До того доносились только смутные обрывки слов, остальное
исчезало в реве урагана.
- Дрянная посудина... Якоря держат... Но как сама не рассыплется!..
Стара, как ноев ковчег.
Часом позже Герман снова показал на "Уинифрид". Резкие рывки,
сотрясавшие шхуну всякий раз, когда якорные цепи удерживали ее на месте,
просто-напросто разнесли ее на куски; вся носовая часть вместе с
фок-мачтой и битенгом исчезла. Шхуна повернулась бортом к волне, скатилась
в провал между двумя валами, постепенно погружаясь передней частью в воду,
- и так, - почти опрокинутую, ее погнало к берегу.
Теперь осталось только пять шхун, из них с мотором одна лишь
"Малахини". Две оставшихся, опасаясь, как бы и их не постигла участь
"Нухивы" или "Уинифрид", последовали примеру "Роберты": расклепали якорные
цепи и понеслись к выходу из лагуны. Первой шла "Долли", но у нее сорвало
кливер, и она разбилась на подветренном берегу атолла, неподалеку от
"Мизи" и "Кактуса". Это не остановило "Мону", она тоже снялась с якорей и
тоже разбилась, не достигнув устья лагуны.
- А хорош у нас мотор! - во все горло крикнул капитан Уорфилд Грифу.
Владелец шхуны крепко пожал ему руку.
- Мотор себя окупит! - закричал он в ответ. - Ветер заходит к югу,
теперь нам станет легче!
Ветер по-прежнему дул со все нарастающей силой, но при этом
постепенно менял направление, поворачивая к югу и юго-западу, так что
наконец три оставшиеся шхуны стали под прямым углом к берегу. Ураган
подхватил то, что осталось от дома Парлея, и швырнул в лагуну; обломки
понесло на уцелевшие суда. Миновав "Малахини", вся груда рухнула на
"Папару", стоявшую в четверти мили позади нее. Команда кинулась на бак и в
четверть часа отчаянными усилиями свалила остатки дома за борт, но при
этом "Папара" потеряла фок-мачту и бушприт.
Левее "Малахини" и ближе к берегу стояла "Тахаа", стройная, точно
яхта, но с несоразмерно тяжелым рангоутом. Ее якоря еще держались, но
капитан, видя, что ветер не ослабевает, приказал рубить мачты.
- С таким мотором нас можно поздравить! - крикнул Гриф своему
шкиперу. - Нам, пожалуй, не придется рубить мачты.
Капитан Уорфилд с сомнением покачал головой.
Как только ветер переменился, улеглось и волнение в лагуне, зато
теперь шхуну бросали то вверх, то вниз перехлестывающие через атолл валы
океана. На берегу уцелели далеко не все пальмы. Одни были сломаны чуть не
у самой земли, другие вырваны с корнем. На глазах у тех, кто был на борту
"Малахини", под напором ветра ствол одной пальмы переломился посередине и
верхушку вместе с тремя людьми, уцепившимися за нее, швырнуло в лагуну.
Двое, оставив дерево, поплыли к "Тахаа". Немного позже, перед тем, как
совсем стемнело, один из них показался на корме шхуны, прыгнул за борт и
поплыл к "Малахини", уверенно и сильно рассекая мелкие и острые, брызжущие
пеной волны.
- Это Таи-Хотаури, - вглядевшись, решил Гриф. - Теперь мы узнаем все
новости.
Канак, ухватившись за конец каната, вскарабкался на нос и пополз по
палубе. Ему дали кое-как укрыться от ветра за рубкой и передохнуть; и
потом, отрывочно, больше жестами, чем словами, он стал рассказывать:
- Нарий... разбойник, дьявол!.. хотел украсть жемчуг... убить
Парлея... один человек убьет... никто не знает кто... Три канака, Нарий,
я... пять бобов в шляпе... Нарий сказал, один боб черный... Нарий
проклятый обманщик - все бобы черные... пять черных... в сарае темно...
все вытащили черные... Подул большой ветер, надо спасаться... все влезли
на деревья... Этот жемчуг приносит несчастье, я вам говорил... он приносит
несчастье...
- Где Парлей? - крикнул Гриф.
- На дереве... с ним три канака... А Нарий с одним канаком на другом
дереве... Мое дерево сломалось и полетело к чертям, а я поплыл на шхуну...
- Где жемчуг?
- На дереве, у Нария. Может, он еще достанется Нарию...
Одному за другим Гриф прокричал на ухо спутникам то, что рассказал
ему Таи-Хотаури. Больше всех возмутился капитан Уорфилд, он даже зубами
заскрипел от ярости.
Герман спустился в трюм и вернулся с фонарем, но как только подняли
фонарь над рубкой, ветер задул его. Кое-как общими усилиями удалось
наконец зажечь нактоузный фонарик.
- Ну и ночка! - закричал Гриф в самое ухо Малхоллу. - И ветер все
крепчает!
- А какая скорость?
- Сто миль в час... а то и двести... не знаю... Никогда ничего
подобного не видел.
Волнение в лагуне тоже усиливалось, так как огромные валы все время
перекатывались через атолл. За многие сотни миль ветер гнал воды океана
обратно, навстречу отливу, преодолевая его и переполняя лагуну. А как
только начался прилив, наступающие на атолл валы стали еще выше. Луна и
ветер точно сговорились опрокинуть на Хикихохо весь Тихий океан.
В очередной раз заглянув в машинное отделение, капитан Уорфилд
вернулся растерянный и сообщил, что механик лежит в обмороке.
- Нам нельзя остановить мотор, - прибавил он беспомощно.
- Ладно, - сказал Гриф. - Тащите механика на палубу. Я его сменю.
Люк, ведущий в машинное отделение, был задраен наглухо, и попасть
туда можно было только из каюты, через тесный, узкий проход. В крохотном
машинном отделении стояла нестерпимая жара и духота, воняло перегаром
бензина. Гриф наскоро, опытным глазом, оглядел мотор и все снаряжение.
Потом задул керосиновую лампу и начал работать в полной темноте; ему
светил лишь кончик сигары, - он курил их одну за другой, всякий раз выходя
в каюту, чтобы зажечь новую. Каким он ни был спокойным и уравновешенным, а
вскоре и его нервы стали сдавать - так тяжело было оставаться здесь
взаперти, вдвоем с механическим чудовищем, которое надрывалось, пыхтело и
стонало в этой гулкой тьме. Гриф был обнажен до пояса, перепачкан смазкой
и машинным маслом, весь в ссадинах и синяках, потому что качкой его то и
дело швыряло и бросало во все стороны; от спертого, отравленного воздуха
кружилась голова, так он работал час за часом, без конца возился с
мотором, осыпая его и каждую его часть в отдельности то благословениями,
то проклятиями. Зажигание начало пошаливать. Горючее поступало с
перебоями. И что хуже всего, начали перегреваться цилиндры. В каюте
наскоро посовещались, причем метис-механик просил и умолял на полчаса
выключить мотор, чтобы дать ему хоть немного остыть и тем временем
наладить подачу воды. А капитан Уорфилд твердил, что выключать ни в коем
случае нельзя. Метис клялся, что тогда мотор выйдет из строя и все равно
остановится, но уже навсегда. Гриф, весь перепачканный, избитый,
исцарапанный, сверкая воспаленными глазами и крича во все горло, выругал
обоих и распорядился по-своему. Малхоллу, Герману и второму помощнику
велено было остаться в каюте и дважды и трижды профильтровать бензин. В
настиле машинного отделения прорубили отверстие, и один из канаков стал
раз за разом окатывать цилиндры водой из трюма, а Гриф поминутно смазывал
все подвижные части.
- Вот не знал, что вы такой специалист по бензину, - с восхищением
сказал капитан Уорфилд, когда Гриф вышел в каюту, чтобы глотнуть менее
отравленного воздуха.
- Я купаюсь в бензине, - ответил тот, яростно скрипнув зубами. - Я
пью его.
Какое еще употребление нашел Гриф для бензина, осталось неизвестным:
"Малахини" внезапно и круто зарылась носом в волну - и всех, кто находился
в каюте, и бензин, который они процеживали, с размаху отбросило на
переднюю переборку. Несколько минут никто не мог подняться на ноги, люди
катались по палубе то взад, то вперед, их било и колотило о переборки. На
шхуну обрушились один за другим три гигантских вала, она вся заскрипела,
застонала, затряслась под непосильным грузом переполнившей палубу воды.
Гриф пополз к мотору, а капитан Уорфилд, улучив минуту, выбрался по трапу
на палубу.
Прошло добрых полчаса, прежде чем он вернулся.
- Вельбот снесло, - сообщил он. - И ялик! Все смыло, остались только
палуба да люки! Если бы не мотор, тут бы нам и крышка. Действуйте дальше!
К полуночи голова и легкие механика настолько очистились от паров
бензина, что он сменил Грифа, и тот наконец мог выйти на палубу и
отдышаться. Он присоединился к остальным - они скорчились позади рубки,
держась за все, за что только можно было ухватиться, и вдобавок для
верности накрепко привязав себя веревками. Все смешалось в этой
человеческой каше, потому что и для канаков не было другого укрытия.
Некоторые из них по приглашению капитана сунулись было в каюту, но
бензиновый угар скоро выгнал их оттуда. "Малахини" то и дело ныряла или ее
окатывало волной, и люди вдыхали воздух, полный мельчайших брызг и водяной
пыли.
- Тяжеленько приходится, а, Малхолл? - крикнул гостю Гриф в перерыве
между двумя валами.
Малхолл, задыхаясь и кашляя, только кивнул в ответ. Вода, скопившаяся
на палубе, не успевала уходить за борт через шпигаты - она перекатывалась
по шхуне, выплескивалась через фальшборт, и тут же "Малахини" черпала
другим бортом или порою совсем оседала на корму, задрав нос в небо, и
тогда водяная лавина проносилась по всему судну из конца в конец. Потоки
воды хлестали по трапам, по палубе рубки, окатывали, били и сталкивали
друг с другом укрывшихся здесь людей и водопадом выливались за корму.
Малхолл первый заметил при тусклом свете фонарика темную фигуру и
показал на нее Грифу. Это был Нарий Эринг. Он каким-то чудом держался на
палубе, скорчившись в три погибели, совершенно голый; на нем был только
пояс, и за поясом - обнаженный нож.
Капитан Уорфилд развязал удерживавшие его веревки и перебрался через
чужие плечи и спины. Свет фонарика упал на его искаженное гневом лицо.
Губы его шевелились, но слова относило ветром. Он не пожелал нагнуться к
Эрингу и кричать ему в самое ухо. Он просто указал на борт. Нарий понял.
Зубы его блеснули в дерзкой, глумливой усмешке, и он поднялся - рослый,
мускулистый, великолепно сложенный.
- Это убийство! - крикнул Малхолл Грифу.
- Собирался же он убить старика Парлея! - закричал в ответ Гриф. На
мгновение вода схлынула с юта, и "Малахини" выпрямилась. Нарий храбро
шагнул к борту, но порыв ветра сбил его с ног. Тогда он пополз и скрылся в
темноте, но все были уверены, что он прыгнул за борт. "Малахини" снова
круто зарылась носом, а когда волна схлынула с кормы, Гриф дотянулся до
Малхолла и крикнул тому в ухо:
- Ему это нипочем! Его на Таити зовут Человек-рыба! Он переплывет
лагуну и вылезет на том краю атолла, если только от атолла хоть что-нибудь
уцелело.
Через пять минут, когда шхуну накрыло волной, на палубу рубки, а с
нее - на тех, кто укрывался за нею, свалился клубок человеческих тел. Их
схватили и держали, пока не схлынула вода, а потом стащили вниз и тогда
только разглядели, кто это. На полу, неподвижный, с закрытыми глазами,
лежал навзничь старик Парлей. С ним были его родичи канаки. Все трое -
голые и в крови. У одного канака рука была сломана и висела, как плеть. У
другого была содрана кожа на голове, и зияющая рана сильно кровоточила.
- Дело рук Нария? - спросил Малхолл.
Гриф покачал головой.
- Нет. Их расшибло о палубу и о рубку.
Вдруг все переглянулись, ошеломленные, недоумевающие. Что случилось?
Не сразу они поняли, что ветра больше нет. Он прекратился внезапно, как
будто обрубленный взмахом меча. Шхуна раскачивалась, ныряла в волнах,
рвалась с якорей, и только теперь стало слышно, как гремят и лязгают цепи.
Впервые люди услышали и плеск воды на палубе. Механик отключил винт и
приглушил мотор.
- Мы в мертвой точке циклона, - сказал Гриф. - Сейчас ветер изменит
направление. Опять начнется, и еще покрепче. - И, поглядев на барометр,
прибавил: - Двадцать девять и тридцать два.
Ему не сразу удалось понизить голос - он столько часов кряду старался
перекричать бурю, что теперь, в наступившем затишье, чуть не оглушил
окружающих.
- У старика все ребра переломаны, - сказал второй помощник, ощупывая
бок Парлея. - Он еще дышит, но дело его плохо.
Парлей застонал, бессильно шевельнул рукой и открыл глаза. Взгляд у
него был ясный и осмысленный.
- Мои храбрые джентльмены, - услышали они прерывающийся шепот. - Не
забудьте... аукцион... ровно в десять... в аду.
Веки его опустились, нижняя челюсть стала отвисать, но он на
мгновение одолел предсмертную судорогу и в последний раз громко,
насмешливо хихикнул.
Снова все демоны неба и океана сорвались с цепи. Прежний, уже
знакомый рев урагана наполнил уши. "Малахини", подхваченная ветром, совсем
легла на борт, с маху описав крутую дугу.
1 2 3 4 5