О, это были сладкие миги! Их
блаженства почти не нарушала тупая боль -- я насторожился -- тупая
боль! Заточенный конец обломан! Пока не заострят, я буду чем-то вроде
импотента. Минута паники быстро прошла. Ведь я добился, чего хотел. Глаза
растерянно уставились на пробитую мною стопку. Романтическому чучелу придется
все переписывать, бланк с ненаписанной первой буквой в графе "Куда"полетит в
корзину для мусора и моя цель достигнута: переписывая, он будет более
внимательным и все заполнит как надо. (Да и я постараюсь -- пытался
добавить я, хотя не очень надеялся, что чучело меня заточит, так как успел
заметить на столе целую коробку карандашей, кажется, цветных. В принципе, это
дела не меняет -- ведь в прошлый раз он заполнял графу стандартно, это я
скользнул без следа, теперь же...)
...У цветных продолжался симпозиум.
Желтый: Смысл нашего существования -- в раскрашивании бесцветного мира.
Черный: В подчинении высшим существам, которые одни способны придать нам
смысл.
Зеленый: Известен опыт, где проявился противоположный подход: именно карандаш
придавал написанному необходимый смысл, полностью подчинив своей воле державшую
его руку. Наша цель -- подчинить окружающую природу и использовать
мышечную силу пальцев по своему усмотрению.
Синий: В нашем существовании нет смысла. Каждый миг любой из нас может быть
извлечен из коробки и подставлен лезвию ножа или точилки. Существование этих
предметов обессмысливает нас, превращает в вечно страдающих или ожидающих
страдания. В конце концов каждый превращается в кучу грязных стружек.
Фиолетовый: Но остаются слова, написанные нами...
Красный: Увы, не нами, дорогой коллега!
Белый: Карандаш -- вещь в себе. Его существование самодостаточно, он не
нуждается ни в заточке, ни в пальцах, ни в словах. Смысл карандаша заключен
внутри его деревянной оболочки. Он не нуждается во внешних проявлениях.
Синий: Но, уважаемый коллега...
Так я и думал. Он взял из пачки, кажется, черный. Стал разбирать испорченные
бумаги. Был очень серьезен. Предельно внимателен. Брал отдельно каждый лист,
изучал, сверялся с каким-то гроссбухом. Дошел до моего листка. Повертел,
отложил в сторону. Что это значит? Я напрягся, осколок графита выпал из
разбитого клюва. Он пожевал губами, пожал плечами и... переписал, как было.
Черт побери! Безмозглая тварь, мечтательная растяпа!
...Поезд мчался быстрее обычного. Страшные буквы замелькали на стенах. На миг
показалось... Нет! Поезд несся по черному кольцу и тусклые буквы повторялись до
бесконечности. Других остановок больше нет...
...и две фотографии, которые я не заметил во время удара. Само собой, обе были
пробиты. "Дело о двух влюбленных". Удар поразил ее в темя, его в левый глаз.
Полупрозрачные пальцы, помедлив, прикрепили обе (скрепкой) к новому бланку со
старой шуткой. Ангел откинулся и, в позе отдыхающего, стал накидывать
каламбурчики на обороте одного из испорченных бланков. У него было лицо
неопытного любителя кроссвордов. "Пионы -- шпионы (дьявола)". Забавно
сморщился. "Указ, указ, указ -- сука-сука-сука". Смутился. "Абсурд --
обсер". Покраснел, обмахнулся крылом, оглянулся. По рассеянности сунул листок к
отправляемым документам.
* * *
Тупо, глупо. Из ворот трамвайного депо вышел дворник. Вместе с пачкой из-под
сигарет, жухлыми листьями, с сопливым носовым платком и дырявой варежкой меня
гнали к большой мусорной куче. Куча дымилась. Все Выглядели примерно одинаково.
Влезли в кучу и стали равномерно тлеть. Мерно покачиваясь, задумчиво прикуривал
дворник от тлеющей деревяшки. Курил мечтательно и лениво. (У него было лицо
неопытного любителя кроссвордов.) Подражая, я взлетал по частям -- серыми
струйками, ленточками, завитушками. Часть их сразу опадало, стелилось по земле,
впитываясь в желтые лужи. Часть оседала в дворничей бороде, тулупе.
Оторвавшиеся быстро взлетали, чтобы успеть -- но у них не
получалось -- выпачкать крылья. Это, конечно, дурная затея грифеля,
который был теперь сам по себе, он накалялся и исчезать не хотел. Он не горел,
но бесконечно дробился -- то, что осталось после стольких исписанных
страниц. Он чувствовал связь с каждым своим словом, их физическое бытие,
независимо от того, нравилось ли ему написанное, распыленное сознание
пульсировало, лишенное центра, лишенное тела, устремлений, всего кроме
мистической связи с твоей исколотой ладонью, будто бы в чем-то виноватой, у
тебя со вчерашнего дня совершенно беспомощный взгляд, не пойму, отчего это...
* * *
...Грифелеподобие. Грехопадение. Греховыводитель фирмы "Райад". Грифелепадение
грехопада. Крошкомет, буквоструй, вот кто я такой. Мой ангел, к сожалению, не
ангел. Разноцветное жалюзи с шумом поднимаются. Твоя растерянная рожа
высовывается в форточку, всовывается в воздух, висящий над асфальтом, висит
вместе с ним, дрожит в нем и -- аккуратно убирается в то же отверстие. Ах,
зачем меня ты бросила? Ты меня кинула, буквально и больно, балдой шмяк на
тротуар, довыпендривался, стихогрыз, ах, твои зубки! ох, твои губки!
(наоборот -- зубы ох, губы ах, руки ух, меня нах). Всеобъемлющая тоска.
Вселенский насморк. Космическая простуда: просто туда, проще, чем чихнуть.
Апчхой. Вселенная чихает мной. Мне нравится, ей нет. Вычихнула меня из черного
списка. Я с писком вылетел из чертова перечня. Этот мир придуман кем-то
другим -- я бы не допер, не догнал, не догматик. Старая дура играет с
прялкой в когти-нитки. Клубок падает, разматывается, старуху тошнит. В этих
условиях -- исчезнуть или писать, другого выхода я не вижу. Ужасно, если
вас будет рвать мною в моем присутствии. Это может плохо отразится на моих
нервах. Лучше назовем героя Васей и отправим разбираться с капризной подругой.
Пусть вас тошнит Васей, я ничего не имею против -- я --
ничего -- не -- имею...
(Что мне делать с буквой раненой?)
Ножом, чистившим рыбу, затачиваю палец, прижимавший рыбий хвост (затачиваю
случайно), и пишу на столе -- кровью души моей из пальца тела моего.
Путем напыщенных ассоциаций. Ангел спорил с чертом за грешную душу. Черт
рассуждал логично: Боже, сделай чудо! Бог услышал, шепнул ангелу: сопри! Ангел
спер. Спертый дух сидел в мешке. "Спор перешел в спер", -- думал он. "Ах,
так!" -- продолжал он мысли. Санта-Клаус спешил с подарком. "Вот она,
незапланированная!" Обступили. Дивились: "Тяжел мешок!" Подошел Петр, развязал.
Спертый дух ударил в нос.
Не будь циником. Будь ценником. Отдаю себя по частям: съешьте руку, затем и
голову, главное, не торопитесь, иначе подавитесь, подивитесь, поотдуваетесь у
меня! -- Долгие секунды. Мелодичное хрумканье. Хлопанье пифагоровых
крыл.
Вася протянул карандаш Катерине. Расстроенная Катерина выбросила его в окно.
Она была взбалмошная девица с завитыми светлыми волосами. Вася был бледнее
бледного. Он был влюблен. "Ах ты, падла", -- думал он, осторожно дергая
завиток. Ему было тяжело в рабстве. Он мучительно искал выход. Он мучительно
нашел выход. Он мучительно вышел. Поняв, как много потерял, он мучительно
вошел. Вошел, вышел -- вошел-вышел-вошел-вышел.
Карандаш подпрыгнул, больно ударившись о деревянную лужу. Все вокруг было
деревянным. Каким-то образом ему удалось попасть в деревянный мир. Рамы, двери,
деревья. Паркеты, полированные столы. Роскошные, с завитками, перила. Гравюры.
Тончайшие кружевные наличники. Кижи. Шахматы. И, конечно, карандаши. Целое море
цветных и -- простых.
Вася-карандаш распадался на части. Он мучительно хотел, но не мог, соединится в
целое -- мешала внутренняя самодельная ограда, за которую Вася-карандаш
боялся выглянуть. То он был в совершенно деревянном мире, то он дергал косичку
Катерины. Нет, не косичку -- локон, светлый завиток, деревянную
загогулину. Гули-гули -- ворчали расхаживающие по льду голуби -- вот
отчего лужа стала деревянной! -- Думала Васина голова -- ночью ударил
мороз! -- продолжала, раскачиваясь -- как неожиданно! --
вскрикивала, выписывая замысловатый вензель -- мешали голуби --
мешали красные холодные лапы, отвратительные бугорки и пупырышки, крупные,
крашенные, крытые светлым лаком. Вася остолбенел. Стал столбиком. Непрозрачное,
негнущееся, чужое -- наполняло его тело. Пробовал выбросить из
себя -- шлеп: буква! Буква-буква-бу-бу-ква-ква -- что это?
"К-А-Т-Я-Я-Т-Е-Б-Я..." Вовремя остановился. Что же дальше? Скорее
решить! -- выпирает, выпирает изнутри! -- эх. будь, что будет --
шлеп: увидел, замер, похолодел...
Голуби клевали больно, изо всей силы. Щепки летели в стороны, устилая ледяную
арену, прозрачную корочку, под которой, разевая рот, плавала рыба. Если треснет
лед, взлетят голуби, но всплывут рыбы. Выхода почти нет -- опять это
дурацкое "почти", вечно вмешивается и длит агонию.
Вася-карандаш мучительно длит агонию.
Стихотворение в оставшемся нераспечатанным конверте: "В скорлупе тишины, где не
слышен ни шепот, ни вой, ни залетная муха, ни вязкого времени скрежет,
Пантомима кончалась: качался язык голубой, опадало дыхание, дергалось веко, все
реже..."
Синий васин язык трепетал на холодном ветру, удивлялась улица. Все реже
дергалось васино правое веко, улица с напряжением следила за исчезающей на
глазах привычкой. Сломанный карандаш вывалился из кармана мятых брюк, вместе с
несвежим платком, -- и падал, падал, беззвучно чертя в воздухе никому не
нужные объяснения.
Объяснительная записка, повисшая в воздухе, записанная для удобства стихами:
Чей-то стон меня тревожит. Плачет путник одинокий: "Небо хочет и не
может Отвести мои упреки."
Зачарованному горько Отказаться от разлуки. Вспыхнет розовая
зорька -- И отправит на поруки
К завсегдатаям кофеен, Корифеям недобитым: Воздух рифмами
обвеян, Стены сумраком облиты.
Там и вынесут бедняге Приговор односторонний: Продавай свои
бумаги, Будешь, верно, не в уроне.
(Записка не совсем точна: в момент написания и карандаш, ее слагавший, и герой
Вася роняли себя на покрытую слоями льда и асфальта болотистую поверхность
земной коры, то есть оба находились в уроне. Добавим: в уроне сравнительно
небольшом, но, принимая во внимание ряд обстоятельств, внимая отставшим нас
фактам, ставших таковыми по вине таковыми не являющихся, являются, не являются,
ся не ся, неся куда-то ся, сю-сю, сэн-сэй, соси сусальную тарелочку лужи,
обмороженным языком -- хотя это к делу не относится, это ближе к телу,
упавшему с некоторого этажа по совершенно особым причинам и так далее --
жизнь продолжалась в различных (безличных) формах: окоченелые конечности
отваливаются, наступает бесконечность... ступает сконечность... тупае
нечно...)
Декабрь 1992.
1 2 3
блаженства почти не нарушала тупая боль -- я насторожился -- тупая
боль! Заточенный конец обломан! Пока не заострят, я буду чем-то вроде
импотента. Минута паники быстро прошла. Ведь я добился, чего хотел. Глаза
растерянно уставились на пробитую мною стопку. Романтическому чучелу придется
все переписывать, бланк с ненаписанной первой буквой в графе "Куда"полетит в
корзину для мусора и моя цель достигнута: переписывая, он будет более
внимательным и все заполнит как надо. (Да и я постараюсь -- пытался
добавить я, хотя не очень надеялся, что чучело меня заточит, так как успел
заметить на столе целую коробку карандашей, кажется, цветных. В принципе, это
дела не меняет -- ведь в прошлый раз он заполнял графу стандартно, это я
скользнул без следа, теперь же...)
...У цветных продолжался симпозиум.
Желтый: Смысл нашего существования -- в раскрашивании бесцветного мира.
Черный: В подчинении высшим существам, которые одни способны придать нам
смысл.
Зеленый: Известен опыт, где проявился противоположный подход: именно карандаш
придавал написанному необходимый смысл, полностью подчинив своей воле державшую
его руку. Наша цель -- подчинить окружающую природу и использовать
мышечную силу пальцев по своему усмотрению.
Синий: В нашем существовании нет смысла. Каждый миг любой из нас может быть
извлечен из коробки и подставлен лезвию ножа или точилки. Существование этих
предметов обессмысливает нас, превращает в вечно страдающих или ожидающих
страдания. В конце концов каждый превращается в кучу грязных стружек.
Фиолетовый: Но остаются слова, написанные нами...
Красный: Увы, не нами, дорогой коллега!
Белый: Карандаш -- вещь в себе. Его существование самодостаточно, он не
нуждается ни в заточке, ни в пальцах, ни в словах. Смысл карандаша заключен
внутри его деревянной оболочки. Он не нуждается во внешних проявлениях.
Синий: Но, уважаемый коллега...
Так я и думал. Он взял из пачки, кажется, черный. Стал разбирать испорченные
бумаги. Был очень серьезен. Предельно внимателен. Брал отдельно каждый лист,
изучал, сверялся с каким-то гроссбухом. Дошел до моего листка. Повертел,
отложил в сторону. Что это значит? Я напрягся, осколок графита выпал из
разбитого клюва. Он пожевал губами, пожал плечами и... переписал, как было.
Черт побери! Безмозглая тварь, мечтательная растяпа!
...Поезд мчался быстрее обычного. Страшные буквы замелькали на стенах. На миг
показалось... Нет! Поезд несся по черному кольцу и тусклые буквы повторялись до
бесконечности. Других остановок больше нет...
...и две фотографии, которые я не заметил во время удара. Само собой, обе были
пробиты. "Дело о двух влюбленных". Удар поразил ее в темя, его в левый глаз.
Полупрозрачные пальцы, помедлив, прикрепили обе (скрепкой) к новому бланку со
старой шуткой. Ангел откинулся и, в позе отдыхающего, стал накидывать
каламбурчики на обороте одного из испорченных бланков. У него было лицо
неопытного любителя кроссвордов. "Пионы -- шпионы (дьявола)". Забавно
сморщился. "Указ, указ, указ -- сука-сука-сука". Смутился. "Абсурд --
обсер". Покраснел, обмахнулся крылом, оглянулся. По рассеянности сунул листок к
отправляемым документам.
* * *
Тупо, глупо. Из ворот трамвайного депо вышел дворник. Вместе с пачкой из-под
сигарет, жухлыми листьями, с сопливым носовым платком и дырявой варежкой меня
гнали к большой мусорной куче. Куча дымилась. Все Выглядели примерно одинаково.
Влезли в кучу и стали равномерно тлеть. Мерно покачиваясь, задумчиво прикуривал
дворник от тлеющей деревяшки. Курил мечтательно и лениво. (У него было лицо
неопытного любителя кроссвордов.) Подражая, я взлетал по частям -- серыми
струйками, ленточками, завитушками. Часть их сразу опадало, стелилось по земле,
впитываясь в желтые лужи. Часть оседала в дворничей бороде, тулупе.
Оторвавшиеся быстро взлетали, чтобы успеть -- но у них не
получалось -- выпачкать крылья. Это, конечно, дурная затея грифеля,
который был теперь сам по себе, он накалялся и исчезать не хотел. Он не горел,
но бесконечно дробился -- то, что осталось после стольких исписанных
страниц. Он чувствовал связь с каждым своим словом, их физическое бытие,
независимо от того, нравилось ли ему написанное, распыленное сознание
пульсировало, лишенное центра, лишенное тела, устремлений, всего кроме
мистической связи с твоей исколотой ладонью, будто бы в чем-то виноватой, у
тебя со вчерашнего дня совершенно беспомощный взгляд, не пойму, отчего это...
* * *
...Грифелеподобие. Грехопадение. Греховыводитель фирмы "Райад". Грифелепадение
грехопада. Крошкомет, буквоструй, вот кто я такой. Мой ангел, к сожалению, не
ангел. Разноцветное жалюзи с шумом поднимаются. Твоя растерянная рожа
высовывается в форточку, всовывается в воздух, висящий над асфальтом, висит
вместе с ним, дрожит в нем и -- аккуратно убирается в то же отверстие. Ах,
зачем меня ты бросила? Ты меня кинула, буквально и больно, балдой шмяк на
тротуар, довыпендривался, стихогрыз, ах, твои зубки! ох, твои губки!
(наоборот -- зубы ох, губы ах, руки ух, меня нах). Всеобъемлющая тоска.
Вселенский насморк. Космическая простуда: просто туда, проще, чем чихнуть.
Апчхой. Вселенная чихает мной. Мне нравится, ей нет. Вычихнула меня из черного
списка. Я с писком вылетел из чертова перечня. Этот мир придуман кем-то
другим -- я бы не допер, не догнал, не догматик. Старая дура играет с
прялкой в когти-нитки. Клубок падает, разматывается, старуху тошнит. В этих
условиях -- исчезнуть или писать, другого выхода я не вижу. Ужасно, если
вас будет рвать мною в моем присутствии. Это может плохо отразится на моих
нервах. Лучше назовем героя Васей и отправим разбираться с капризной подругой.
Пусть вас тошнит Васей, я ничего не имею против -- я --
ничего -- не -- имею...
(Что мне делать с буквой раненой?)
Ножом, чистившим рыбу, затачиваю палец, прижимавший рыбий хвост (затачиваю
случайно), и пишу на столе -- кровью души моей из пальца тела моего.
Путем напыщенных ассоциаций. Ангел спорил с чертом за грешную душу. Черт
рассуждал логично: Боже, сделай чудо! Бог услышал, шепнул ангелу: сопри! Ангел
спер. Спертый дух сидел в мешке. "Спор перешел в спер", -- думал он. "Ах,
так!" -- продолжал он мысли. Санта-Клаус спешил с подарком. "Вот она,
незапланированная!" Обступили. Дивились: "Тяжел мешок!" Подошел Петр, развязал.
Спертый дух ударил в нос.
Не будь циником. Будь ценником. Отдаю себя по частям: съешьте руку, затем и
голову, главное, не торопитесь, иначе подавитесь, подивитесь, поотдуваетесь у
меня! -- Долгие секунды. Мелодичное хрумканье. Хлопанье пифагоровых
крыл.
Вася протянул карандаш Катерине. Расстроенная Катерина выбросила его в окно.
Она была взбалмошная девица с завитыми светлыми волосами. Вася был бледнее
бледного. Он был влюблен. "Ах ты, падла", -- думал он, осторожно дергая
завиток. Ему было тяжело в рабстве. Он мучительно искал выход. Он мучительно
нашел выход. Он мучительно вышел. Поняв, как много потерял, он мучительно
вошел. Вошел, вышел -- вошел-вышел-вошел-вышел.
Карандаш подпрыгнул, больно ударившись о деревянную лужу. Все вокруг было
деревянным. Каким-то образом ему удалось попасть в деревянный мир. Рамы, двери,
деревья. Паркеты, полированные столы. Роскошные, с завитками, перила. Гравюры.
Тончайшие кружевные наличники. Кижи. Шахматы. И, конечно, карандаши. Целое море
цветных и -- простых.
Вася-карандаш распадался на части. Он мучительно хотел, но не мог, соединится в
целое -- мешала внутренняя самодельная ограда, за которую Вася-карандаш
боялся выглянуть. То он был в совершенно деревянном мире, то он дергал косичку
Катерины. Нет, не косичку -- локон, светлый завиток, деревянную
загогулину. Гули-гули -- ворчали расхаживающие по льду голуби -- вот
отчего лужа стала деревянной! -- Думала Васина голова -- ночью ударил
мороз! -- продолжала, раскачиваясь -- как неожиданно! --
вскрикивала, выписывая замысловатый вензель -- мешали голуби --
мешали красные холодные лапы, отвратительные бугорки и пупырышки, крупные,
крашенные, крытые светлым лаком. Вася остолбенел. Стал столбиком. Непрозрачное,
негнущееся, чужое -- наполняло его тело. Пробовал выбросить из
себя -- шлеп: буква! Буква-буква-бу-бу-ква-ква -- что это?
"К-А-Т-Я-Я-Т-Е-Б-Я..." Вовремя остановился. Что же дальше? Скорее
решить! -- выпирает, выпирает изнутри! -- эх. будь, что будет --
шлеп: увидел, замер, похолодел...
Голуби клевали больно, изо всей силы. Щепки летели в стороны, устилая ледяную
арену, прозрачную корочку, под которой, разевая рот, плавала рыба. Если треснет
лед, взлетят голуби, но всплывут рыбы. Выхода почти нет -- опять это
дурацкое "почти", вечно вмешивается и длит агонию.
Вася-карандаш мучительно длит агонию.
Стихотворение в оставшемся нераспечатанным конверте: "В скорлупе тишины, где не
слышен ни шепот, ни вой, ни залетная муха, ни вязкого времени скрежет,
Пантомима кончалась: качался язык голубой, опадало дыхание, дергалось веко, все
реже..."
Синий васин язык трепетал на холодном ветру, удивлялась улица. Все реже
дергалось васино правое веко, улица с напряжением следила за исчезающей на
глазах привычкой. Сломанный карандаш вывалился из кармана мятых брюк, вместе с
несвежим платком, -- и падал, падал, беззвучно чертя в воздухе никому не
нужные объяснения.
Объяснительная записка, повисшая в воздухе, записанная для удобства стихами:
Чей-то стон меня тревожит. Плачет путник одинокий: "Небо хочет и не
может Отвести мои упреки."
Зачарованному горько Отказаться от разлуки. Вспыхнет розовая
зорька -- И отправит на поруки
К завсегдатаям кофеен, Корифеям недобитым: Воздух рифмами
обвеян, Стены сумраком облиты.
Там и вынесут бедняге Приговор односторонний: Продавай свои
бумаги, Будешь, верно, не в уроне.
(Записка не совсем точна: в момент написания и карандаш, ее слагавший, и герой
Вася роняли себя на покрытую слоями льда и асфальта болотистую поверхность
земной коры, то есть оба находились в уроне. Добавим: в уроне сравнительно
небольшом, но, принимая во внимание ряд обстоятельств, внимая отставшим нас
фактам, ставших таковыми по вине таковыми не являющихся, являются, не являются,
ся не ся, неся куда-то ся, сю-сю, сэн-сэй, соси сусальную тарелочку лужи,
обмороженным языком -- хотя это к делу не относится, это ближе к телу,
упавшему с некоторого этажа по совершенно особым причинам и так далее --
жизнь продолжалась в различных (безличных) формах: окоченелые конечности
отваливаются, наступает бесконечность... ступает сконечность... тупае
нечно...)
Декабрь 1992.
1 2 3