками к стене, - ведьма это
сидела, кутаясь в простыню. Сухая кожа туго обтягивала лицо, и обнажились
верхние зубы - то ли в улыбке, то ля в оскале каком-то.
- Так уж прямо и спать... - глупо сказал Малянов, переминаясь с ноги
на ногу. - Рано еще спать. Пусть дети спят.
Лидочка молча смотрела на него. Ведьма на допросе.
- Ну что ты в самом деле! - сказал он, слегка приободрясь. - Лидия!
Отвратительная мидия!
Лицо ее дрогнуло, она словно бы расслабилась мгновенно.
- Что ты глядишь на меня, как ведьма на допросе? - он шагнул вперед и
оказался на краешке кушетки. Женщина снова напряглась и чуть отодвинулась.
- Ну ладно. Ну не буду. Как хочешь. Пойду тогда работать. Сегодня весь
день не давали работать. Как с цепи сорвались, честное слово. Сначала -
телефонные звонки. Потом этот деятель с замороженным омаром. Потом
Вечеровский приперся...
- Потом я, - сказала Лидочка тихо.
- Потом ты, - согласился Малянов.
- А кто это сейчас приходил?
- Сосед.
- Зачем?
- Да так... Ерунда разная. Про тебя расспрашивал, между прочим.
- И что ты ему сказал?
- Сказал: это одна моя знакомая ведьмочка... - промурлыкал Малянов,
предпринимая кое-какие разведывательные действия.
- А он?
- А он... всякие глупости спрашивал... про общих знакомых...
- А ты?
Малянов не ответил.

Он проснулся утром от выстрела. Выстрел ахнул у него прямо над ухом,
так что он подскочил на тахте и сел озираясь. В комнате все было, как
вчера, но из раскрытого окна доносился какой-то галдеж, там рычали
двигатели, высокий голос повторял: "Не создавайте препятствия...
Проезжайте... Проезжайте быстрее..." И какой-то смутный галдеж доносился
из-за входной двери, с лестничной площадки.
Малянов спрыгнул с тахты и прежде всего высунулся в окно. У подъезда
толпился народ, стояли неподвижно и ерзали, пристраиваясь поудобнее,
многочисленные автомобили: милицейская ПМГ с мигалкой, "скорые", газик
Снегового и еще четыре "Волги" - три пропыленные, жеваные, черные и одна
новенькая, ослепительно белая. Половина проезжей части была всем этим
перегорожена. Проезжающие машины притормаживали, останавливались, гаишник
с жезлом прогонял их прочь, покрикивая высоким голосом. Белая "Волга"
вдруг газанула, из выхлопной трубы вылетел клубок светлого дыма,
выстрелило оглушительно, и "Волга" заглохла...
Малянов кое-как оделся и выскочил на лестничную площадку.
Здесь, оказывается, тоже было полно народу. Малянов узнал "кое-кого
из соседей, но были и незнакомые, и все они концентрировались около
распахнутой настежь квартиры Снегового. Были там среди прочих майор
милиции, сержант милиции, двое в штатском, врач в белом халате и
дворничиха...
- Что случилось? - спросил Малянов давешнего старикашку из квартиры
снизу.
- Смерть случилась, дорогой мой, - торжественно и печально произнес
старикашка. - Смерть, голубчик... Беда-то какая, а?
- Кто?.. С кем?
- Снегового, Арнольда Павловича, знали вы? Из одиннадцатой
квартиры...
- Ну?!
- Умер. Все. Ушел из жизни.
- Не... не может быть... - пролепетал Малянов, холодея.
- Увы. Уже и вынесли. Все. Финита ля комедиа.
- Да что случилось?
Старикашка приблизил горбатый нос к маляновскому уху и прошептал:
- Застрелился он этой ночью. Вот сюда пулю послал... - он постучал
себя по виску. - И ни записки, ничего...
Малянов дико глянул на него и, оскользаясь в домашних шлепанцах,
ссыпался по ступенькам. Внизу, в маленьком вестибюле, опять же толклись
люди. Здесь был лопоухий мальчишечка-шофер - он силился отворить вторую
половинку двери в подъезде. Еще один сержант милиции. Какие-то вовсе
бездельные, глазеющие люди и два санитара, держащие на весу носилки с
длинным громоздким телом, укрытым простыней...
Пока давались со всех сторон советы, пока ковыряли дверь, пока со
скрипом распахивали ее, Малянов стоял столбом, глядя на белое, длинное,
мертвое... Он не в силах был ни уйти, ни подойти ближе.
Потом дверь распахнулась, носилки понесли, и только тогда Малянов
протолкался к ним я пошел рядом. И вдруг он увидел глаз. Простыня была
продрана, и сквозь дыру смотрел на Малянова широко открытый мертвый и
потому совсем незнакомый глаз...

Вернувшись домой, Малянов сразу бросился к телефону, набрал номер и
долго слушал длинные гудки. Потом пробормотал: "Ну да, у него же лекции с
утра..." и положил трубку. Он все еще не мог прийти в себя. Все еще стоял
у него перед глазами огромный страшный Снеговой - как он выволакивает из
кармана пижамы и засовывает в стол черный тусклый пистолет... И звучал
мрачный голос: "Не имею права.." И мертвый глаз сквозь дыру в простыне
смотрел на Малянова, словно с того света...
Малянова передернуло. "Жуть-то какая, господи!.. И глупо же, глупо!"
Он бормотал эти слова, не замечая собственного бормотания, а сам снова и
снова набирал телефон Вечеровского, уже забыв, что тот с утра на лекции.
Телефон вел себя странно - то было занято, то шли бесконечные длинные
гудки.
Потом он швырнул трубку и помчался к дверям детской. Постучал.
Никакого ответа. Потряс дверь. То же самое. Заглянул внутрь. Все очень
чисто, все прибрано и... пусто. Ничего и никого. И исчез громоздкий
чемодан, занимавший весь передний угол, где игрушки.
В полном остолбенении Малянов прошел по квартире, заглядывая во все
углы. Никого и ничего. И все прибрано, вычищено, вылизано - ни пылинки в
доме. И только в ванной на бельевой веревочке сиротливо покачивались на
сквознячке розовый лифчик и розовые же трусики.
- Нет, отцы, это чушь какая-то, - громко сказал Малянов.
Медленно, шаркая ступнями по полу, он вернулся в свой кабинет, присел
было за стол, но тут же сорвался в прихожую, схватил с вешалки пиджак,
обшарил карманы, вытащил бумажник, несколько скомканных кредиток, оглядел
все это со стыдливым изумлением и сунул обратно.
- Все равно, - сказал он громко. - Тут что-то не то. Что-то тут, отцы
мои, не получается...
Он вернулся в кабинет, снова набрал номер Вечеровского, снова
оказалось занято Он бросил трубку, рассеянно взял несколько листочков из
папки, пробежал их глазами, нашарил в столе фломастер и старательно
вычеркнул из рукописи очередное "легко видеть, что..."
И в этот момент в кухне звякнула ложечка.

Малянов вздрогнул и уронил листки.
В кухне кто-то был. Кто-то двигался там - шаркнули подошвы, снова
брякнул металл о стекло, чиркнула спичка... Малянов слез с края стола и
осторожно двинулся в направлении кухни.
Там спиною к Малянову стоял теперь низкорослый странный человек. Он
колдовал с чайником над газовой плитой и, когда повернулся к Малянову, в
одной руке держал заварочный чайник, в другой - распечатанную пачку чая.
Это был огненно-рыжий горбун в душном черном костюме. Сорочка под
пиджаком у него была тоже черная, а галстук белый. И лицо - белое,
длинное, а борода клином, рыжая и ухоженная.
Малянов только рот раскрыл, чтобы рявкнуть: "Кто вы такой, черт вас
побери совсем!", как горбун быстро заговорил:
- Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич. Меня зовут Губарь, Захар
Захарович Губарь... Нет-нет, меня не Лидия сюда к вам пустила, нет, ее уж
не было здесь... Я сам зашел, ибо дверь была настежь... Нет-нет, это вам
показалось только, что кухня пуста, я вот тут стоял, видите? А вы
заглянули и сразу же ушли. Вот я и решил, покуда вы звоните Филиппу
Павловичу, дай-ка я чайку заварю... Но Снеговой, а? Какой кошмар! Тут уж
поневоле голова кругом пойдет и всякое начнет мерещиться... Но нельзя,
нельзя, Дмитрий Алексеевич! Нельзя! Поддаваться никак нельзя, крепиться
надо, держаться... Да вы садитесь, садитесь, я уж у вас тут успел
разобраться, где что, к вас обслужу по первому разряду, и себя не забуду,
правильно?..
Он говорил быстро, весело, но в то же время как бы и с
приличествующей печалью, он отвечал на незаданные вопросы Малянова и
упреждал его инстинктивные действия. И стоило Малянову подумать (с
некоторым испугом): "Губарь?.. Это ведь Снеговой что-то там говорил о
Губаре...", как горбун уже подхватывал:
- Губарь, Губарь моя фамилия. И Снеговой вас имение обо мне
спрашивал, мы с ним были знакомы... познакомились в свое время...
Какая-то неприятно угрожающая интонация прорвалась у горбуна в
последней фразе, но он тут же спохватился:
- А вот и чаек! Прошу вас, Дмитрий Алексеевич. Сейчас, сейчас я все
вам расскажу, зачем я у вас оказался, и почему, и с какой целью... Тогда
вы сами убедитесь, Дмитрий Алексеевич, насколько все это серьезно и
важно...
Малянов молча принял свою любимую чашку - большую цветастую - и отпил
из нее. Ему по-прежнему не удавалось вставить ни одного слова, но ответы
на большинство своих вопросов он уже получил.
- Знаю, Дмитрий Алексеевич, - продолжал между тем горбун, орудуя
чайником, - сам знаю - странно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10