- Что, небось, в дождик попали? начал хозяин. Очень славно, что вы
оказались так близко от дома и не погнушались зайти. А то я, вишь, маленько
соснул, иначе бы враз услыхал. Эх, старость не радость, сынок, а в мои лета
самое первое дело крепкий сон. Далеко ли путь держите? С той поры, как
убрали аркхэмскую станцию, редко встретишь на этой дороге прохожего
человека.
Я ответил, что направляюсь в Аркхэм, и извинился за непрошеное
вторжение. Старик продолжал:
- Рад видеть вас, юный сэр. Нечасто сюда наведываются чужаки, так что
мне, старику, и словом-то перекинуться не с кем. Сдается мне, что вы аж из
Бостона, верно? Самому мне там, правда, бывать не случалось, но городского
я, если увижу, то завсегда отличу. Жил тут у нас в восемьдесят четвертом
один горожанин, работал учителем, стало быть, в школе, а потом вдруг куда-то
сгинул, и с тех пор о нем ни слуху, ни духу...
В этом месте старик как-то странно захихикал, но когда я спросил его,
чем вызван этот смех, он промолчал. По всем признакам, хозяин дома находился
в чрезвычайно веселом расположении духа и не скрывал своих причуд, о которых
можно было догадаться уже по одному тому, как он ухаживал за своей
внешностью. Старик продолжал разглагольствовать в том же роде с каким-то
даже подозрительным радушием. Между тем мне пришло в голову спросить у него,
где он раздобыл такое редкое издание, как "Regnum Congo" (Королевство Конго
(лат.)) Пигафетты. По-прежнему находясь под впечатлением этой книги, я
почему-то никак не решался о ней заговорить. В конце концов, однако,
любопытство взяло верх над смутными опасениями, владевшими мной с того
момента, как я впервые увидел этот дом. К моему облегчению, старика нимало
не смутил мой вопрос, и он отвечал на него охотно и обстоятельно.
- А, эта африканская книжка! Я выменял ее году в шестьдесят восьмом у
капитана Эбенезера Хоулта, того самого, который потом погиб на войне.
Услышав имя капитана, я насторожился. Оно встречалось мне несколько раз
в ходе моих генеалогических изысканий, правда, насколько я помнил, его не
было ни в одном из документов, относившихся к послереволюционному периоду. Я
подумал, не сможет ли хозяин дома помочь мне в работе, и немного погодя
решил спросить его об этом. Старик отвечал:
- Эбенезер много лет плавал за море на салемском "купце" и в каждом,
почитай, порту находил разные занятные штуковины. Книжицу эту, сколько мне
помнится, он раздобыл в Лондоне, в какой-то из тамошних лавок, покойник
любил это дело, по лавкам, стало быть, шастать. Я раз гостил у него дома на
холме (в ту пору я торговал лошадьми) и вдруг вижу эту книжку. Уж больно мне
картинки приглянулись ну, я ее у него и выменял. Занятная книжица! Дай-ка я
стекла-то нацеплю...
Старик порылся в своих лохмотьях и вытащил на удивление старые и
засаленные очки с крохотными восьмиугольными стеклами и металлическими
дужками. Водрузив их себе на нос, он взял со стола книгу и принялся любовно
ее перелистывать.
- Эбенезер кое-что тут разбирал она ведь на латыни, а у меня вот никак
не выходит. Мне ее читали учителя двое или трое, правда, не целиком, и еще
пастор Кларк говорят, он, бедняга, в пруду утонул. Ну-ка, попробуйте, может,
у вас получится?
Чтобы ублажить старика, я перевел ему один абзац из начала книги. Если
я и допустил кое-какие ошибки, старик был не настолько грамотен, чтобы их
заметить во всяком случае, слушая меня, он радовался, как ребенок. К этому
времени общество старика уже начало меня тяготить, и я стал подумывать о
том, как бы улизнуть, не обидев его. С другой стороны, меня забавляло
детское пристрастие старого невежественного человека к картинкам в книге,
которую он не умел читать, и мне было интересно, насколько лучше он
справляется с теми немногими томами на английском, что украшали его
библиотеку. Простодушие, столь неожиданно выказанное хозяином дома, развеяло
большую часть моих опасений, и, продолжая слушать его болтовню, я невольно
улыбался.
- Странное дело, как эти картинки заставляют тебя шевелить мозгами.
Взять хотя бы вот эту, в начале. Где это видано, чтобы у деревьев были такие
листья прямо, как крылья? А люди? Совсем не похожи на негритосов. Да и
вообще ни на кого. Я так думаю, им положено быть вроде наших индейцев,
только что в Африке. Иные, гляньте-ка, смахивают на обезьян или каких-то
обезьяньих людей, а вот что касается этой бестии, то о такой я даже и не
слыхивал.
Старик ткнул пальцем в мифическое существо вероятно, плод вымысла
художника, представлявшее собой подобие дракона с крокодильей головой.
- А теперь я покажу вам самую славную картинку, где-то здесь она
посередке...
Голос старика упал почти до шепота, глаза заблестели ярче
обыкновенного, движения дрожащих рук стали как будто еще более неловкими, но
тем не менее они вполне справились со своей задачей. Книга раскрылась, можно
сказать, сама собой как если бы ее часто открывали именно на этом месте на
той безобразной двенадцатой картинке, где была представлена лавка мясника у
анзикейских каннибалов. Меня охватило прежнее беспокойство, но я старался не
показывать виду. Самым странным было то, что художник изобразил африканцев
похожими на белых людей. Отрубленные конечности и туши, развешанные по
стенам лавки, выглядели омерзительно, а мясник с топором на их фоне попросту
не укладывался в сознании нормального человека. Однако хозяин дома, похоже,
наслаждался этим зрелищем ровно в той же мере, в какой я испытывал к нему
отвращение.
- Ну, и как она вам? Не видали в наших краях ничего подобного, а? Когда
я увидел ее в первый раз, у меня аж дух захватило. Я так и сказал Эбу
Хоулту:
"У меня от этой картинки поджилки трясутся". Когда в молодости я читал
о резне это было в Писании, про то, как убивали мидян, или как их там я
тогда уже начал смекать, но картинки у меня не было. А здесь нарисовано все
как есть. Я, конечно, понимаю, что убивать это грех, но разве не все мы
затем только и родились, чтобы жить во грехе? Вот этот бедолага, которого
разделывают на части каждый раз, как я взгляну на него, у меня аж мурашки по
коже бегут, а я все гляжу и не могу оторваться. Вишь, как ловко мясник
отхватил ему ноги. Там, на лавке, лежит его голова, одна рука вона рядом, а
другая по ту сторону чурбана.
Старик пришел в сильнейшее возбуждение, глаза его хищно поблескивали за
стеклами очков, и только голос с каждым словом становился все тише. Мои
собственные ощущения с трудом поддаются описанию. Все безотчетные страхи,
что владели мною прежде, возродились с новой силой, и уже в следующее
мгновение я осознал степень своего отвращения к этому дряхлому мерзкому
чудовищу, находившемуся в непосредственной близости от меня. Я более не
сомневался в том, что передо мной был сумасшедший, или, по меньшей мере,
психически больной человек. Старик говорил едва слышно, но шепот его казался
мне страшнее любого крика, и, слушая, я трепетал.
- Так вот, значит, я и говорю, что странное дело, как эти картинки
действуют на мозги. Если хотите знать, юный сэр, то вот от этой я прямо-таки
схожу с ума. Когда я заполучил у Эба книжку, я глядел на нее часами,
особливо как послушаю пастора Кларка, когда он, покойник, читал воскресную
проповедь. Однажды я проделал забавную штуку да вы не пугайтесь, сэр! просто
перед тем, как пойти забивать овец на продажу, я поглядел на картинку, и
право слово забивать овец после этого стало куда веселее...
Старик говорил очень тихо, настолько тихо, что некоторых слов я не мог
разобрать. Я прислушивался к шуму дождя и дребезжанию крохотных оконных
стекол, улавливая время от времени глухие раскаты грома, необычные для этого
времени года; с каждым разом они становились все ближе. Раз чудовищная
вспышка молнии и последовавший за ней раскат грома потрясли дом до самого
основания, но говоривший, казалось, не обратил на это никакого внимания.
- Забивать овец стало куда веселее, и все же, знаете ли, это было не
совсем то, что надо. Странное дело, когда тебе что-нибудь втемяшится в
голову. Ради всех святых, юноша, не рассказывайте никому об этом, только я
готов поклясться перед Богом, что от этой картинки во мне проснулся аппетит
к такого рода пище, какую не вырастишь на пастбище и не купишь за деньги.
Эй, сидите смирно, что вас взяло? Я же еще ничего не делал, я только
спрашивал себя: а что, если я попробую? Говорят, что мясо создает плоть и
кровь и продлевает жизнь. Вот мне и стало любопытно; а нельзя ли продлевать
свою жизнь еще и еще, если это будет не просто мясо, а нечто большее...
Но старику не суждено было продолжить свой монолог. Причиной этому
явился отнюдь не мой испуг и даже не внезапно налетевший ураган тот самый, в
разгар которого я очнулся в полном одиночестве среди дымящихся почерневших
развалин. Рассказчика остановило одно, на первый взгляд, пустяковое и в то
же время не совсем обычное обстоятельство.
Книга лежала между нами на столе, раскрытая на той странице, где была
помещена эта отвратительная картинка. В тот момент, когда старик произносил
слова "нечто большее", послышался слабый звук, напоминающий всплеск, и на
пожелтевшей бумаге раскрытого тома показалось какое-то пятнышко. Я мысленно
погрешил на ливень и протекающую крышу, но ведь ливень не бывает красным.
Между тем в самом центре картинки, изображавшей лавку мясника у анзикейских
каннибалов, живописно поблескивала миниатюрная алая клякса, сообщая особую
выразительность кошмару, запечатленному на репродукции. Заметив ее, старик
оборвал фразу на середине прежде, чем его могло побудить к этому выражение
ужаса на моем лице; старик оборвал фразу и бросил беглый взгляд на потолок,
в направлении комнаты, из которой он вышел час тому назад. Я проследил за
его взглядом и увидел прямо над нами, на потолке, крупное темно-красное
пятно неправильной формы; оно росло на моих глазах. Я не закричал и даже не
пошевелился, я просто зажмурился. А спустя мгновение раздался сокрушительной
силы удар стихии; он разнес на куски этот проклятый дом, кишащий чудовищными
тайнами, и даровал мне тот обморок, который только и спас меня от
окончательного помешательства.
The picture in the house (12 December 1920)
Перевод О. Мичковского



1 2