Нам придется ждать, когда откроется аптека. Кроме того, я хочу немного почитать о лекарствах. Антибиотики могут иметь побочные эффекты, так что я должен подготовить тебя. Но прежде всего тебе нужно немного выпить и поспать.
— Ээрия…
— Успокойся, — сказал я этому усталому, издерганному человеку, в котором все еще видел мальчика. — Ты сам только что сказал, что эти бандиты потеряли интерес ко мне. Если бы они следили за моим домом, они уже были бы здесь. Согласен?
Он тяжело кивнул:
— Вероятно,
— Я согласен с твоими предосторожностями, но все же настаиваю, чтобы ты сообщил мне обо всех стадиях болезни твоей жены.
— Могу ли я?.. Сначала у нее была сильная простуда. Вообще в те времена болезни протекают гораздо сильнее, чем сейчас. Дети мрут, как мухи. Родители не проявляют особой любви к ребенку первую пару лет. Вероятно, именно потому, что высока детская смертность и родители не хотят привязываться к ребенку. Ксения, заболев, не ложилась в постель, хотя чувствовала себя плохо… А тем вечером… — Он не мог договорить.
— Ты просмотрел ее будущее?
Запавшие глаза дико посмотрели на меня.
Я не могу понять, почему он боялся заглянуть в будущее Ксении, узнать, когда она умрет. Неужели он считал, что незнание спасет его свободу, вернее, иллюзию свободы. Я ничего не знаю, кроме того, что он оставался у меня два дня, давая отдых телу и тренируясь делать инъекции. Наконец он распрощался. Ни он, ни я не знали, увидимся ли мы снова. Он уехал на такси в аэропорт, сел в самолет и полетел в Стамбул, чтобы там переместиться в прошлое, где его захватят агенты Ээрии.
Стоял ноябрь 1213 года. Хэйвиг выбрал этот месяц, потому что знал: будет грязь, слякоть, холод — и агенты Ээрии не будут дежурить у моего дома. Но на берегу бухты Золотой Рог погода была не такая холодная, хотя пронзительный ветер дул через Черное море из России, принося дождь. В домах византийцев для защиты от холода имелись только медные жаровни — камины здесь были слишком дороги. Маленькое тело Ксении содрогалось от холода, в легких слышались хрипы.
Хэйвиг прибыл в Стамбул в районе доков и пошел кружной дорогой, чтобы не навести шпионов. Дорога была почти пустой. В одной руке он нес хронолог, в другой — плоский чемоданчик, где заключалась жизнь Ксении. Дождь сыпал с серого неба, и вскоре вся его одежда промокла до нитки, холод подступал к телу. Звук его шагов по скользким камням гулко разносился по пустынным улицам. Он торопился. Ведь прошло уже больше пятнадцати минут с тех пор, как он покинул Ксению. Было три часа дня, а сумерки уже повисли над городом.
Дверь его дома была заперта, ставни опущены, и сквозь щели пробивался свет.
Он постучал, ожидая, что новая служанка, Евлалия, так, кажется, зовут ее, откроет дверь и впустит его. Она, конечно, удивится, увидев, что он так быстро вернулся, ну да черт с нею.
Заскрипели петли. Дверь открылась. В дверном проеме стоял бородатый человек в византийской одежде. Дуло пистолета в его руке показалось Хэйвигу огромным.
— Не двигайся, Хэйвиг, — сказал человек по-английски. — И не пытайся бежать. Помни, что женщина у нас.
Единственное, что напоминало о строгости византийских нравов в их спальне, была икона Девы Марии. Свет, проникающий через щели в ставнях, освещал стены, разрисованные яркими цветами и веселыми зверушками Ксения лежала в постели. Она была такая маленькая, такая худенькая в своей ночной рубашке. Кожа, обтягивающая ее хрупкие кости, была, как свежевыпавший снег, слегка окрашенный розовым рассветом. Губы ее пересохли, потрескались. Густые волосы разметались по подушке, с бледного лица смотрели огромные испуганные глаза.
Человек в одежде римлянина, которого Хэйвиг не знал, крепко и профессионально держал его за левую руку. Справа его держал Хуан Мендоза. Он был одет, как римлянин с запада, точно так же, как и Вацлав Красицкий, стоящий у постели Ксении.
— Где слуги? — автоматически спросил Хэйвиг.
— Мы пристрелили их, — сообщил Мендоза.
— Что?..
— Они не знали, что такое пистолет, и поэтому смерть не испугала их. Мы не могли позволить, чтобы они своими криками предупредили тебя. Заткнись.
Мысль об убитых слугах, о том, что их дети стали сиротами, оглушила Хэйвига. Его страдания усугубились, когда он услышал кашель Ксении.
— Хаук… — прохрипела она. — Нет, нет, Джой…
Она протянула к нему тонкие бессильные руки, но он не двинулся с места.
Широкое лицо Красицкого заметно постарело. Он сказал с холодным удовлетворением:
— Должно быть, тебе интересно узнать, что мы потратили много времени своей жизни, чтобы выследить тебя. Ты много задолжал нам, Хэйвиг.
— Но… к чему это вам?
— Не думал же ты, что мы оставим тебя в покое? И не только потому, что ты убил наших людей. Ты много знаешь, умен и поэтому опасен для нас. Мне поручили разыскать тебя.
«Они меня слишком переоценивают», — тупо подумал Хэйвиг.
— Мы должны знать, что ты делал все это время, — сказал Красицкий. — Прими мой совет и скажи правду.
— Но как вы?..
— Чисто детективная работа. Мы предположили, что эти греки дороги тебе, раз ты поступил так, и ты непременно вступишь с ними в контакт. Признаю, ты неплохо запутал следы. Но тем не менее мы сумели выследить тебя. Узнав от соседей, что твоя жена серьезно больна, мы стали ждать, когда ты выйдешь, зная, что скоро вернешься. — Красицкий посмотрел на Ксению.
Она содрогнулась и тихонько заскулила, как скулит собака по убитому хозяину.
— Ради Христа! — вскрикнул Хэйвиг. — Отпустите меня, дайте мне вылечить ее!
— Кто они, Джон? — спросила Ксения. — Чего они хотят? Где твой святой?
— А кроме того, — сказал Мендоза, еще сильнее заломив руку Хэйвига, — Пат Мориарти был моим другом.
Боль заполнила все сознание Хэйвига, и он как будто издалека услышал голос Красицкого:
— Если ты будешь хорошо себя вести, пойдешь с нами без шума, мы оставим ее в покое. Я даже сделаю ей укол, ведь, насколько я понимаю, в чемоданчике шприц и лекарства?
— Этого… недостаточно… пожалуйста… пожалуйста…
— Хватит! Я ведь сказал, что мы истратили на тебя целый год жизни. Не заставляй нас терять еще больше. К тому же мы рискуем. Слушая, ты хочешь, чтобы тебе сломали руку?
Хэйвиг вздрогнул и заплакал.
Красицкий выполнил свое обещание и сделал укол Ксении, но сделал неумело, и она вскрикнула от боли.
— Все хорошо, моя дорогая, все хорошо. Святые будут хранить тебя… — сказал Хэйвиг и повернулся к Красицкому:
— Дайте мне попрощаться с нею. Я сделаю все, что вы требуете, только дайте попрощаться»
Красицкий пожал плечами.
— О'кей, если ты поторопишься.
Мендоза и другой человек держали Хэйвига, когда он склонился над Ксенией.
— Я люблю тебя, — сказал он ей, не зная, слышит ли она его, охваченная болезнью и ужасом. Губы, которых он коснулся своими губами, были совсем не такими, какие сохранились в его памяти.
— Ладно, — сказал Красицкий. — Идем.
Перемещаясь во времени, — Хэйвиг потерял ощущение людей, держащих его. Они как бы стали частью его самого. Только мелькания света в комнате стали реальностью. Он видел, как Ксения исчезла, слышал ее крик, в следующее мгновение он уже увидел ее неподвижной, увидел, как кто-то вошел в комнату, затем там толпились люди, плачущие, воздевающие руки к небу… А затем в комнате стало пусто, в следующее мгновение в ней уже оказались другие, чужие люди…
Так что теперь при первой остановке он мог начать сопротивляться, но он смог обуздать себя. Нельзя прибыть в Ээрию с искалеченными телом и душой, нужно быть готовым ко всему, что придумает для него Калеб Уоллис. Нужно сохранить в себе способность мстить.
Но эти мысли мелькали у него в голове как нечто постороннее. Всю душу его затопила смерть Ксении. Он уже едва видел, как дом ее вспыхнул от пожара, когда турки взяли город, как затем город стал отстраиваться, как перед ним мелькали лица, лица, лица… до тех самых пор, когда город был стерт с лица земли гигантским взрывом. Они остановились среди радиоактивных развалин и полетели на самолете через океан, чтобы продолжить путешествие в будущее, где ждал их Сахэм. Но в душе не было ничего, кроме Ксении. Он видел, как она осталась одна умирать в пустой комнате.
Хотя в Ээрии стояло жаркое лето, камера башни, куда поместили Хэйвига, была сумрачная и холодная. В ней было пусто, если не считать умывальника, матраца и двух жестких стульев. Из единственного окна открывался вид на поля, где трудились крестьяне.
Металлический трос длиною в пять футов, прикрепленный к ноге, был прикован к кольцу, вмурованному в стену. Да, это был единственный способ удержать в заключении путешественника во времени.
— Садись, садись, — приказал Калеб Уоллис и пристроил свой широкий зад на одном из стульев вне досягаемости Хэйвига. Черная форма с эполетами, тщательно уложенные рыжие бакенбарды — все это подчеркивало его превосходство над Хэйвигом, который так и остался в древней одежде. На лице его были синяки, глаза обведены черными кругами.
Уоллис махнул сигарой.
— Я не очень зол на тебя, — сказал он, — я даже восхищаюсь твоей энергией, умом. Мне бы хотелось, чтобы ты использовал их для меня. Именно потому я приказал своим мальчикам дать тебе отдохнуть перед этим интервью. Надеюсь, твои нервы пришли в норму. Садись.
Хэйвиг повиновался. Он все еще был в подавленном состоянии духа. Всю ночь ему снилась Ксения. Он был с нею в огромном тримаране, скользившем по водной глади. А затем его паруса превратились в крылья, и он взмыл в небо, к звездам.
— Мы здесь одни, — сказал Уоллис. Конвой ждал за дверью, тяжелой и закрытой. — Ты можешь говорить свободно.
— А если я не буду?
— Будешь. Я человек терпеливый. Но я не позволю тебе и дальше разрушать то, что создается мною. Я оставил тебе жизнь только потому, что надеюсь, ты компенсируешь тот вред, который нанес нашему делу. Например, ты хорошо ориентируешься во второй половине двадцатого века. И у тебя там есть деньги. Это может оказаться полезным для нас.
Хэйвиг запустил руку под тунику и почесался. Он тупо подумал: «Драма превратилась в комедию. Я, потерявший жену, любимую жену, нахожусь в плену, ожидаю пытки. Мне даже не позволено вымыться, так что у меня чешется все тело и от меня дурно пахнет».
Как-то он сказал Ксении, что ее любимые классические поэты весьма далеки от реальной жизни. И она, чтобы доказать ему обратное, прочла ему Гомера, греческие драмы, гимны… Голос ее звучал вдохновенно, палец бегал по строчкам, а среди роз гудели пчелы…
— Я слышал, что ты завел себе женщину в Константинополе,
— сказал Уоллис. — Она заболела и умерла. Я сочувствую тебе. И все же ты сам виноват во всем. — Он тяжело качнул лысой головой. — Да, да. Ты виноват в том, что случилось с нею. Я не говорю, что твой Бог наказал тебя. Природа сама делает с человеком то, чего он заслуживает. Белый человек не имеет права связываться с такими женщинами. Она же левантийка, а это значит, что в ней кровь азиатская, может, еврейская, а может, и с примесью негритянской. — Уоллис снова выразительно махнул сигарой. — Я ничего не имею против, когда мои мальчики развлекаются, — продолжил он с игривой улыбкой. — Они имеют на это право, так как выполняют трудную работу. Но ты, Джек, ты женился на ней!
Хэйвиг попытался не слушать его, но слова Уоллиса проникали в его мозг.
— Это еще хуже, чем кажется на первый взгляд. Это символично! Ты опустился на низший уровень, ибо такая, как она, не могла подняться до тебя. Этим ты уронил достоинство целой расы! — Голос его стал жестким. — Ты не понимаешь? Это всегда было проклятием белого человека. Он всегда был более интеллигентен, чувствителен и всегда открывался тем, кто ненавидел его. Он впускал в свой дом лживых лицемерных людей, и проходило много времени, прежде чем он убеждался, что доверился врагам, хитрым и жестоким. О да, да, я изучал твой век. Именно тогда произошло то, что готовилось десятилетиями, пришел в действие заговор, уничтоживший мир белого человека, открывший ворота монголам и Маури. Ты знаешь, что я считаю величайшей трагедией всех времен? Это когда два величайших гения, каких когда-либо создавала раса белых людей, возможные спасители их от нашествия славян и китайцев оказались в состоянии войны друг с другом. Дуглас Макартур и Адольф Гитлер.
Хэйвиг сплюнул на пол в негодовании и ярости:
— Если бы генерал услышал это, я не дал бы и гроша за твою жизнь!
Странно, но Сахэм не выказал гнева.
— Ты как раз подтверждаешь мои слова. — В его манерах выразилось как бы сожаление к Хэйвигу. — Джек, я хочу, чтобы ты понял всю перспективу. Я знаю, в тебе сильны инстинкты. Они только погребены в тебе под грудой коварной лжи и лицемерия. Ты видел эту негритянскую империю будущего и ты просто не понимаешь, что нужно сделать, что можно сделать, чтобы снова направить белую расу на дорогу эволюции.
Уоллис раскуривал сигару, пока ее кончик не стал ярко светиться.
— Разумеется, сегодня ты не в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Ээрия…
— Успокойся, — сказал я этому усталому, издерганному человеку, в котором все еще видел мальчика. — Ты сам только что сказал, что эти бандиты потеряли интерес ко мне. Если бы они следили за моим домом, они уже были бы здесь. Согласен?
Он тяжело кивнул:
— Вероятно,
— Я согласен с твоими предосторожностями, но все же настаиваю, чтобы ты сообщил мне обо всех стадиях болезни твоей жены.
— Могу ли я?.. Сначала у нее была сильная простуда. Вообще в те времена болезни протекают гораздо сильнее, чем сейчас. Дети мрут, как мухи. Родители не проявляют особой любви к ребенку первую пару лет. Вероятно, именно потому, что высока детская смертность и родители не хотят привязываться к ребенку. Ксения, заболев, не ложилась в постель, хотя чувствовала себя плохо… А тем вечером… — Он не мог договорить.
— Ты просмотрел ее будущее?
Запавшие глаза дико посмотрели на меня.
Я не могу понять, почему он боялся заглянуть в будущее Ксении, узнать, когда она умрет. Неужели он считал, что незнание спасет его свободу, вернее, иллюзию свободы. Я ничего не знаю, кроме того, что он оставался у меня два дня, давая отдых телу и тренируясь делать инъекции. Наконец он распрощался. Ни он, ни я не знали, увидимся ли мы снова. Он уехал на такси в аэропорт, сел в самолет и полетел в Стамбул, чтобы там переместиться в прошлое, где его захватят агенты Ээрии.
Стоял ноябрь 1213 года. Хэйвиг выбрал этот месяц, потому что знал: будет грязь, слякоть, холод — и агенты Ээрии не будут дежурить у моего дома. Но на берегу бухты Золотой Рог погода была не такая холодная, хотя пронзительный ветер дул через Черное море из России, принося дождь. В домах византийцев для защиты от холода имелись только медные жаровни — камины здесь были слишком дороги. Маленькое тело Ксении содрогалось от холода, в легких слышались хрипы.
Хэйвиг прибыл в Стамбул в районе доков и пошел кружной дорогой, чтобы не навести шпионов. Дорога была почти пустой. В одной руке он нес хронолог, в другой — плоский чемоданчик, где заключалась жизнь Ксении. Дождь сыпал с серого неба, и вскоре вся его одежда промокла до нитки, холод подступал к телу. Звук его шагов по скользким камням гулко разносился по пустынным улицам. Он торопился. Ведь прошло уже больше пятнадцати минут с тех пор, как он покинул Ксению. Было три часа дня, а сумерки уже повисли над городом.
Дверь его дома была заперта, ставни опущены, и сквозь щели пробивался свет.
Он постучал, ожидая, что новая служанка, Евлалия, так, кажется, зовут ее, откроет дверь и впустит его. Она, конечно, удивится, увидев, что он так быстро вернулся, ну да черт с нею.
Заскрипели петли. Дверь открылась. В дверном проеме стоял бородатый человек в византийской одежде. Дуло пистолета в его руке показалось Хэйвигу огромным.
— Не двигайся, Хэйвиг, — сказал человек по-английски. — И не пытайся бежать. Помни, что женщина у нас.
Единственное, что напоминало о строгости византийских нравов в их спальне, была икона Девы Марии. Свет, проникающий через щели в ставнях, освещал стены, разрисованные яркими цветами и веселыми зверушками Ксения лежала в постели. Она была такая маленькая, такая худенькая в своей ночной рубашке. Кожа, обтягивающая ее хрупкие кости, была, как свежевыпавший снег, слегка окрашенный розовым рассветом. Губы ее пересохли, потрескались. Густые волосы разметались по подушке, с бледного лица смотрели огромные испуганные глаза.
Человек в одежде римлянина, которого Хэйвиг не знал, крепко и профессионально держал его за левую руку. Справа его держал Хуан Мендоза. Он был одет, как римлянин с запада, точно так же, как и Вацлав Красицкий, стоящий у постели Ксении.
— Где слуги? — автоматически спросил Хэйвиг.
— Мы пристрелили их, — сообщил Мендоза.
— Что?..
— Они не знали, что такое пистолет, и поэтому смерть не испугала их. Мы не могли позволить, чтобы они своими криками предупредили тебя. Заткнись.
Мысль об убитых слугах, о том, что их дети стали сиротами, оглушила Хэйвига. Его страдания усугубились, когда он услышал кашель Ксении.
— Хаук… — прохрипела она. — Нет, нет, Джой…
Она протянула к нему тонкие бессильные руки, но он не двинулся с места.
Широкое лицо Красицкого заметно постарело. Он сказал с холодным удовлетворением:
— Должно быть, тебе интересно узнать, что мы потратили много времени своей жизни, чтобы выследить тебя. Ты много задолжал нам, Хэйвиг.
— Но… к чему это вам?
— Не думал же ты, что мы оставим тебя в покое? И не только потому, что ты убил наших людей. Ты много знаешь, умен и поэтому опасен для нас. Мне поручили разыскать тебя.
«Они меня слишком переоценивают», — тупо подумал Хэйвиг.
— Мы должны знать, что ты делал все это время, — сказал Красицкий. — Прими мой совет и скажи правду.
— Но как вы?..
— Чисто детективная работа. Мы предположили, что эти греки дороги тебе, раз ты поступил так, и ты непременно вступишь с ними в контакт. Признаю, ты неплохо запутал следы. Но тем не менее мы сумели выследить тебя. Узнав от соседей, что твоя жена серьезно больна, мы стали ждать, когда ты выйдешь, зная, что скоро вернешься. — Красицкий посмотрел на Ксению.
Она содрогнулась и тихонько заскулила, как скулит собака по убитому хозяину.
— Ради Христа! — вскрикнул Хэйвиг. — Отпустите меня, дайте мне вылечить ее!
— Кто они, Джон? — спросила Ксения. — Чего они хотят? Где твой святой?
— А кроме того, — сказал Мендоза, еще сильнее заломив руку Хэйвига, — Пат Мориарти был моим другом.
Боль заполнила все сознание Хэйвига, и он как будто издалека услышал голос Красицкого:
— Если ты будешь хорошо себя вести, пойдешь с нами без шума, мы оставим ее в покое. Я даже сделаю ей укол, ведь, насколько я понимаю, в чемоданчике шприц и лекарства?
— Этого… недостаточно… пожалуйста… пожалуйста…
— Хватит! Я ведь сказал, что мы истратили на тебя целый год жизни. Не заставляй нас терять еще больше. К тому же мы рискуем. Слушая, ты хочешь, чтобы тебе сломали руку?
Хэйвиг вздрогнул и заплакал.
Красицкий выполнил свое обещание и сделал укол Ксении, но сделал неумело, и она вскрикнула от боли.
— Все хорошо, моя дорогая, все хорошо. Святые будут хранить тебя… — сказал Хэйвиг и повернулся к Красицкому:
— Дайте мне попрощаться с нею. Я сделаю все, что вы требуете, только дайте попрощаться»
Красицкий пожал плечами.
— О'кей, если ты поторопишься.
Мендоза и другой человек держали Хэйвига, когда он склонился над Ксенией.
— Я люблю тебя, — сказал он ей, не зная, слышит ли она его, охваченная болезнью и ужасом. Губы, которых он коснулся своими губами, были совсем не такими, какие сохранились в его памяти.
— Ладно, — сказал Красицкий. — Идем.
Перемещаясь во времени, — Хэйвиг потерял ощущение людей, держащих его. Они как бы стали частью его самого. Только мелькания света в комнате стали реальностью. Он видел, как Ксения исчезла, слышал ее крик, в следующее мгновение он уже увидел ее неподвижной, увидел, как кто-то вошел в комнату, затем там толпились люди, плачущие, воздевающие руки к небу… А затем в комнате стало пусто, в следующее мгновение в ней уже оказались другие, чужие люди…
Так что теперь при первой остановке он мог начать сопротивляться, но он смог обуздать себя. Нельзя прибыть в Ээрию с искалеченными телом и душой, нужно быть готовым ко всему, что придумает для него Калеб Уоллис. Нужно сохранить в себе способность мстить.
Но эти мысли мелькали у него в голове как нечто постороннее. Всю душу его затопила смерть Ксении. Он уже едва видел, как дом ее вспыхнул от пожара, когда турки взяли город, как затем город стал отстраиваться, как перед ним мелькали лица, лица, лица… до тех самых пор, когда город был стерт с лица земли гигантским взрывом. Они остановились среди радиоактивных развалин и полетели на самолете через океан, чтобы продолжить путешествие в будущее, где ждал их Сахэм. Но в душе не было ничего, кроме Ксении. Он видел, как она осталась одна умирать в пустой комнате.
Хотя в Ээрии стояло жаркое лето, камера башни, куда поместили Хэйвига, была сумрачная и холодная. В ней было пусто, если не считать умывальника, матраца и двух жестких стульев. Из единственного окна открывался вид на поля, где трудились крестьяне.
Металлический трос длиною в пять футов, прикрепленный к ноге, был прикован к кольцу, вмурованному в стену. Да, это был единственный способ удержать в заключении путешественника во времени.
— Садись, садись, — приказал Калеб Уоллис и пристроил свой широкий зад на одном из стульев вне досягаемости Хэйвига. Черная форма с эполетами, тщательно уложенные рыжие бакенбарды — все это подчеркивало его превосходство над Хэйвигом, который так и остался в древней одежде. На лице его были синяки, глаза обведены черными кругами.
Уоллис махнул сигарой.
— Я не очень зол на тебя, — сказал он, — я даже восхищаюсь твоей энергией, умом. Мне бы хотелось, чтобы ты использовал их для меня. Именно потому я приказал своим мальчикам дать тебе отдохнуть перед этим интервью. Надеюсь, твои нервы пришли в норму. Садись.
Хэйвиг повиновался. Он все еще был в подавленном состоянии духа. Всю ночь ему снилась Ксения. Он был с нею в огромном тримаране, скользившем по водной глади. А затем его паруса превратились в крылья, и он взмыл в небо, к звездам.
— Мы здесь одни, — сказал Уоллис. Конвой ждал за дверью, тяжелой и закрытой. — Ты можешь говорить свободно.
— А если я не буду?
— Будешь. Я человек терпеливый. Но я не позволю тебе и дальше разрушать то, что создается мною. Я оставил тебе жизнь только потому, что надеюсь, ты компенсируешь тот вред, который нанес нашему делу. Например, ты хорошо ориентируешься во второй половине двадцатого века. И у тебя там есть деньги. Это может оказаться полезным для нас.
Хэйвиг запустил руку под тунику и почесался. Он тупо подумал: «Драма превратилась в комедию. Я, потерявший жену, любимую жену, нахожусь в плену, ожидаю пытки. Мне даже не позволено вымыться, так что у меня чешется все тело и от меня дурно пахнет».
Как-то он сказал Ксении, что ее любимые классические поэты весьма далеки от реальной жизни. И она, чтобы доказать ему обратное, прочла ему Гомера, греческие драмы, гимны… Голос ее звучал вдохновенно, палец бегал по строчкам, а среди роз гудели пчелы…
— Я слышал, что ты завел себе женщину в Константинополе,
— сказал Уоллис. — Она заболела и умерла. Я сочувствую тебе. И все же ты сам виноват во всем. — Он тяжело качнул лысой головой. — Да, да. Ты виноват в том, что случилось с нею. Я не говорю, что твой Бог наказал тебя. Природа сама делает с человеком то, чего он заслуживает. Белый человек не имеет права связываться с такими женщинами. Она же левантийка, а это значит, что в ней кровь азиатская, может, еврейская, а может, и с примесью негритянской. — Уоллис снова выразительно махнул сигарой. — Я ничего не имею против, когда мои мальчики развлекаются, — продолжил он с игривой улыбкой. — Они имеют на это право, так как выполняют трудную работу. Но ты, Джек, ты женился на ней!
Хэйвиг попытался не слушать его, но слова Уоллиса проникали в его мозг.
— Это еще хуже, чем кажется на первый взгляд. Это символично! Ты опустился на низший уровень, ибо такая, как она, не могла подняться до тебя. Этим ты уронил достоинство целой расы! — Голос его стал жестким. — Ты не понимаешь? Это всегда было проклятием белого человека. Он всегда был более интеллигентен, чувствителен и всегда открывался тем, кто ненавидел его. Он впускал в свой дом лживых лицемерных людей, и проходило много времени, прежде чем он убеждался, что доверился врагам, хитрым и жестоким. О да, да, я изучал твой век. Именно тогда произошло то, что готовилось десятилетиями, пришел в действие заговор, уничтоживший мир белого человека, открывший ворота монголам и Маури. Ты знаешь, что я считаю величайшей трагедией всех времен? Это когда два величайших гения, каких когда-либо создавала раса белых людей, возможные спасители их от нашествия славян и китайцев оказались в состоянии войны друг с другом. Дуглас Макартур и Адольф Гитлер.
Хэйвиг сплюнул на пол в негодовании и ярости:
— Если бы генерал услышал это, я не дал бы и гроша за твою жизнь!
Странно, но Сахэм не выказал гнева.
— Ты как раз подтверждаешь мои слова. — В его манерах выразилось как бы сожаление к Хэйвигу. — Джек, я хочу, чтобы ты понял всю перспективу. Я знаю, в тебе сильны инстинкты. Они только погребены в тебе под грудой коварной лжи и лицемерия. Ты видел эту негритянскую империю будущего и ты просто не понимаешь, что нужно сделать, что можно сделать, чтобы снова направить белую расу на дорогу эволюции.
Уоллис раскуривал сигару, пока ее кончик не стал ярко светиться.
— Разумеется, сегодня ты не в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22