.. мелкий разврат.
- Не понимаю! - громко воскликнула Лайма Орестовна, и эхо несколько
раз повторило ее возглас. - Ну скажи, могу я сейчас себе друга найти? Да
сколько угодно! Так неужели он стал бы от меня детей требовать? Ни в
жизнь!
- Вы просто пожилая женщина, а я урод. Вот и вся разница.
- Урод?! С такой-то мордашкой? Значит, так. Зовут тебя как?
- Сатат.
- Собирайся, Сатат, поедешь с нами. Мы с Сяо-се решили бросить
внуков, правнуков и праправнуков и зажить отдельно. Тебя мы берем в
компанию. С этой минуты тебе будет, скажем, шестьдесят лет. Образуем
колонию и отобьем у молодых всех ухажеров. В порядке борьбы с
рождаемостью. Согласия не спрашиваю, все равно заставлю. А вот, кстати,
гравилет. Пока мы с тобой беседовали, Сяо-се позаботилась.
- Спасибо вам большое, - сказала Сатат.
- Сяо-се, вот ты и дождалась большой благодарности, - сказала Лайма
Орестовна, и подруги рассмеялись чему-то еще непонятному для Сатат.

Три женщины шли по гулкой металлической дороге. Справа тянулась
стена, изрезанная проемами многочисленных дверей. Высоко над головой
переплетались какие-то трубы и массивные балки перекрытий. Чмокающий
присосками механизм, наваривающий на потолок листы голубого пластика,
казался уродливой гипертрофированной мухой.
- Очень мило, - говорила Лайма Орестовна. - Тут квартиры, а напротив
деревья посадят. Выходишь и прямо оказываешься в саду. Всю жизнь мечтала.
- А высоты хватит для деревьев? - спросила Сатат.
- Конечно, до потолка двенадцать метров. Я узнавала.
- Лаймочка, ты какую квартиру хочешь? Давай эту возьмем? - предложила
Сяо-се.
- Нет уж. Я выбрала самый верхний этаж. Не желаю, чтобы у меня над
головой топали.
- Я не знала, что у тебя такой тонкий слух, - заметила Сяо-се.
- Все равно, - повторила Лайма Орестовна, - верхний этаж лучше всех.
И стоянка гравилетов недалеко.
- Гравилет можно к балкону вызывать.
- Что ты ко мне привязалась? Просто хочется жить на верхнем этаже. К
звездам ближе.
- А зачем нам вообще жить в мегаполисе? - сказала Сатат. - По-моему,
коттедж где-нибудь на берегу озера был бы гораздо лучше.
- Нет. Теперь на берегу озера не поселишься. Все застроено.
Расплодилось народу сверх меры. Уголка живого нету.
- А заповедники...
- Вот то-то и оно, что одни заповедники остались. Только ими природу
не спасешь. Я уж вам расскажу, все равно все знают. Мировой Совет хочет
объявить заповедными все места, где осталось хоть что-то. А люди будут
жить в мегаполисах. По семь миллионов человек в доме. И никаких коттеджей
до тех пор, пока не освоят других планет. Так что начинаем, девоньки, на
новом месте обживаться. А многодетным чадам нашим пусть будет стыдно.

3. АТАВИЗМ

Владимир последний раз оглянулся на дворик и дом под соломенной
крышей, невольно вздохнул, вспомнив, каких трудов стоила эта стилизация
под старину, и решительно направился к гравилету. Сам он не покинул бы
коттедж, в котором прошли лучшие годы, но местность отходила под
заповедник, и населению предложили выехать в зону полисов. Жителям было
дано четыре месяца, но Владимир собирался с духом ровно два дня. Может
быть, из-за того, что слишком отчетливо понимал: никакого времени не
хватит ему на сборы. Все равно придется оставить здесь деревья и утреннюю
паутину, усыпанную бриллиантиками росы. Придется оставить работу, ведь он
не сможет писать картины с экрана телевизора, ему нужно чувствовать ветер,
иначе картина получится плоской и мертвой. Просить же особого разрешения
на посещение заповедников он не станет, обычная порядочность не позволит,
да и кто даст ему подобное разрешение? Не такой уж крупный художник
Владимир Маркус. А еще он оставляет в старом доме свое второе дело, может
быть, более любимое, чем первое...
Владимир неожиданно для самого себя заметил, что сжимает побелевшими
от напряжения пальцами коробочку с резцами. Как она очутилась в руках,
ведь он решил не брать ее с собой, оставить на обычном месте у окна? Но -
не смог бросить старых друзей. Сколько радости и огорчений доставляли ему
не нужные больше инструменты, сияющие сквозь прозрачную крышку жалами
отточенных лезвий! Сколько километров исхаживал он по чахлому березняку,
отыскивая заболевшее дерево, изуродованное шишкой наплыва. И как мучился
сутки, а то и двое, ожидая, пока неповоротливая бюрократическая машина
переварит его заявление и принесет разрешение на порубку березы. Он
никогда не забудет, как тонко скрипят скрученные древесные волокна, когда
резец снимает с куска дерева прозрачной толщины стружку, освобождая
спрятанное чудо.
А теперь он должен привыкнуть, что всего этого больше не будет.
Гравилет опустился на крышу мегаполиса. Владимир, выйдя, задержался
на площадке, не решаясь спуститься вниз. У него было ощущение, что сейчас
его похоронят в недрах этого сверхкомфортабельного, пока лишь наполовину
заселенного муравейника и он уже никогда не выберется наружу. С
десятикилометровой высоты земля не казалась близкой и родной. То было
нечто условное, разделенное на жилые зоны, покрытые тысячеэтажными
бородавками мегаполисов и заповедниками, где не только нельзя жить, но и
бывать не разрешено.
Лифт представлялся входом в шахту, ведущую в самые мрачные глубины
земли, так что он даже удивился, увидев вместо давящей тесноты широкое
светлое пространство внутренних ярусов, ажурные потолки на высоте десятка
метров, вскопанные газоны, засаженные молоденькими липками, и
пластмассовый тротуар, совершенно такой же, как в-обычном городе. Только с
одной стороны он ограничивался не домами, а бесконечной стеной, и в ней
двери, двери, двери...
Перед переездом Владимир не высказал пожеланий о будущем доме, но
кто-то позаботился о нем и выбрал квартиру, планировка которой напоминала
расположение комнат в старом коттедже. Вещи, прибывшие несколько часов
назад, были уже расставлены, так что могло показаться, будто он вернулся
домой. Владимир подошел к окну, машинально положил коробку туда, где она
лежала прежде. Потом взглянул поверх занавески. Раньше там был лес,
бедный, вытоптанный, умирающий, но все же настоящий. Теперь за окном
тянулся газон с торчащими на нем худенькими липками.
"Не приживутся", - подумал Владимир и плотно задернул занавеску.
Квартира Владимира располагалась в крайнем радиусе этажа, с другой
стороны в окно глядел необозримый простор, раскинувшийся за стенами
мегаполиса. Минуты три Владимир разглядывал пылящуюся внизу степь, потом у
него закружилась голова, и он отошел, тоже поплотнее задернув занавески.
Час тянулся за часом, Владимир кругами бродил по своим двум комнатам,
таким же, как до переезда, только чужим. Почему-то он не мог заняться
никаким делом, в книгах вместо знакомых слов теснились невразумительные
письмена, а резьба по дереву, запас которого еще оставался у него,
вспоминалась как нечто, канувшее в седую древность. В настоящем обитала
лишь неотвязная мысль, что над головой больше нет неба, наверху тяжелыми
пластами лежат металл и полимеры, искусно задрапированные живым пластиком
и умирающей зеленью.
Владимир побледнел, глаза его испуганно бегали по стенам. Ведь он не
сможет жить здесь. Что делать? Он оторван от жизни, он никогда больше не
сможет кормить из рук белку, приходящую по утрам к окну.
Владимир вскочил, некоторое время беспомощно топтался на месте, не
зная, как собираться, и, ничего не взяв, выбежал из комнаты.
Скорее назад! Пока не кончились отпущенные судьбой четыре месяца, он
должен быть там. Как страшно потерять хотя бы минуту жизни!
А потом он будет драться.

Внутреннее патрулирование всегда было для Бехбеева чем-то вроде
дополнительного дня отдыха. Что делать охране в глубине заповедника?
Летать над степью, лесом или болотом и дышать вкусным воздухом. Здесь
работают биологи, а охрана нужна лишь для порядка. Вот на границах тяжело.
Там нарушителей хватает.
"Тут всегда спокойно", - продолжал по инерции думать Бехбеев, в то
время как его руки совершенно автоматически развернули гравилет и бросили
его туда, куда указывал внезапно вспыхнувший пожарный индикатор. Гравилет,
снижаясь, пронесся над квадратными проплешинами бывших полей и прыгнул
через рощицу, где над дрожащими верхушками осинок поднималась струйка
прозрачного голубого дыма.
На берегу ручейка стояла зеленая палатка и горел костер. Вокруг огня
сидели трое молодых людей. Один помешивал ложкой в котелке, висящем над
углями. Гравилет серой молнией выметнулся из-за деревьев, завис и с ходу
плюнул пеной. Угли зашипели, котелок упал, кто-то из сидящих испуганно
вскрикнул.
"Так их!" - злорадно подумал Бехбеев, глядя на заляпанные пеной лица.
- Кажется, попались, - сказал один из молодых людей.
- А вы что-думали? - подтвердил Бехбеев, опуская трап. - Садитесь,
полетим разбираться на заставу.
- Сейчас, только вещи соберем, - мрачно сказал второй.
- Не надо. Сам соберу. Вы и без того достаточно напортили.
Понурая троица поднялась по трапу. Бехбеев, орудуя манипуляторами,
выдернул из дерна колышки и поднял палатку, подобрал рюкзаки и грязный
котелок.
- В конце концов, нас и нарушителями-то назвать нельзя, -
извиняющимся тоном говорил за его спиной первый, - ни одного листка не
сорвали, для костра только бурелом брали, то, что уже само упало. Я ведь
здесь родился, вот в этой самой речушке рыбу ловил, уклеек. А теперь с
собой в пакетике консервированную уху принесли. Думаю, от нас не так много
вреда. Только что люди. Так ведь и вы люди.
- Вы видите, я травинки не коснулся, - сердито ответил Бехбеев. - А
сколько лет след от нашего костра зарастать будет? И сколько листиков вы
истоптали, пока сюда добрались? Ведь на сорок километров вглубь ушли!
Поймите, это кажется, что вокруг девственная природа, на самом деле все на
волоске висит. До сих пор в заповеднике ни одного сколько-нибудь большого
муравейника нет. А вы топчете!
- Лоси тоже топчут, - вставил второй, - и к тому же едят.
- Лосей мало, и они костров не разводят. А людей девяносто
миллиардов.
Некоторое время они летели молча, потом Бехбеев спросил:
- Как вы через границу-то прорвались?
- Пешком, - ответил первый. - Прошли ночью в термоизоляционных
костюмах.
- Ясно, - проворчал Бехбеев. - Придется индукционные индикаторы
ставить.
Гравилет пересек границу заповедника. Внизу потянулись заросшие
жидкими кустиками пустыри зоны отдыха. Было раннее утро, но кое-где уже
виднелись группы людей, играющих в мяч или просто гуляющих. Бехбеев
опустил машину подальше от народа, открыл дверцу и сказал:
- Идите и больше так не делайте. Договорились?
- Договорились, - ответил третий, до того не сказавший ни слова, и
Бехбеев понял, что это девушка.
Трое выпрыгнули из кабины и пошли к темнеющей на фоне светлого неба
пирамиде Мегаполиса.
- Рюкзаки возьмите! - крикнул вдогонку Бехбеев.
- Не нужно.
Бехбеев смотрел, как они уходят. Конечно, им было бы сейчас
смертельно стыдно идти с рюкзаками мимо людей, в тысячный раз топчущих
одни и те же песчаные дорожки.

Йоруба, ответственный дежурный, сидел спиной к пультам, глядел в лицо
Бехбееву и явно не слушал его доклад.
- ...провел беседу и отпустил всех троих, - закончил Бехбеев.
- Хорошо, Иван, молодец, - сказал Йоруба, повернувшись к двери и
насторожившись.
- Что случилось? - спросил Бехбеев.
- Погоди, сейчас...
Дверь открылась, и на пороге появился одетый в спортивный костюм
человек. Первое, что бросилось в глаза Бехбееву, были странно поджатые
губы и бегающий испуганный взгляд, не вяжущийся со спокойным выражением
лица. Взгляд метнулся по комнате и остановился на медленно поднимающейся
из кресла черной фигуре Йорубы. Вся сцена продолжалась долю секунды, потом
человек вошел в комнату, неловко шагнув, словно его толкнули в спину, а
может, его действительно толкнули, потому что следом в помещение ввалился
Иржи Пракс.
- Вот! - выдохнул Пракс и тяжело шлепнул на стол какую-то
бесформенную мягкую груду.
Сначала Бехбеев не сообразил, что принес Иржи, лишь шагнув ближе,
понял, что на столе, бессильно распластавшись, лежит труп зайца. Одного из
тех зайцев, которых недавно завезли в их молодой заповедник. Заяц лежал,
поджав ноги и разбросав по полированной поверхности стола длинные уши в
редких белесых волосках. На боку, на серой шерстке запеклась кровь.
1 2 3 4 5 6 7