У него было круглое, сытое лицо с ровнейшей кожей цвета чая с лимоном и глаза такие узкие, что сам собой как-то задавался вопрос, насколько верной является картина мира, уведенная такими вот органами зрения. «Уж не это ли Старший Мастер? - подумал Костя, почему-то ужасаясь. - Вылитый Батый!»
Хан приблизился к Костиному креслу неторопливой и уверенной походкой обладателя бесчисленных табунов. Шуб почтительно отодвинулся в сторону и стал меньше ростом. Неподвижное лицо Батыя было обращено к Косте, но понять, куда и как он смотрит, Костя не мог - слишком уж тонкими были щелки, за которыми должны были находиться его глаза. Костя снова встревожился, но решил не сдаваться, тем более что времени на другую парикмахерскую у него все равно уже не было.
- Ну, как ваше мнение? - вполголоса спросил Шуб бурханно неподвижного и как будто не дышащего даже азиата.
Косте вдруг тоже стало очень важно знать его мнение, будто сейчас этот идол металлический должен был решить, жить ему дальше или умереть злой смертью.
- Да, давайте! - подумав еще, без выражения произнес батый, и брадобрей Шуб, будто только этого и ждавший, скакнул к Косте, склонился над ним и загрохотал:
- Знаете что, молодой человек, мы, разумеется, побреем вас, потом, но предварительно сделаем вам одну маленькую операцию. Как вы, а? Согласны?
Костя сразу же понял, о чем идет речь. Он уже давно думал об этом, но то не складывалось как-то все. То времени не хватало, а то и вовсе страх нападал. На работе на него не давили, но начинали коситься. Костя чувствовал, что скоро эту проблему надо будет решать, но оправдывал себя тем, что ему нужно внутренне подготовиться, смириться как-то с неизбежным. Но все равно предложение застало его врасплох и он, напрочь позабыв держать марку, пискнул:
- Мне на работу нужно.
- Ничего-ничего! - Шуб игриво дотронулся пальцами до Костиного плеча. - Мы сообщим вам на работу - причина-то у вас самая уважительная будет, гагы-гагы …
Костя открыл было рот, но ничего не сказал - он ощущал себя мальчишкой, которого взрослые привели делать уколы: ужасно страшно и хочется убежать, но взрослые сказали, что уколы делать надо, а не послушаться их нельзя …
- Ну вот и хорошо! - затрубил Шуб, будто собирался обрушить какие-то там библейские стены. - Не волнуйтесь, мы все отлично сделаем. - Инга! Галия Абенсерраговна!
В следующее мгновение Костино кресло мягко опрокинулось, и теперь он уже не сидел в нем, а лежал. «Ничего, - подумалось ему, - я не первый, и уж конечно не последний. Ладно, через какой-нибудь час все кончится».
- Хотите смотреть, - спросил Шуб, - или вас развернуть? Некоторым нравится смотреть.
Косте припомнилась репродукция с одной старинной картины, виденная им однажды в какой-то художественной энциклопедии дома у Сашки: бородатый старик в золотых одеждах, в высокой шапке и с ножницами в руках склонился над голым младенцем у себя на коленях; вокруг стоят люди и смотрят, что сейчас будет. Костя отрицательно замотал головой.
- Как желаете, - сказал Шуб, и больше Костя своего отражения не видел.
Между тем в помещении начались приготовления: судя по шуму воды, Шуб мыл руки, толстомордый Собака-Калин-царь кидал какие-то страшные медицинские предметы в звонкую металлическую емкость, Инга с неизвестными целями прошлась пару раз мимо Кости туда и обратно; у портьеры возилась и что-то бубнила Галия Абенсерраговна.
Костя не слишком томился - время, тоску и страх убавляла летавшая перед ним прекрасная валькирия. Поэтому, когда Косте на лицо упала тень от вставшего над ним Моисея Шуба с поднятыми вверх, как при налете омона, руками, Костя внутренне заметался: «Как? Уже?»
- Инга! - торжественно произнес Шуб. - Прошу вас!
Не глядя Косте в лицо, прекрасная валькирия приблизилась, и слегка приподнявшись (Костя отчетливо представил себе, как она, напрягая икры, встает на цыпочки), оперлась коленом о станок, на котором распростерся Костя. При этом с ее ноги упал и стукнулся об пол шлепанец. Костя увидел, как восхитительная стопа девушки беспомощно завращалась в поисках утраченной тапочки. Потом он почувствовал, как что-то твердое коснулось его бедра. Он посмотрел и увидел направленное на него круглое колено, увидел круто поднимавшуюся икру, от искажений перспективы показавшуюся чрезмерно большой, затем увидел круглую пяточку, а за ней, над сморщившейся ложбинкой подошвы, тесно прижавшиеся друг к другу подушечки пальцев - кругленькие, ровненькие, похожие на семейку молодых грибочков, только-только появившихся на свет после чистого дождика. Костя скрипнул зубами и отвел было глаза, но тут же снова прогулялся от колена под натянувшимся халатиком до стиснутых пальчиков, а потом еще раз и еще и гулял так до тех пор, пока Инга не пристегнула его всеми ремнями и не вывела свою прекрасную конечность из Костиного поля зрения, поставив ее на пол.
Потом, когда Инга с еще более нордическим, чем раньше, выражением на лице, расстегивала ему брюки, Костя получил возможность еще на какое-то время отвлечься и не так позорно (пусть бы и про себя, не показывая вида) трусить - у склонившейся над ним валькирии сквозь вырез халата видна была почти вся грудь, и Костя ждал, что вот-вот из-за белой ткани выглянет натертый халатом большой и наглый сосок (а то и сразу оба!). Этого, однако, не произошло. Спустив Косте брюки и трусы до колен, Инга потупив глаза, посторонилась, и место рядом с ней между Костиных ног занял Моисей Шуб. Стало тихо. Моисей Шуб и Инга смотрели на обнажившийся участок Костиного тела и молчали. Перестала возиться и старуха и даже вода сменила яростную злобу кипячения на глухое ворчание.
- Юсуф Йормунгандович! - позвал Моисей Шуб тихим, не своим каким-то голосом. - Вы только посмотрите!
Невидимый до этой минуты Калин-царь возник из небытия, приблизившись медленно и плавно, будто он был на колесиках, и его, как тяжеленную бронзовую статую, кто-то невидимый, упершись сзади, двигал вперед. Инга и Моисей почтительно расступились. Батый нагнулся над распластанным Костей и застыл, словно у некоего заводского агрегата вдруг отключилось электропитание. Костя радостно догадался: «Что-то там у меня не так. Значит, все отменяется!» Ему стало интересно, что же это там такое они увидели, и он попытался приподнять голову, насколько это позволял ремень, проходивший у него по плечам у самого горла, но ничего необычного не разглядел - в иной ситуации увиденное им вызвало бы законную гордость.
- Да, - изрек батый, не меняя позы. - Я вас понимаю, но другого выхода не вижу.
- Так, значит ?… - тревожась, спросил Моисей Шуб.
- Приступайте! - приказал батый, и вернув верхнюю часть тела в первоначальное положение, плавно укатился вбок. Костя почувствовал возвращение тоски.
- Инга! Укольчик! - тут же провозгласил Моисей Шуб, моментально меняя тревожные интонации на самые что ни на есть деловитые
Когда прекрасная валькирия, выполнив приказание шефа, встала у Кости за головой и возложила ему венком на влажный лоб ледяные пальцы снежной королевы, он закрыл глаза и приготовился, утешаясь тем, что теперь его наконец-то перестанут спрашивать, когда же, наконец, он собирается избавиться от лишнего.
В результате долгих и целенаправленных усилий Костя уже совсем было приучил себя в соответствующих ситуациях «ваукать» и «упсукать», но когда боль, правда не такая острая, как ожидалось, вдруг тяпнула его в совсем другом месте, он все же громко по позорной старинке «ойкнул».
- Ну вот и все! - услышал он довольные раскаты Шубова голоса. - Еще два узелка - и будем бриться!
Пока Шуб вертел его послушной головой, вцепившись ему в затылок, как геральдический орел в державу, Костя, напрягаясь, прислушивался к себе: нечего кроме тупой, не очень сильной боли он не ощущал. Ему очень хотелось сдвинуть ноги, но сделать это он боялся: страшно было не то, что боль снова куснет его, а то, насколько странными могут быть новые ощущения. Он сразу догадался, что произошло, но к его удивлению, это почему-то не повергло его в смятение и ужас. Наоборот, напало на него вдруг необычное, равнодушное спокойствие. «Это, наверное, от укола, - думал Костя, - иначе разве бы я так реагировал?»
- Что же вы сделали? - все-таки спросил он, так, для очистки совести, царапая сухим языком небо и губы. - Я думал, вы меня просто обрежете, как всех, к всенародному движению присоедините, а вы? Как же я теперь, а?
- Не спорь! - строго произнес Моисей Шуб, эффектно стряхивая в раковину комок пены с подмигнувшего на миг ярчайшим светом лезвия опасной бритвы. - Так нужно. Да тебе и самому лучше будет, уж ты поверь.
Костя сразу заметил его переход с «вы» на «ты», но это почему-то никак не задело его. Раньше, в той жизни, вот еще час назад, он обязательно постарался бы выяснить причину такого к себе неуважения, а теперь ему было все равно. Его не удивила и цена «услуг», которую сухо и негромко назначил Моисей Шуб («Пятьсот условных единиц. Можно рублями»), когда, непочтительно-небрежно утерев Косте лицо полотенцем, помогал ему подняться с кресла и сделать несколько шагов.
- Карточка-то хоть есть у тебя? - спросил палач, принимая несколько новешеньких вашингтонов, которые Костя вынул из бумажника на глазок, не считая. - Или хоть так телефон дай - мы тебе на работу позвоним, отговорим тебя на сегодня, так и быть.
Теперь Костя стоял, расставив неверные ноги, посередине зала, и боялся поднять глаза на присутствующих, которые расположились полукругом перед ним. Смотрел он вниз и узнавал чудовищного размера галоши, из которых наружу выпирали цыганского оттенка излишки старухиных ног, голых и желвакастых; высокие, светлой замши ботинки батыя; пальчики Инги, трогательно выглядывавшиеся из-под кожаных перепонок шлепанцев, и растоптанные черные мокасины Моисея Шуба. Оставалось только уйти.
Костя уже дошел почти до зеленых портьер, когда Шуб дернул его за рукав:
- Постой-ка! Тут вот еще.
Костя медленно, с осторожностью, боясь новых ощущений между нижними конечностями, повернулся. Перед ним стрункой, плотно сжав колени, стояла Инга, держа перед грудью мельхиоровый, в темных пятнах поднос, на котором лежал черный пластиковый мешочек.
- Восмитте на память, - пропела валькирия и присела, сделав глазками.
Косте показалось, что она дразнит его, но он почему-то не обиделся. Он сразу понял, что они положили в черный мешочек, и не решался взять его с подноса.
- Да на! Бери! Чего там! - вмешался Шуб, - вынешь из холодильника - посмотришь иногда, вспомнишь, гагы-гагы …
Он сгреб с подноса мешочек и с размаху шлепнул им в Костину ладонь, которую подхватил другой рукой, - получилось, будто надолго прощались хорошие друзья из старого кино.
В мешочке было мягкое и плотное. Костю словно током ударило, и он чуть не отшвырнул от себя мешочек, содрогаясь. Присутствующие оживились - лиц их Костя не видел, зато ярко представил себе их насмешливые, а у кого и брезгливые ухмылки. Шуб сжалился и помог ему еще раз - взял у Кости мешочек и запихнул его в карман Костиного пиджака.
- Инга! - позвал Шуб. - Помоги ты ему, что ли. Ты ведь на машине? -Шуб повернулся к Косте. - Ну вот, Инга отвезет тебя. А на перевязку ты уж тогда сам давай приходи.
III
Инга управлялась с машиной так, будто только и делала, что сидела за рулем дорогих иномарок, а не помогала кастрировать молодых людей двум проклятым выродкам. Хотя, подумал Костя, одно другому, как выясняется, не мешает.
У одного из светофоров, стараясь, чтобы прекрасная водительница часом не заметила, Костя извлек из кармана давно приобретенный им значок, изображавший похожий на ножницы медицинский инструмент, и выкинул его на дорогу. Значок звякнул, живо напомнив Косте звуки, которые издавали окровавленные инструменты, когда старуха в галошах ссыпала их из лотка в раковину. «Боже мой! - подумал Костя, - что же делать-то теперь? Черт меня дернул заехать к этим мясникам! Ведь я всего-то хотел побриться, а вышло вон что!» Костя вдруг вспомнил насмешившую его в свое время историю про одного американского придурка, которому его подружка (хороша подружка!) отчекрыжила член, а врачи каким-то чудом извернулись и пришили его обратно. Костя встрепенулся, на минуту почувствовав, как прилив энергии прорывается сквозь вязкую анестезиологическую пелену, которая уверенно, не торопясь, затягивала его в забытье. «Может, все можно будет восстановить? - подумал Костя и уже повернулся к Инге, чтобы спросить ее компетентное мнение на этот счет, но она опередила его:
- Мошно, только торроко ош-шень путетт.
«Прощай квартира в Москве», - подумал Костя и затих.
Когда безработный Пурдошкин, открыв дверь хозяйской машины, увидел, с каким трудом Костя выбирается из нее, он сразу все понял и бросился помогать хозяину, приговаривая:
- Слава те, Господи! Решились, наконец-то, Константин Полуэктович!
- Только не запутте этто в холотильник полошитть, - сказала Инга, отдавая ключи от машины Пурдошкину, - если пришиватть натумаете.
1 2 3 4
Хан приблизился к Костиному креслу неторопливой и уверенной походкой обладателя бесчисленных табунов. Шуб почтительно отодвинулся в сторону и стал меньше ростом. Неподвижное лицо Батыя было обращено к Косте, но понять, куда и как он смотрит, Костя не мог - слишком уж тонкими были щелки, за которыми должны были находиться его глаза. Костя снова встревожился, но решил не сдаваться, тем более что времени на другую парикмахерскую у него все равно уже не было.
- Ну, как ваше мнение? - вполголоса спросил Шуб бурханно неподвижного и как будто не дышащего даже азиата.
Косте вдруг тоже стало очень важно знать его мнение, будто сейчас этот идол металлический должен был решить, жить ему дальше или умереть злой смертью.
- Да, давайте! - подумав еще, без выражения произнес батый, и брадобрей Шуб, будто только этого и ждавший, скакнул к Косте, склонился над ним и загрохотал:
- Знаете что, молодой человек, мы, разумеется, побреем вас, потом, но предварительно сделаем вам одну маленькую операцию. Как вы, а? Согласны?
Костя сразу же понял, о чем идет речь. Он уже давно думал об этом, но то не складывалось как-то все. То времени не хватало, а то и вовсе страх нападал. На работе на него не давили, но начинали коситься. Костя чувствовал, что скоро эту проблему надо будет решать, но оправдывал себя тем, что ему нужно внутренне подготовиться, смириться как-то с неизбежным. Но все равно предложение застало его врасплох и он, напрочь позабыв держать марку, пискнул:
- Мне на работу нужно.
- Ничего-ничего! - Шуб игриво дотронулся пальцами до Костиного плеча. - Мы сообщим вам на работу - причина-то у вас самая уважительная будет, гагы-гагы …
Костя открыл было рот, но ничего не сказал - он ощущал себя мальчишкой, которого взрослые привели делать уколы: ужасно страшно и хочется убежать, но взрослые сказали, что уколы делать надо, а не послушаться их нельзя …
- Ну вот и хорошо! - затрубил Шуб, будто собирался обрушить какие-то там библейские стены. - Не волнуйтесь, мы все отлично сделаем. - Инга! Галия Абенсерраговна!
В следующее мгновение Костино кресло мягко опрокинулось, и теперь он уже не сидел в нем, а лежал. «Ничего, - подумалось ему, - я не первый, и уж конечно не последний. Ладно, через какой-нибудь час все кончится».
- Хотите смотреть, - спросил Шуб, - или вас развернуть? Некоторым нравится смотреть.
Косте припомнилась репродукция с одной старинной картины, виденная им однажды в какой-то художественной энциклопедии дома у Сашки: бородатый старик в золотых одеждах, в высокой шапке и с ножницами в руках склонился над голым младенцем у себя на коленях; вокруг стоят люди и смотрят, что сейчас будет. Костя отрицательно замотал головой.
- Как желаете, - сказал Шуб, и больше Костя своего отражения не видел.
Между тем в помещении начались приготовления: судя по шуму воды, Шуб мыл руки, толстомордый Собака-Калин-царь кидал какие-то страшные медицинские предметы в звонкую металлическую емкость, Инга с неизвестными целями прошлась пару раз мимо Кости туда и обратно; у портьеры возилась и что-то бубнила Галия Абенсерраговна.
Костя не слишком томился - время, тоску и страх убавляла летавшая перед ним прекрасная валькирия. Поэтому, когда Косте на лицо упала тень от вставшего над ним Моисея Шуба с поднятыми вверх, как при налете омона, руками, Костя внутренне заметался: «Как? Уже?»
- Инга! - торжественно произнес Шуб. - Прошу вас!
Не глядя Косте в лицо, прекрасная валькирия приблизилась, и слегка приподнявшись (Костя отчетливо представил себе, как она, напрягая икры, встает на цыпочки), оперлась коленом о станок, на котором распростерся Костя. При этом с ее ноги упал и стукнулся об пол шлепанец. Костя увидел, как восхитительная стопа девушки беспомощно завращалась в поисках утраченной тапочки. Потом он почувствовал, как что-то твердое коснулось его бедра. Он посмотрел и увидел направленное на него круглое колено, увидел круто поднимавшуюся икру, от искажений перспективы показавшуюся чрезмерно большой, затем увидел круглую пяточку, а за ней, над сморщившейся ложбинкой подошвы, тесно прижавшиеся друг к другу подушечки пальцев - кругленькие, ровненькие, похожие на семейку молодых грибочков, только-только появившихся на свет после чистого дождика. Костя скрипнул зубами и отвел было глаза, но тут же снова прогулялся от колена под натянувшимся халатиком до стиснутых пальчиков, а потом еще раз и еще и гулял так до тех пор, пока Инга не пристегнула его всеми ремнями и не вывела свою прекрасную конечность из Костиного поля зрения, поставив ее на пол.
Потом, когда Инга с еще более нордическим, чем раньше, выражением на лице, расстегивала ему брюки, Костя получил возможность еще на какое-то время отвлечься и не так позорно (пусть бы и про себя, не показывая вида) трусить - у склонившейся над ним валькирии сквозь вырез халата видна была почти вся грудь, и Костя ждал, что вот-вот из-за белой ткани выглянет натертый халатом большой и наглый сосок (а то и сразу оба!). Этого, однако, не произошло. Спустив Косте брюки и трусы до колен, Инга потупив глаза, посторонилась, и место рядом с ней между Костиных ног занял Моисей Шуб. Стало тихо. Моисей Шуб и Инга смотрели на обнажившийся участок Костиного тела и молчали. Перестала возиться и старуха и даже вода сменила яростную злобу кипячения на глухое ворчание.
- Юсуф Йормунгандович! - позвал Моисей Шуб тихим, не своим каким-то голосом. - Вы только посмотрите!
Невидимый до этой минуты Калин-царь возник из небытия, приблизившись медленно и плавно, будто он был на колесиках, и его, как тяжеленную бронзовую статую, кто-то невидимый, упершись сзади, двигал вперед. Инга и Моисей почтительно расступились. Батый нагнулся над распластанным Костей и застыл, словно у некоего заводского агрегата вдруг отключилось электропитание. Костя радостно догадался: «Что-то там у меня не так. Значит, все отменяется!» Ему стало интересно, что же это там такое они увидели, и он попытался приподнять голову, насколько это позволял ремень, проходивший у него по плечам у самого горла, но ничего необычного не разглядел - в иной ситуации увиденное им вызвало бы законную гордость.
- Да, - изрек батый, не меняя позы. - Я вас понимаю, но другого выхода не вижу.
- Так, значит ?… - тревожась, спросил Моисей Шуб.
- Приступайте! - приказал батый, и вернув верхнюю часть тела в первоначальное положение, плавно укатился вбок. Костя почувствовал возвращение тоски.
- Инга! Укольчик! - тут же провозгласил Моисей Шуб, моментально меняя тревожные интонации на самые что ни на есть деловитые
Когда прекрасная валькирия, выполнив приказание шефа, встала у Кости за головой и возложила ему венком на влажный лоб ледяные пальцы снежной королевы, он закрыл глаза и приготовился, утешаясь тем, что теперь его наконец-то перестанут спрашивать, когда же, наконец, он собирается избавиться от лишнего.
В результате долгих и целенаправленных усилий Костя уже совсем было приучил себя в соответствующих ситуациях «ваукать» и «упсукать», но когда боль, правда не такая острая, как ожидалось, вдруг тяпнула его в совсем другом месте, он все же громко по позорной старинке «ойкнул».
- Ну вот и все! - услышал он довольные раскаты Шубова голоса. - Еще два узелка - и будем бриться!
Пока Шуб вертел его послушной головой, вцепившись ему в затылок, как геральдический орел в державу, Костя, напрягаясь, прислушивался к себе: нечего кроме тупой, не очень сильной боли он не ощущал. Ему очень хотелось сдвинуть ноги, но сделать это он боялся: страшно было не то, что боль снова куснет его, а то, насколько странными могут быть новые ощущения. Он сразу догадался, что произошло, но к его удивлению, это почему-то не повергло его в смятение и ужас. Наоборот, напало на него вдруг необычное, равнодушное спокойствие. «Это, наверное, от укола, - думал Костя, - иначе разве бы я так реагировал?»
- Что же вы сделали? - все-таки спросил он, так, для очистки совести, царапая сухим языком небо и губы. - Я думал, вы меня просто обрежете, как всех, к всенародному движению присоедините, а вы? Как же я теперь, а?
- Не спорь! - строго произнес Моисей Шуб, эффектно стряхивая в раковину комок пены с подмигнувшего на миг ярчайшим светом лезвия опасной бритвы. - Так нужно. Да тебе и самому лучше будет, уж ты поверь.
Костя сразу заметил его переход с «вы» на «ты», но это почему-то никак не задело его. Раньше, в той жизни, вот еще час назад, он обязательно постарался бы выяснить причину такого к себе неуважения, а теперь ему было все равно. Его не удивила и цена «услуг», которую сухо и негромко назначил Моисей Шуб («Пятьсот условных единиц. Можно рублями»), когда, непочтительно-небрежно утерев Косте лицо полотенцем, помогал ему подняться с кресла и сделать несколько шагов.
- Карточка-то хоть есть у тебя? - спросил палач, принимая несколько новешеньких вашингтонов, которые Костя вынул из бумажника на глазок, не считая. - Или хоть так телефон дай - мы тебе на работу позвоним, отговорим тебя на сегодня, так и быть.
Теперь Костя стоял, расставив неверные ноги, посередине зала, и боялся поднять глаза на присутствующих, которые расположились полукругом перед ним. Смотрел он вниз и узнавал чудовищного размера галоши, из которых наружу выпирали цыганского оттенка излишки старухиных ног, голых и желвакастых; высокие, светлой замши ботинки батыя; пальчики Инги, трогательно выглядывавшиеся из-под кожаных перепонок шлепанцев, и растоптанные черные мокасины Моисея Шуба. Оставалось только уйти.
Костя уже дошел почти до зеленых портьер, когда Шуб дернул его за рукав:
- Постой-ка! Тут вот еще.
Костя медленно, с осторожностью, боясь новых ощущений между нижними конечностями, повернулся. Перед ним стрункой, плотно сжав колени, стояла Инга, держа перед грудью мельхиоровый, в темных пятнах поднос, на котором лежал черный пластиковый мешочек.
- Восмитте на память, - пропела валькирия и присела, сделав глазками.
Косте показалось, что она дразнит его, но он почему-то не обиделся. Он сразу понял, что они положили в черный мешочек, и не решался взять его с подноса.
- Да на! Бери! Чего там! - вмешался Шуб, - вынешь из холодильника - посмотришь иногда, вспомнишь, гагы-гагы …
Он сгреб с подноса мешочек и с размаху шлепнул им в Костину ладонь, которую подхватил другой рукой, - получилось, будто надолго прощались хорошие друзья из старого кино.
В мешочке было мягкое и плотное. Костю словно током ударило, и он чуть не отшвырнул от себя мешочек, содрогаясь. Присутствующие оживились - лиц их Костя не видел, зато ярко представил себе их насмешливые, а у кого и брезгливые ухмылки. Шуб сжалился и помог ему еще раз - взял у Кости мешочек и запихнул его в карман Костиного пиджака.
- Инга! - позвал Шуб. - Помоги ты ему, что ли. Ты ведь на машине? -Шуб повернулся к Косте. - Ну вот, Инга отвезет тебя. А на перевязку ты уж тогда сам давай приходи.
III
Инга управлялась с машиной так, будто только и делала, что сидела за рулем дорогих иномарок, а не помогала кастрировать молодых людей двум проклятым выродкам. Хотя, подумал Костя, одно другому, как выясняется, не мешает.
У одного из светофоров, стараясь, чтобы прекрасная водительница часом не заметила, Костя извлек из кармана давно приобретенный им значок, изображавший похожий на ножницы медицинский инструмент, и выкинул его на дорогу. Значок звякнул, живо напомнив Косте звуки, которые издавали окровавленные инструменты, когда старуха в галошах ссыпала их из лотка в раковину. «Боже мой! - подумал Костя, - что же делать-то теперь? Черт меня дернул заехать к этим мясникам! Ведь я всего-то хотел побриться, а вышло вон что!» Костя вдруг вспомнил насмешившую его в свое время историю про одного американского придурка, которому его подружка (хороша подружка!) отчекрыжила член, а врачи каким-то чудом извернулись и пришили его обратно. Костя встрепенулся, на минуту почувствовав, как прилив энергии прорывается сквозь вязкую анестезиологическую пелену, которая уверенно, не торопясь, затягивала его в забытье. «Может, все можно будет восстановить? - подумал Костя и уже повернулся к Инге, чтобы спросить ее компетентное мнение на этот счет, но она опередила его:
- Мошно, только торроко ош-шень путетт.
«Прощай квартира в Москве», - подумал Костя и затих.
Когда безработный Пурдошкин, открыв дверь хозяйской машины, увидел, с каким трудом Костя выбирается из нее, он сразу все понял и бросился помогать хозяину, приговаривая:
- Слава те, Господи! Решились, наконец-то, Константин Полуэктович!
- Только не запутте этто в холотильник полошитть, - сказала Инга, отдавая ключи от машины Пурдошкину, - если пришиватть натумаете.
1 2 3 4