Слушайте, Тихий. В этих ящиках
находятся самые совершенные электронные мозги, какие когда-либо
существовали. Знаете, в чем состоит их совершенство?
- Нет, - сказал я в соответствии с истиной.
- В том, что они ничему не служат, что абсолютно ни к чему не
пригодны, бесполезны, - словом, что это воплощенные мной в реальность,
обличенные в материю монады лейбница...
Я ждал, а он говорил, и его седые усы выглядели в полумраке так,
словно у губ его трепетала белесая ночная бабочка.
- Каждый из этих ящиков содержит электронное устройство, наделенное
сознанием. Как наш мозг. Строительный материал иной, но принцип тот же. На
этом сходство кончается. Ибо наши мозги - обратите внимание! - Подключены,
так сказать, к внешнему миру через посредство органов чувств: глаз, ушей,
носа, чувствительных окончаний кожи и так далее. У этих же, здесь, -
вытянутым пальцем он показывал на ящики, - внешний мир там, внутри них...
- Как же это возможно? - Спросил я, начиная кое о чем догадываться.
Догадка была смутной, но вызывала дрожь.
- Очень просто. Откуда мы знаем, что у нас именно такое, а не иное
тело, именно такое лицо? Что мы стоим, что держим в руках книгу, что цветы
пахнут? Вы ответите, что определенные импульсы воздействуют на наши органы
чувств и по нервам бегут в наш мозг соответствующие сигналы. А теперь
вообразите, Тихий, что я смогу воздействовать на ваш обонятельный нерв
точно так же, как это делает душистая гвоздика, - что вы будете ощущать?
- Запах гвоздики, разумеется, - отвечал я.
Профессор, крякнул, словно радуясь, что я достаточно понятлив, и
продолжал:
- А если я сделаю то же самое со всеми вашими нервами, то вы будете
ощущать не внешний мир, а то, что я по этим нервам протелеграфирую в ваш
мозг... Понятно?
- Понятно.
- Ну так вот. Эти ящики имеют рецепторы-органы, действующие
аналогично нашему зрению, обонянию, слуху, осязанию и так далее. Но
проволочки, идущие от этих рецепторов, подключены не к внешнему миру, как
наши нервы, а к тому барабану в углу. Вы не замечали его, а?
- Нет, - сказал я.
Действительно барабан этот диаметром примерно в три метра стоял в
глубине зала, вертикально, словно мельничный жернов, и через некоторое
время я заметил, что он чрезвычайно медленно вращается.
- Это их судьба, - спокойно произнес профессор Коркоран. - Их судьба,
их мир, их бытие - все, что они могут достигнуть и познать. Там находятся
специальные ленты с записанными на них электрическими импульсами; они
соответствуют тем ста или двумстам миллиардам явлений, с какими может
столкнуться человек в наиболее богатой впечатлениями жизни. Если бы вы
подняли крышку барабана, то увидели бы только блестящие ленты, покрытые
белыми зигзагами, словно натеками плесени на целлулоиде, но это, Тихий,
знойные ночи юга и рокот волн, это тела зверей и грохот пальбы, это
похороны и пьянки, вкус яблок и груш, снежные метели, вечера, проведенные
в семейном кругу у пылающего камина, и крики на палубе тонущего корабля, и
горные вершины, и кладбища, и бредовые галлюцинации, - Ийон Тихий, там
весь мир!
Я молчал, а Коркоран, сжав мое плечо железной хваткой, говорил:
- Эти ящики, Тихий, подключены к искусственному миру. Этому, - он
показал на первый ящик с края, - кажется, что он - семнадцатилетняя
девушка, зеленоглазая, с рыжими волосами, с телом, достойном Венеры. Она
дочь государственного деятеля... Влюблена в юношу, которого почти каждый
день видит в окно... Который будет ее проклятием. Этот, второй, - некий
ученый. Он уже близок к построению общей теории тяготения, действительной
для его мира - мира, границами которого служит металлический корпус
барабана, и готовится к борьбе за свою правду в одиночестве, углубленном
грозящей ему слепотой, ибо вскоре он ослепнет, Тихий... А там, выше,
находится член духовной коллегии, и он переживает самые трудные дни своей
жизни, ибо утратил веру в существование бессмертной души; рядом, за
перегородкой, стоит... Но я не могу рассказать вам о жизни всех существ,
которых я создал...
- Можно прервать вас? - Спросил я. - Мне хотелось бы знать...
- Нет! Нельзя! - Крикнул Коркоран. - Никому нельзя! Сейчас я говорю,
Тихий! Вы еще ничего не понимаете. Вы думаете, наверно, что там, в этом
барабане, различные сигналы записаны, как на граммофонной пластинке, что
события усложнены, как мелодия со всеми тонами и только ждут, как музыка
на пластинке, чтобы ее оживила игла, что эти ящики воспроизводят по
очереди комплексы переживаний, уже заранее до конца установленных.
Неправда! Неправда! Кричал он пронзительно, и под жестяным сводом
грохотало эхо. - Содержимое барабана для них то же, что для вас мир, в
котором вы живете! Ведь вам же не приходит в голову, когда вы едите,
спите, встаете, путешествуете, навещаете старых безумцев, что все это -
граммофонная пластинка, прикосновение к которой вы называете
действительностью!
- Но... - Отозвался я.
- Молчать! - Прикрикнул он на меня. - Не мешать! Говорю я!
Я подумал, что те, кто называл Коркорана хамом, имеют немало
оснований, но мне приходилось слушать, ибо то, что он говорил,
действительно было необычайно. Он кричал:
- Судьба моих железных ящиков не предопределена с начала до конца,
поскольку события записаны там, в барабане, на рядах параллельных лент, и
лишь действующий по правилам слепого случая селектор решает, из какой
серии записей приемник чувственных впечатлений того или иного ящика будет
черпать информацию в следующую минуту. Разумеется, все это не так просто,
как я рассказываю, потому что ящики сами могут в определенной степени
влиять на движения приемника информации и полностью случайный выбор будет
лишь тогда, когда эти созданные мною существа ведут себя пассивно... Ведь
у них же есть свобода воли и ограничивает ее только то же, что и нас.
Структура личности, которой они обладают, страсти, врожденные недостатки,
окружающая обстановка, уровень умственного развития - я не могу входить во
все детали...
- Если даже и так, - быстро вмешался я, - то как же они не знают, что
являются железными ящиками, а не рыжей девушкой или свяще...
Только это я и успел сказать, прежде, чем он прервал меня:
- Не стройте из себя осла, Тихий. Вы состоите из атомов, да? Вы
ощущаете эти атомы?
- Нет.
- Из атомов этих состоят белковые молекулы. Ощущаете вы эти свои
белки?
- Нет.
- Ежесекундно днем и ночью вас пронизывают потоки космических лучей.
Ощущаете вы это?
- Нет.
- Так как же мои ящики могут узнать, что они - ящики, осел вы этакий?!
Как для вас этот мир является подлинным и единственным, так же точно и
для них подлинны и единственно реальны сигналы, которые поступают в их
электронные мозги с моего барабана... В этом барабане заключен их мир,
Тихий, а их тела - в нашем с вами мире они существуют лють как
определенные, относительно постоянные сочетания отверстий на
перфорированных лентах - находятся внутри самих ящиков, помещены в центре...
Крайний с этой вот стороны считает себя женщиной необычайной красоты.
Я могу вам подробно рассказать, что она видит, когда, обнаженная, любуется
собой в зеркале. Как она любит драгоценные камни. Какими уловками
пользуется, чтобы завоевать мужчин. Я все это знаю, потому что сам, с
помощью своего судьбографа, создал ее, для нас воображаемый, но для нее
реальный образ, с лицом, с зубами, с запахом пота и со шрамом от удара
стилетом под лопаткой, с волосами и орхидеями, которые она в них втыкает,
- такой же реальный, как реальны для вас ваши ноги, руки, живот, шея и
голова! Надеюсь, вы не сомневаетесь в своем существовании?..
- Нет, - ответил я тихо.
Никто никогда не кричал на меня так, и, может, меня бы это забавляло,
но я был уж слишком потрясен словами профессора - я ему верил, ибо не
видел причин для недоверия, чтобы в этот момент обращать внимание на его
манеры...
- Тихий, - немного спокойней продолжал профессор, - я сказал, что
среди прочих есть у меня тут и ученый; вот этот ящик, прямо перед вами. Он
изучает свой мир, однако никогда, понимаете, никогда он даже не
догадается, что его мир не реален, что он тратит время и силы на изучение
того, что является серией катушек с кинопленкой, а его руки, ноги, глаза,
его собственные слепнущие глаза - это лишь иллюзия, вызванная в его
электронном мозге разрядами соответственно подобранным импульсам. Чтобы
разгадать эту тайну, он должен был бы покинуть свой железный ящик, то есть
самого себя, и перестать мыслить при помощи своего мозга, что так же
невозможно, как невозможно для вас убедиться в существовании этого
холодного ящика иначе, нежели с помощью зрения и осязания.
- Но благодаря физике я знаю, что мое тело построено из атомов, -
бросил я.
Коркоран категорическим жестом поднял руку.
- Он тоже об этом знает, Тихий. У него есть своя лаборатория, а в ней
всякие приборы, которые возможны в его мире. Он видит в телескоп звезды,
изучает их движение и одновременно чувствует холодное прикосновение
окуляра к лицу - нет, не сейчас. Сейчас, согласно со своим образом жизни,
он один в саду, который окружает его лабораторию, и прогуливается под
лучами солнца - в его мире сейчас как раз восход.
- А где другие люди - те, среди которых он живет? - Спросил я.
- Другие люди? Разумеется, каждый из этих ящиков, из этих существ
живет среди людей. Они находятся в барабане... Я вижу, вы еще не в
состоянии понять! Может, вам пояснит это аналогия, хоть и отдаленная. Вы
встречаете разных людей в своих снах - иногда таких, которых никогда не
видели и не знали, - и ведете с ними во сне разговоры, так?
- Так...
- Этих людей создает ваш мозг. Но во сне вы этого не сознаете. Прошу
учесть - это лишь пример. С ними, - он повел рукой, - дело обстоит иначе:
они не сами создают близких и чужих им людей - те находятся в барабане,
целыми толпами, и если б, скажем, моему ученому вдруг захотелось выйти из
своего сада и заговорить с первым встречным, то, подняв крышку барабана,
вы увидели бы, как это происходит: приемник его ощущений под влиянием
импульса слегка отклонится от своего прежнего пути, перейдет на другую
ленту, начнет получать то, что записано на ней; я говорю "приемник", но, в
сущности, это сотни микроскопических приемников; как вы воспринимаете мир
зрением, обонянием, осязанием, точно так же и он познает свой "мир" с
помощью различных органов чувств, отдельных каналов, и только его
электронный мозг сливает все эти впечатления в одно целое. Но это
технические подробности, Тихий, и они мало существенны. Могу вас заверить,
что с момента, когда механизм приведен в движение, все остальное было
вопросом терпеливости, не больше. Почитайте труды философов, Тихий, и вы
убедитесь в правоте их слов о том, как мало можно полагаться на наши
чувственные восприятия, как они неопределенны, обманчивы, ошибочны, но у
нас ничего нет, кроме них; точно так же, - он говорил, подняв руку, - и у
них. Но как нам, так и им это не мешает любить, желать, ненавидеть, они
могут прикасаться к другим людям, чтобы целовать их или убивать... И так
эти мои творения в своей вечной железной неподвижности предаются страстям
и желаниям, изменяют, тоскуют, мечтают...
- Вы думаете, все это тщетно? - Спросил я неожиданно, и Коркоран
смерил меня своим пронзительным взглядом. Он долго не отвечал.
- Да, - сказал он наконец, это хорошо, что я пригласил вас сюда,
Тихий... Любой из идиотов, которым я это показывал, начинал метать в меня
громы за жестокость... Что вы подразумеваете?
- Вы поставляете им только сырье, - сказал я, - в виде этих
импульсов. Так же, как нам поставляет их мир. Когда я стою и смотрю на
звезды, то, что я чувствую при этом, что думаю, это лишь мне принадлежит,
не всему миру. У них, показал я на ряды ящиков, - то же самое.
- Это верно, - сухо проговорил профессор. Он ссутулился как будто
стал ниже ростом. - Но раз уж вы это сказали, вы избавили меня от долгих
объяснений, ибо вам, должно быть, уже ясно, для чего я их создал.
- Догадываюсь. Но я хотел бы, чтобы вы сами мне об этом сказали.
- Хорошо. Когда-то - очень давно - я усомнился в реальности мира. Я
был еще ребенком. Злорадство окружающих предметов, Тихий, кто этого не
ощущал? Мы не можем найти какой-нибудь пустяк, хотя помним, где его видели
в последний раз, наконец, находим его совсем в другом месте, испытывая
ощущение, что поймали мир с поличным на неточности, беспорядочности...
Взрослые, конечно, говорят, что это ошибка, и естественное недоверие
ребенка таким образом подавляется.
1 2 3