Нельзя
было забывать и о родственных чувствах все-таки старый Лютер Уэтли, каким бы
суровым и нелюдимым он ни был, приходился Эбнеру родным дедом.
Спальня располагалась в дальнем от улицы углу дома оба ее окна выходили
на реку и была довольно широкой; во всяком случае, она были ничуть не уже
той стороны мельницы, что подходила вплотную к воде. Уставившись в открытое
окно, Эбнер неотрывно смотрел на темную громаду Круглой Горы и снова, как в
далеком детстве, ощущал ее непостижимую разумом одушевленность. Огромные,
буйно разросшиеся вширь деревья нависали над домом, и из их роскошной листвы
в толщу теплого сумрачного воздуха вырывался призывный, как звук колокола,
крик ночной совы. Эбнер забрался в постель и лежал, внимая совиной песне,
которая постепенно убаюкивала его. Тысячи мыслей и миллионы воспоминаний
роились у него в голове. Он опять увидел себя маленьким ребенком и вспомнил,
как боялся этих мрачных окрестностей и как радовался каждый раз, когда мать
увозила его отсюда, несмотря на то, что сразу же после отъезда ему безумно
хотелось обратно.
Эбнер расслабился и закрыл глаза, но заснуть не удавалось мысли о
предстоящих делах не давали покоя. Нужно браться за них сразу же, без лишней
раскачки, думал он, тогда больше будет шансов на их скорейшее и удачное
завершение. Конечно же, он намеревался добросовестно исполнить все дедовские
наказы, невзирая на некоторую туманность их формулировок, однако перспектива
торчать в этой дыре еще Бог знает сколько времени отнюдь его не прельщала...
Поднявшись с постели, Эбнер снова зажег потушенную лампу и отправился
осматривать дом.
Из спальни он двинулся в расположенную рядом с кухней столовую, до
отказа забитую неуклюжей самодельной мебелью, а затем вновь остановился у
дверей гостиной, за которыми двадцатый век уступал место веку восемнадцатому
настолько дряхлой и старомодной была обстановка этой комнаты. Повозившись с
ключами, Эбнер отворил массивную дверь, переступил порог и застыл в
изумлении чистота в помещении была почти идеальной. Тщательно пригнанные
двери не оставляли ни малейшей щели, сквозь которую могла бы проникнуть
пыль, густым слоем покрывавшая другие комнаты этого неухоженного особняка.
Выйдя из гостиной и затворив за собой двери, Эбнер миновал несколько
запутанных переходов и очутился перед узкой невзрачной лестницей, так хорошо
ему знакомой она вела наверх, к таинственной комнате с заколоченными
ставнями, в стенах которой отбывала некогда свое бессрочное заточение
несчастная тетя Сари. Эбнер вспомнил, сколько страхов пережил он однажды в
детстве, стоя под дверью этой комнаты и вслушиваясь в доносившиеся оттуда
непонятные жуткие звуки, и трудно сказать, кого он тогда боялся больше
старого Лютера, могущего в любую минуту застать его за этим запретным
занятием, или неведомого существа по ту сторону двери... Поднимаясь по
шатким ступеням, Эбнер вновь ощутил в душе смутный страх перед этой зловещей
комнатой образ загадочной узницы и былой дедовский запрет все еще продолжали
действовать на него.
Подобрав ключ, он открыл замок и толкнул дверь. Она подалась с трудом,
словно протестуя против его вторжения. Эбнер вошел внутрь и, высоко подняв
лампу, внимательно осмотрел комнату, которую он столько раз рисовал в своем
воображении и которую ему довелось увидеть впервые только сейчас.
Сколько он себя помнил, комната с заколоченными ставнями всегда
представлялась ему чем-то вроде изящного дамского будуара и тем сильнее был
он поражен убогостью здешней обстановки: разбросанное по углам грязное
белье, растерзанные подушки на полу, колченогая кровать, уродливый комод, за
которым валялась огромных размеров тарелка с присохшими к ней остатками
пищи. В комнате стоял такой невыносимый гнилостный запах, что его едва не
стошнило. Внушительные залежи пыли и густая сеть паутины на стенах и потолке
довершали картину отвратительного запустения.
Эбнер водрузил лампу на отодвинутый от стены комод и, подойдя к окну,
что находилось над мельничным колесом, приподнял вверх застекленную раму.
Затем он хотел распахнуть ставни, но вспомнил, что они приколочены; тогда он
вышиб их пинком ноги. С треском оторвавшись от окна, ставни полетели вниз, и
Эбнер с облегчением ощутил хлынувший в комнату поток свежего вечернего
воздуха. Со вторым окном Эбнер управился еще быстрее, хотя результатами
своей работы остался не вполне доволен он заметил, что вместе со ставнями в
первом окне вылетел и кусок стекла. Впрочем, долго расстраиваться по этому
поводу он не стал, помня, что эта часть дома все равно пойдет на слом.
Стоило ли переживать из-за таких пустяков, как разбитое оконное стекло!
Тихий шуршащий звук, донесшийся откуда-то из-под плинтуса, заставил его
насторожиться. Посмотрев себе под ноги, он успел разглядеть не то лягушку,
не то жабу, которая прошмыгнула мимо него и с молниеносной быстротой
забралась под комод. Он хотел было выгнать ее оттуда, но мелкая тварь
спряталась под комодом основательно, а двигать его взад-вперед у Эбнера не
было особого желания. Бог с нею, решил он, в конце концов, это безобидное
насекомоядное существо может сослужить хорошую службу в доме, кишащем
пауками, тараканами и прочей нечистью.
Задерживаться в комнате дольше не имело смысла. Эбнер вышел, закрыл
дверь на ключ и спустился вниз в дедовскую спальню. Отступившая было
усталость снова навалилась на него, и он решил наконец-то лечь спать, чтобы
хорошенько отдохнуть и назавтра встать пораньше. Нужно было осмотреть старую
мельницу может быть, там оставались еще какие-нибудь механизмы на продажу,
да и за мельничное колесо можно было попытаться выручить хорошие деньги во
многих местах Новой Англии такие вещи давно уже стали предметом вожделения
коллекционеров.
Несколько минут он простоял на веранде, оглушаемый непрестанным
стрекотом сверчков и кузнечиков, сопровождавшимся монотонными песнями
лягушек и козодоев. Затем, когда этот нескончаемый грохот вконец утомил его,
он вернулся в дом, закрыл входную дверь на ключ и улегся в постель. Однако
уснуть ему удалось не сразу целый час ворочался он с боку на бок, изводимый
хором ночных голосов и мыслью о том, что же имел в виду его дед под "мерами
разрушающего свойства" и почему он не смог предпринять их сам. Но постепенно
усталость взяла свое, и он провалился в объятия Морфея.

II
Он проснулся на рассвете, чувствуя себя еще более уставшим, чем
накануне. Нелепые, странные сновидения не давали ему покоя всю ночь то он
оказывался в океанских глубинах в окружении невообразимых людей-амфибий,
которые подхватывали его и в мгновение ока переносили в устье Мискатоника;
то его взору представали некие чудовищные, уродливые твари, населявшие
необыкновенной красоты древний подводный город; то ему слышалась
неестественно громкая музыка флейт, сопровождаемая причудливыми гортанными
песнопениями; то он замирал от страха перед разъяренным дедом Лютером,
который грозился расправиться с ним за его дерзновенное вторжение в комнату
тети Сари... После всех этих снов на душе у него было неспокойно, но он
постарался отвлечься от неприятных мыслей и, не тратя лишнего времени на
сборы, отправился в поселок нужно было запастись продуктами, о которых он не
позаботился, спешно собираясь в Данвич.
Прогулка по утреннему Данвичу несколько подняла его настроение. Начало
дня выдалось просто замечательным легкий прохладный ветер ласково трепал
густую листву деревьев, ярко светило повисшее на краю безоблачного неба
солнце, и роса на изумрудной траве блестела в его лучах подобно тысячам
рассыпанных чьей-то щедрой рукой алмазов. Петляя по узким извилистым
тропинкам, что вели к главной улице, Эбнер с наслаждением внимал заливистому
пению чибисов и дроздов. Безмятежный утренний пейзаж вызвал в нем дремавший
доселе оптимизм насвистывая веселую мелодию, он уже предвкушал скорое
выполнение своих обязательств перед покойным дедом и последующий отъезд из
этой проклятой дыры.
И все же, несмотря на приветливое солнечное утро, поселок выглядел так
же мрачно, что и накануне, в сумерки. Первые поколения обитателей этих мест
поселились здесь не одно столетие назад, и тогда же было построено
большинство домов, составляющих нынешний Данвич, который за все эти годы
превратился в жалкое скопище уродливых темных лачуг, зажатых между
Мискатоником и почти отвесным склоном Круглой Горы. Казалось, время
остановило здесь свой бег, так и не переступив порога двадцатого столетия.
Веселый свист застыл у Эбнера на губах. Стараясь не смотреть на
разваливающиеся под тяжестью веков строения, он быстро зашагал в сторону
старой церквушки с ее единственной на весь Данвич универсальной лавкой,
такой же грязной и неухоженной, как и сам поселок.
Зайдя в лавку, Эбнер спросил молока, яиц, кофе и ветчины. Однако
лавочник, неопределенного возраста человек с худой, изборожденной морщинами
физиономией, не торопился его обслужить. Он внимательно посмотрел на своего
утреннего посетителя, явно выискивая в его лице знакомые черты. Постепенно
на его непроницаемом лице появилось некоторое подобие улыбки.
- А ведь ты Уэтли, как пить дать Уэтли. Меня-то ты, верно, не знаешь,
а? Я Тобиас, родственник твой, стало быть. А ты чей же будешь, приятель?
- Я Эбнер Уэтли внук Лютера, сухо ответил Эбнер, у которого не было ни
малейшего желания разговаривать с этим неприятным типом.
При этих словах лицо лавочника враз посуровело. А, так ты парнишка
Либби той самой, что вышла за кузена Иеремею. Где сейчас твоя родня небось,
сгинули все вслед за Лютером? Ты-то сам не думаешь ли начать выкидывать ваши
семейные штучки?
- Не понимаю, о чем вы говорите, озадаченно произнес Эбнер.
- Не понимаешь ну и не надо, хмыкнул лавочник. Так я тебе сразу все и
рассказал.
Больше Тобиас Уэтли не проронил ни слова. Завернув Эбнеру продукты и
взяв у него деньги, он демонстративно отвернулся к окну, всем своим видом
показывая, что ему нет никакого дела до посетителя. Однако, направляясь к
выходу, Эбнер чувствовал на себе его исполненный неприязни взгляд.
Яркое утро будто враз померкло для него, хотя солнце все так же
продолжало сиять с безоблачных небес. Он поспешно свернул с главной улицы и
почти бегом направился в свой угрюмый дом на берегу Мискатоника.
Поглощенный нерадостными мыслями, он не сразу заметил, что у веранды
его дома стоит ужасающе старая повозка с запряженной в нее дряхлой клячей,
которую держит под уздцы худенький темноглазый мальчуган. В повозке сидел
сурового вида седобородый старик; едва завидев приближавшегося Эбнера, он
подозвал к себе мальчика и, опираясь на его плечо, стал осторожно спускаться
на землю.
- Это наш прадедушка Зебулон Уэтли. Он хочет поговорить с вами, сказал
мальчишка подошедшему Эбнеру.
"Боже мой, так значит, это Зебулон. Как же он постарел", подумал Эбнер,
разглядывая старика. Зебулон приходился родным братом покойному Лютеру и
сейчас оставался единственным уцелевшим представителем старшего поколения
Уэтли.
- Прошу вас, сэр, почтительно сказал Эбнер, подавая руку старику.
- Это ты, Эбнер, произнес тот слабым дрожащим голосом и, вцепившись в
руку молодого Уэтли, неуверенно заковылял к дому. Мальчик поддерживал его с
другой стороны. Дойдя до крыльца, старик глянул на Эбнера из-под кустистых
седых бровей и тряхнул головой: Я бы не прочь присесть.
- Принеси стул с кухни, мальчик, приказал Эбнер.
Мальчишка бегом поднялся на крыльцо и исчез в доме. Вскоре он показался
снова, неся в руках грубо сколоченный стул. Старик осторожно уселся на него
и некоторое время молчал, тяжело дыша видно, даже эти несколько шагов от
повозки до крыльца дались ему с трудом. Наконец он поднял глаза на Эбнера и
внимательно осмотрел его с ног до головы, задержав взгляд на костюме своего
внучатого племянника, так непохожем на его домотканую одежду.
- Зачем ты приехал сюда, Эбнер? спросил он наконец, и Эбнер поразился
его голосу. Он был ясен и тверд от недавней дрожи в нем не осталось и следа.
Не дряхлый старец, но умудренный долгой жизнью муж сидел сейчас перед
Эбнером, ожидая ответа на свой вопрос.
Коротко и четко Эбнер объяснил причину своего приезда.
- Эхе-хе, покачал головой Зебулон, выслушав его. Стало быть, ты знаешь
не больше других и даже поменьше некоторых.
1 2 3 4 5 6 7 8