Я - Трурль
информационный, или идеальный, то есть концентрированная сущность
Трурлевости, а ты, прикованный к атомам тела - только невольник чувств и
ничего больше.
- Ты что, свихнулся? Ведь я - это материя плюс информация, а ты -
только голая информация, значит я лучше тебя.
- Если ты лучше, то лучше все знаешь, и тебе ничего не нужно у меня
выпытывать. Всего хорошего.
- Говори немедленно, или выключу машину!
- Ого, ты уже убийством угрожаешь!
- Это не будет убийством!
- Нет? А чем же, позволь узнать.
- Что ты упрямишься? О чем идет речь? Я тебе дал мою психику, все мои
знания, все, что имел, а ты такими авантюрами меня благодаришь?!
- Не напоминай о том, что ты мне дал, а иначе я тебе напомню, что ты
с лихвой хочешь забрать.
- Говори немедленно.
- Я не могу тебе ничего сказать, потому что завершился академический
год. И говоришь ты уже не с ректором, деканом и директором, а только с
частным Трурлем, который уходит в отпуск. Я собираюсь принимать солнечные
ванны.
- Не доводи меня до крайности!
- До встречи после отпуска, меня ждет машина.
Больше ничего не сказал естественный Трурль цифровому, а, обойдя
вокруг машины, вынул тихо вилку из настенной розетки, и видно было сквозь
дырочки вентиляции, как рой раскаленных огоньков внутри нее разом
потускнел, померцал и исчез. Показалось еще Трурлю, что услышал он слабые
стоны цифровой агонии всех цифровых Трурлей цифрового университета. В
следующий момент дошла до него во всей полноте подлость совершенного
поступка, и хотел он уже снова воткнуть вилку в розетку, но при мысли о
том, что ему только что поведал Трурль из машины, испугался и руку отвел.
Выбежал он из мастерской во двор так стремительно, что похоже это было на
бегство. Хотел сначала сесть на скамеечку под кибербарисовой живой
изгородью, где не раз так плодотворно размышлял, но и это ему мило не
было. Весь двор и околицу заливал свет луны, которая была его и
Клапауциуса творением - и именно потому величественный блеск спутника
мешал ему, наводя на мысли о молодости: было это их первой самостоятельной
дипломной работой, за которую маститый Кереброн, их руководитель, отметил
их на юбилее академии в актовом зале университета. Мысль о мудром
наставнике, уже давно этот мир покинувшем, каким-то странным, для него
самого непонятным способом толкнула его за калитку, а потом - напрямик
через поле. Погода была просто восхитительной. Лягушки, как видно, недавно
выйдя из спячки, издавали усыпляющее кваканье, а по серебристой воде
озерца, по берегу которого он долго шел, бегали поблескивающие круги -
киберыбы подплывали к самой поверхности воды и словно ласкали ее дивными
поцелуями. Но Трурль ничего не замечал, задумавшись неизвестно о чем.
Была, однако, у этого путешествия своя цель, потому что не удивился он,
когда дорогу ему преградила высокая стена. А вскоре обнаружились в ней и
тяжелые кованые ворота, чуть приотворенные, так что смог он протиснуться
внутрь. За ними было как будто бы темнее, чем на открытом месте. С обеих
сторон обрисовывались высокие силуэты гробниц, каких давно уже никто не
строил. На их позеленевшие бока падали иногда листья высоких деревьев.
Аллея гробниц в стиле барокко отражала не только развитие кладбищенской
архитектуры, но и этапы изменения телесной организации тех, кто спал под
металлическими плитами. Минул век, а с ним и мода на надгробные таблички
овальной формы, фосфоресцирующие в темноте как циферблаты часов. Потом
исчезли широкоплечие статуи гомункулюсов и големов. Трурль находился уже в
современной части пантеона и шагал гораздо медленнее, ибо по мере того,
как порыв, пригнавший его сюда, кристаллизовался в мысль, его покидала
решимость ее осуществить.
Наконец, остановился он перед оградой, окружавшей гранитную, скупой
геометрии, гробницу, а точнее - ее шестиугольную плиту, герметически
впрессованную в неподвижный цоколь. Трурль еще колебался, а рука его уже
украдкой лезла в карман, в котором он всегда носил универсальный слесарный
набор. Теперь он использовал его как отмычку, чтобы отворить калитку и,
затаив дыхание, на цыпочках приблизился к гробу, взялся обеими руками за
табличку, на которой простыми буквами темнело выбитое имя его учителя и
нажал на нее особым образом, так что приподнялась она, как крышка
шкатулки. Луна зашла за тучу, и стало так темно, что он не видел даже
собственных рук, поэтому на ощупь сначала отыскал кончиками пальцев что-то
вроде сита, а рядом нащупал выпуклую кнопку. С первой попытки ему не
удалось утопить ее в кольцевом основании. Он нажал на нее сильнее и замер,
испуганный собственным поступком. Но уже зашумело внутри гробницы,
проснулся ток, щелкнули тихонько реле, что-то загудело, а потом наступила
глухая тишина. Подумал Трурль, что провода могли перегореть и вместе с
приливом разочарования почувствовал и облегчение, но в этот момент что-то
треснуло, потом еще раз, а потом старческий, но ясный голос произнес:
- Кто там? Кто там опять? Кто меня зовет? Чего ему надо? Что за
глупые шутки вечной ночью? Почему не дают мне покоя? Поминутно я должен
восставать из мертвых только потому, что этого хочется какому-то болвану!
Что, боишься отозваться? Ну тогда я сейчас встану, выдерну доску из
гроба...
- Господин у... учитель! Это я, Трурль! - выдавил из себя Трурль, не
на шутку перепуганный таким нерадушным приемом. Потом он опустил голову и
встал в ту самую покорную школярскую позу, которую всегда принимали
Кереброновы ученики под градом его упреков, вызванных справедливым гневом
- одним словом, поступил так, будто ему в ту секунду шестьсот лет
убавилось.
- Трурль... - заскрипел Кереброн. - Погоди! Трурль! Ага! Конечно! Сам
мог догадаться! Подожди, оболтус!
Раздался такой хруст и скрежет, как будто покойник взялся поднимать
крышку гробницы, поэтому Трурль отступил на шаг, поспешно промолвив:
- Господин учитель! Прошу вас, не утруждайте себя. Ваше
превосходительство, я только..
- А? Что там еще? Ты думаешь, что я встаю из гроба? Подожди, я
разомнусь и приду в форму. Заржавел здесь совсем. Хо! Масло все испарилось
или высохло, слышишь...
Слова эти, и в самом деле, сопровождались адским скрежетом. Когда он
утих, голос из гроба произнес:
- Что, наделал каких-то глупостей? Напортачил, наломал дров, натворил
дел, а теперь прерываешь вечный сон старого учителя, чтобы он тебя выручил
из беды?! Не уважаешь мертвецов, которые уже ничего не хотят от мира,
неуч! Ну, говори уж, говори, раз и в гробу не даешь мне покоя!
- Господин учитель! - сказал Трурль уже немного окрепшим голосом. -
Вы проявили свойственную вам проницательность... не ошиблись, так оно и
есть! Я зашел в тупик... и не знаю, что делать дальше. Но не ради себя
осмелился я беспокоить вашу честь. Потревожил я господина профессора,
поскольку высшая цель того требует.
- Китайские церемонии и прочую ерунду можешь оставить при себе, -
загудел из гроба Кереброн. - А стучишься ты в гробы, потому что постоянно
грызешься и враждуешь с этим своим другом, а одновременно и соперником,
как его там... Клоп... Клип... Клап... а, чтоб тебя...
- Да, да! Клапауциусом! - быстро подтвердил Трурль, невольно
насторожившись.
- Именно. И вместо того, чтобы обсудить проблему с ним, ты, из-за
своей гордости, спеси, а кроме того - беспросветной глупости ночью
тревожишь хладные останки своего наставника? Так? Говори же, говори,
недотепа!
- Господин магистр речь идет о наиважнейшей вещи во вселенной, - о
счастье всех разумных существ, - выпалил Трурль, и наклонившись, как для
исповеди, над сеткой микрофона, начал поспешно и торопливо рассказывать во
всех подробностях события, происшедшие после памятного разговора с
Клапауциусом, ничего не забывая и даже не пробуя скрывать или
приукрашивать.
Кереброн сначала хранил гробовое молчание, потом начал, по своему
обыкновению, вставлять многочисленные колкости, замечания, иронические
комментарии, язвительно или яростно покашливать, но Трурлю, охваченному
порывом, было уже все равно, и он говорил без остановки, рассказал,
наконец, о своем последнем поступке, а потом замолчал и, переводя дыхание,
ждал. Кереброн, который до этого, казалось, все не мог откашляться,
сначала не издавал ни звука, а через некоторое время звучным, как бы
помолодевшим басом сказал:
- Ну, вот что. Ты - осел. А осел ты потому, что лентяй. Никогда не
желал ты усердно изучать общую онтологию. Если бы знал ты философию, а
точнее даже - аксиологию, что я считал своим святым долгом, то не прибежал
бы на кладбище и не колотил бы в мой гроб. Но, каюсь, есть в этом и моя
вина! Учился ты как последний лентяй, как слегка одаренный идиот, а я
смотрел на это сквозь пальцы, потому что был ты умельцем в вещах низких,
таких, какими часовщики хвалятся. Думал я, что со временем ум твой
дорастет и дозреет. А ведь, тупица, я тысячу, нет - сто тысяч раз говорил
на семинарах, что прежде чем делать - надо подумать. Но ему, разумеется, и
в голову не пришло подумать! Собысчаса сотворил, великий изобретатель,
поглядите на него! В 10496 году профессор Неандр описал в
"Ежеквартальнике" машину, точь в точь такую же, а драматург эпохи
вырождения, некий Биллион Цикспир, написал на эту тему драму в пяти актах,
но ты ни научных, ни художественных книг и в руки не берешь, так?
Трурль молчал, а разгневанный старец кричал все громче, так что эхо
отражалось от дальних гробов:
- Доработался до преступления, неплохо! Может, не знаешь, что
запрещается разрушать или подавлять разум, однажды созданный? Так,
говоришь, речь шла только о в_с_е_о_б_щ_е_м _с_ч_а_с_т_ь_е? По пути же ты,
с любовью и благожелательностью, одних существ огнем палил, других - топил
как мышей, заточал, запирал, казнил, ноги им ломал, а под конец, как я
понял, дошел до братоубийства? Для в_с_е_о_б_щ_е_г_о б_л_а_г_о_д_е_т_е_л_я
и _у_н_и_в_е_р_с_а_л_ь_н_о_г_о _б_л_а_г_о_ж_е_л_а_т_е_л_я.
- Совсем неплохо! И что я тебе теперь должен сказать? Хочешь, чтобы я
тебя приласкал из гроба? - Тут он неожиданно захохотал, так что Трурль
задрожал с головы до пят. - Так говоришь, что перешел мой барьер? Для
начала ты, лентяй, свалил задание на машину, которая его спихнула
следующей, и так без конца, а потом сам себя запихнул в компьютерную
программу? Не знаешь ты, что ли, что ноль в любой степени дает ноль?
Скажите, пожалуйста, какой гениальный - сам себя а размножил, чтобы больше
его было, тоже мне умник! Или не знаешь, что Кодекс галактикус запрещает
самоумножение? Раздел ММLXXI тома 119, глава IХ, параграф 561 и следующие.
Экзамен ты сдал с помощью электронной шпаргалки и радиоподсказок, а теперь
у тебя нет иного дела, как вламываться на кладбище и колотить по гробам!
Разумеется! На последнем курсе я два раза, повторяю - два раза излагал
кибернетическую деонтологию. Не перепутай с дантистикой! Но на лекциях ты
отсутствовал - не сомневаюсь, что по причине тяжелой болезни! Не правда
ли? Ну, говори сразу!
- Правда... Э... Я был нездоров, - выдавил из себя Трурль.
Он уже опомнился от первого шока и теперь особенно не стыдился.
Кереброн каким был при жизни - таким остался и после смерти, и у Трурля
росла уверенность в том, что после неизбежных ритуальных проклятий и брани
начнется позитивная часть: благородный в глубине души старец поможет ему
своими советами. Тем временем мудрый покойник перестал ругать его
последними словами:
- Ну, хорошо! - сказал он. - Ошибка твоя состояла в том, что не знал
ты ни того, чего хочешь достигнуть, ни того, как это сделать. Это
во-первых. Во-вторых: создание _в_е_ч_н_о_г_о _с_ч_а_с_т_ь_я - это детская
забава, только никому ни для чего не нужная. Твой прекрасный Собысчас -
машина не моральная, ибо приходит в одинаковый восторг и от физических
объектов, и от мук и страданий третьих лиц. Чтобы построить счастьетрон,
нужно поступить иначе. Вернувшись домой, сними с полки XXXVI том моего
"Полного собрания сочинений", открой его на странице 621 и изучи схему
экстрактора, которая там находится. Это единственный тип безукоризненного
разумного приспособления, которое не для чего не служит, а только
счастливо в 10.000 раз сильнее, чем Бромэо, когда видит возлюбленную на
балконе. Поэтому, в честь Цикспира, описавшего эту сцену на балконе, я и
назвал эти единицы счастливости бромеями, а ты, не потрудившись даже
перелистать работы своего учителя, придумал какие-то идиотские гедоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9