Ногой я повернул ее, не желая касаться этого отвратительного предмета руками, и он крепко прилип к коже ботинок, как если бы моя обувь тоже оказалась в тисках гниения. Предмет, чья форма уже давно утратила первозданный вид, имел слишком явное сходство с тем, чем, как я опасался, он мог быть, и я забросил его в надвигающуюся бурную волну, которая с живостью скрыла его из поля моего зрения.
Возможно, мне следовало сообщить о своей находке, но она выглядела слишком странной, чтобы считать ее происхождение естественным. Поскольку этот предмет был частично объеден какими-то чудовищными обитателями океана, я не мог представить себе, результатом какой неведомой трагедии он являлся. Конечно, на ум приходили бесчисленные утопленники - впрочем, это было лишь мое предположение. Кому бы ни принадлежал выброшенный бурей фрагмент (то ли рыбе, то ли животному, похожему на человека), я никогда не рассказывал об этом до сего момента. В конце концов, не было доказательств того, что кусок тела не приобрел такую форму просто вследствие гниения.
Я добрался до деревни, совершенно раздавленный зрелищем этого предмета посреди ослепительного очарования чистого пляжа, хотя он был ужасающе типичен для безразличия смерти, которая смешивает разложение с красотой. В Эллстоне я ничего не слышал о недавних утопленниках или иных жертвах моря и не обнаружил никаких упоминаний о каких-либо инцидентах в колонках местной газеты - единственной, которую я прочел здесь.
Трудно описать состояние моего разума в последующие дни. Всегда восприимчивый к мрачным эмоциям, чья темная боль может быть вызвана внешними вещами или может проистекать из глубин моего собственного духа, я был охвачен чувством, которое нельзя назвать страхом, отчаянием или чем-то схожим с этим, но которое представляло собой восприятие кратковременных ужасов и потаенной мерзости жизни. Это чувство являлось отчасти отражением моей натуры и частично результатом созерцания того обглоданного гниющего предмета, который мог быть рукой. В те дни мое сознание стало прибежищем покрытых тенью скал и темных движущихся фигур, подобно древнему неосязаемому царству, о котором говорилось в детской сказке. Я ощущал, в мимолетной агонии разрушающихся иллюзий, гигантскую черноту этой ошеломляющей вселенной, в которой мои дни и дни моей расы были ничем для расколовшихся звезд; вселенной, в которой каждое действие было тщетным и напоминало печаль от бесполезных вещей.
Часы, которые я прежде проводил, восполняя физическое здоровье и получая психологическое удовольствие, теперь (если то время действительно прошло) превратились в период вялости, характерный для тех людей, которых более не заботит жизнь. Я был поглощен унылым летаргическим страхом перед каким-то неотвратимым роком, который, как я чувствовал, был абсолютной ненавистью пристально всматривающихся звезд и огромных черных волн, что надеялись схватить мои кости - месть всей безразличной угрожающей силы ночного океана.
Нечто в темноте и безжизненности моря проникло в мое сердце, так что я пребывал в состоянии муки - муки беспричинной и неопределенной, но от того не менее пронзительной вследствие неуловимости ее происхождения и странного немотивированного качества ее вампирического существования. Перед моими глазами лежала фантасмагория из багровых облаков, причудливых серебристых барашков на море, неподвижной пены, одиночества этого дома с пустыми глазами и пошлости марионеточного города. Я больше не ходил в деревню, поскольку она казалась мне лишь пародией на жизнь. Подобно моей собственной душе, она стояла подле темного окутывающего моря - моря, которое испытывало ко мне нарастающую неприязнь. И посреди этих образов, разодранный и разлагающийся, располагался тот объект, чьи человеческие контуры почти не оставляли сомнения в том, чем он был когда-то.
Эти путаные слова никогда не смогут передать потаенное одиночество (от которого я даже не желал избавиться, настолько глубоко оно въелось в мое сердце), незаметно пробравшееся внутрь меня, грезящего что-то об ужасных непонятных вещах, скрытно кружащихся поблизости. Это было не безумие: скорее это было слишком чистое неприкрытое восприятие тьмы за пределами этого хрупкого бытия, освещенного мимолетным солнцем (не более долговечным, чем мы сами); осознание тщетности, которое переживают немногие, а еще меньше затем возвращаются в мир; знание, которое вновь приходит ко мне и ударяет по мне со всей оставшейся силой моего духа. И я не мог ни отвоевать хоть дюйм земли в этой враждебной вселенной, ни ухватить даже мгновение жизни, вверенной мне. Смертельный страх, который я пережил, принес неименуемую угрозу. По-прежнему неспособный покинуть место, вызвавшее этот ужас, я ожидал любого законченного кошмара, исходящего из безмерного мира за стенами познания.
Наступила осень, и все, что я получил от моря, ушло к нему обратно. Тоскливый период - осень на побережье, о которой здесь не напоминают ни покрасневшие листья деревьев, ни другие привычные знаки сезона. Пугающее море, ничуть не изменившееся за то время, когда развился человек. Была лишь прохлада вод, в которые я более не осмеливался входить, потемневшее небо, похожее на саван. В какой-то день на мертвенно-белые волны стало сыпать снег; снегопад непрестанно продолжался под белым, желтым и малиновым солнцем и под теми далекими маленькими рубинами звезд, которые бессмысленной роскошью рассыпались по ночам. Некогда приветливые воды многозначительно бормотали со мной и взирали на меня странным взглядом. Была ли тьма пейзажа отражением моих собственных мыслей, или мрак во мне был вызван тем, что находилось вовне - я не мог сказать. Как над берегом, так и надо мной распростерлась тень, подобная неслышно летящей над головой птице, чьи зоркие глаза отмечают на земле и на небе те образы, о которых мы и не догадываемся. Так и мы иногда внезапно смотрим вверх и обнаруживаем в том, что окружает нас, нечто до сих пор незримое.
Это произошло в конце сентября, когда в городе уже закрылись все гостиницы, где правила бессмысленный хаотический бал безумная фривольность и где опьяненные марионетки демонстрировали свои побрякушки летнего сезона. Они разъехались восвояси со своими приклеенными улыбками и неестественными гримасами, и в городе не осталось и сотни человек. Вновь красочные дома с оштукатуренными фасадами, расположенные вдоль побережья, были открыты беспокойному разрушительному ветру. По мере приближения того дня, о котором я хочу рассказать, во мне рос свет серой инфернальной зари, в которой я ощущал наступление какого-то темного чудотворства. До сих пор, это грядущее чудо пугало меня меньше, чем мои собственные продолжающееся ужасные воспоминания - меньше, чем иллюзорные намеки на нечто монструозное, таящееся позади великой реальности. Оно было более воображаемым, нежели тот страх, который я бесконечно испытывал перед тем прошлым днем ужаса, что, казалось, был все еще близок. Кажется, это произошло то ли 22, то ли 23 сентября (я точно не уверен - такая деталь выпала из моей памяти, поскольку этот эпизод невозможно упорядочить, о нем можно только догадываться, строить предположения). Будучи в смятении духа, я осознавал время лишь интуитивно - это осознание слишком глубоко, чтобы я мог его описать. В течение светлого времени суток я в нетерпении ожидал ночи; возможно, поэтому в моих глазах дневной свет мимолетно отражался в водной зыби. Это был день, о событиях в течение которого я ничего не помню.
Прошло довольно много времени спустя тот дикий шторм, который распростер тень над побережьем, и после некоторых неосознанных колебаний я решил покинуть Эллстон, поскольку стало холодно, и возврат к былой радости от пребывания здесь уже был невозможен. Когда мне пришла телеграмма (пролежавшая два дня в офисе Вестерн Юнион, прежде чем я был обнаружен его сотрудниками - столь мало известен я был в этом месте), сообщавшая, что моя заявка на конкурс одобрена и победила; и я назначил дату отъезда. Эта новость, которая раньше взбудоражила бы меня, теперь была воспринята мною с необычной апатией. Казалось, что она не имеет никакого отношения к той нереальности, что окружала меня, и выглядела совершенно неуместно, словно была адресована другой персоне, которую я не знал и сообщение к которой пришло мне по недоразумению. Тем не менее, именно эта новость побудила меня завершить свои планы и покинуть коттедж на берегу моря.
Мне оставалось провести здесь лишь еще четыре ночи, когда произошло последнее из тех событий, чье значение для меня кроется скорее в темной зловещей атмосфере, окружающей их, нежели в каком-то явном ужасе. На Эллстон и побережье опустилась ночь, и груда грязных тарелок свидетельствовала как о моей недавней трапезе, так и о моем недостаточном трудолюбии. Темнота наступила, когда я уселся с сигаретой перед выходящим в сторону моря окном, и она была подобна влаге, постепенно заполняющей небо и омывающей плывущую, необычно высокую луну. Плоское море, ограниченное поблескивающим в лунном свете песком, полное отсутствие деревьев, людей или иных признаков жизни, пристальный взгляд этой высокой луны делали окружающую меня безбрежность чрезвычайно ясной. Было только несколько звезд, рассыпанных по небосводу, словно подчеркивающих своей малостью величие лунного круга и неустанность надвигающегося прилива.
Я оставался внутри дома, отчего-то страшась выйти наружу и оказаться перед морем в эту ночь неопределенного зловещего предзнаменования, но я слышал, как океан бормочет что-то о непостижимых тайнах и невероятных знаниях. С ветром ко мне извне приносилось дыхание какой-то странной трепещущей жизни - воплощения всего, что я чувствовал и всего, что я ожидал - теперь укрывшейся в небесной бездне или под безмолвными волнами. Я не мог сказать, в каком месте эта мистерия вышла из древнего ужасного сна, но подобно тому, кто забылся в дремоте, зная, что в ближайшее мгновение проснется, так и я застыл у окна, держа в руке почти потухшую сигарету и обратившись лицом к восходящей луне.
Постепенно неподвижный ландшафт заблестел от лунного сияние, усиленного отражением от воды, и, казалось, нечто все более и более принуждает меня смотреть на то, что может произойти вскоре. Тени покрыли пляж, и я почувствовал, что с ними было все, что могло служить пристанищем моим мыслям, когда придут неведомые твари. Они были темными и бесформенными: черные пятна неуклюже тащились под яркими бриллиантовыми лучами. Бесконечный круг луны, теперь выглядящей мертвой, словно пришедшей из далекого прошлого, и холодной, как нечеловеческие могилы, что она находила среди покрытых пылью веков руин, более древних, чем человечество; море, взволновавшееся, возможно, из-за явления какой-то неизвестной жизни, какого-то запретного чувства - все они противостояли мне с ужасающей жизненностью. Я встал и закрыл окно, отчасти вследствие внутреннего побуждения, но главным образом, думаю, как предлог для того, чтобы упорядочить необузданный поток мыслей. До меня не доносилось ни звука, когда я стоял перед закрытым окном. Минуты или вечность были одним и тем же. Я ждал, подобно моему напуганному сердцу и неподвижному пейзажу вовне, явления какой-нибудь невыразимой формы жизни. Я включил лампу на шкафу в углу комнаты, но луна была ярче, и ее голубоватое сияние заливало местность, в то время как свет лампы был призрачным. Древнее свечение молчаливого круга на небе расстилалось над пляжем, подобно тому, как это происходило в течение эонов, и я находился в мучительном ожидании, вызванном как задержкой в завершении мизансцены, так и неопределенностью того, что за причудливое событие должно наступить.
Вне покосившегося дома белое сияние смутно высвечивало неопределенные призрачные формы, чьи нереальные, фантасмагорические движения, казалось, издеваются над моим зрением, также как неслышные голоса насмехались над моим напряженным слухом. Целую бесконечность я оставался неподвижным, словно Время и звон его великого колокола погрузились в тишину пустоты. И по-прежнему не было ничего, что могло бы пугать меня: контуры очерченных лунным светом теней были неестественны, и ничто не укрывалось от моих глаз. Ночь была тихой - я знал это, несмотря на закрытое окно - и все звезды печально застыли на темной грандиозности прислушивающихся небес. Ни одно движение тогда и ни одно слово сейчас не могут передать состояния моего пытаемого страхом разума, заключенного в плоть, которая не осмеливалась разорвать доставляющую ей муки тишину. Подобно тому, кто ожидает смерти и понимает, что ничто не может избавить его от этой угрозы, я сжался с забытой сигаретой в руке. Молчаливый мир блестел за дешевыми запыленными стеклами, и лишь пара грязных весел, поставленных в одном из углов комнаты еще до моего прибытия, напоминала мне о том, что я бодрствую.
1 2 3 4 5