Среди нас есть некоторые, — тут она метнула на меня быстрый взгляд, — которые ненавидят гедри, что бы ты там ни говорил.
Я прекрасно ее понимал: вплоть до прошлого года я сам был на стороне тех, кто противился сближению с гедри. Но я, как и все прочие, лишь вторил в этом нашим предкам. Когда же я повстречал одну из гедри — госпожу Ланен, что была ныне мне так дорога, — то вынужден был отказаться от своих не слишком разумных убеждений, которых придерживался долгие века. Я гордился тем, что сумел признать собственные заблуждения и измениться — если бы я так не поступил, несмотря на все то, что сделала для меня и моих сородичей Ланен, то оказался бы величайшим в мире глупцом. И все же Идай, вне всякого сомнения, была права.
— Что же прикажешь нам делать? — спросил я мягко. — Не выгонять же гедри с их земель. Быть может, те из нас, что не согласятся жить с ними бок о бок, найдут пристанище высоко в горах или в лесных чащобах? Ведь в тех обширных землях наверняка найдутся уголки, где гедри не живут?
— Наверняка, — эхом отозвалась Идай. — Колмар велик, а нас немного. — Она вздохнула. — Нас очень мало, Шикрар. Как ты думаешь, возможно ли для нас какое-то будущее в тех землях? — И, снизив голос до шепота, добавила: — И будет ли оно вообще, это будущее?
Я повернулся к ней в удивлении:
— Ты выглядишь какой-то уж слишком сокрушенной, верная моя наперсница. Разумеется, нам найдется, где жить. Кантри и гедри издревле жили в мире. А мы, дети нынешних времен, позабыли, что именно изгнание и обособленность — вот что неестественно для нас изначально. Мы направляемся домой, Идай, — добавил я негромко. — Колмар для нас — дом родной, сердце и душа, плоть и кровь, а гедри — наши собратья. Какой еще народ владеет даром речи и разума, за исключением наших заклятых врагов ракшасов? Не страшись этой перемены, Идай. Все будет хорошо. Я знаю это.
Она вздохнула, и голова ее тяжело опустилась мне на бок.
— Да услышат Ветры твои речи, пусть слова твои окажутся правдой... Я промокла насквозь. Поворотись и подними свои затекшие крылья, мудрейший, ибо пришла твоя очередь прикрывать нас от дождя.
Вариен
Ланен спала — глубоким сном, в который ее погрузили целители, чтобы силы ее восстановились. Мы с Реллой вымыли ее и переодели, и я держал ее на руках, пока Релла помогала корчемнику принести новый тюфяк, чистые простыни и прочее постельное белье. Я бережно уложил Ланен на постель, а Релла осторожно укрыла ее лоскутным одеялом.
— Я пойду караулить, Вариен, — сказала Релла, когда я попытался было поблагодарить ее. — Мы с Джеми не будем ложиться. А ты поспи пока.
— Госпожа Релла...
Она улыбнулась:
— Знаю, сынок, только пусть это подождет до утра. Ты весь измучился.
Я обнял ее, приподнял в воздух и звонко поцеловал.
— Милая моя малышка, — сказал я, вновь поставив ее на пол. Она хоть и принялась отплевываться, но ей явно было приятно. — В сравнении с моей жизнью ты родилась лишь вчера, а Ланен и вовсе сегодня утром. Спасибо тебе за доброту... доченька.
Это ее рассмешило.
— Вот дракон окаянный, прах тебя побери! Твоя правда, порой я совсем об этом забываю.
— Держите ухо востро. А завтра будет моя ночь.
— Сказано — сделано. Стало быть, спи спокойно, дедушка!
Я затворил за нею дверь. На голове у меня все еще был мой венец, и я по-прежнему чувствовал себя Акхором, но, поскольку у меня не было нужды прибегать к Языку Истины, голова у меня не болела. Я подумал: может, стоит переделать венец, чтобы он был поменьше и легче, тогда я мог бы носить его постоянно. Шикрар изготовил его впопыхах, за какой-нибудь час, вскоре после того, как я превратился в человека, и сделал он это, чтобы мой народ смог признать во мне своего повелителя. Я был очень ему благодарен и вспоминал о нем каждый раз, когда надевал венец; и все же наши когти предназначены для того, чтобы сражаться и защищаться, а вовсе не для подобной тонкой работы. Венец мог бы быть в два раза меньше и при этом обрамлял бы самоцвет ничуть не хуже.
Я сидел, не сводя взгляда с Ланен, из-за сильного утомления мысли мои были рассеяны, но в душе уже устанавливалось величайшее спокойствие. Я был рад этому умиротворяющему чувству: оно заглушило былую боль, и думы мои обрели направление, заструившись единым потоком, точно осенние листья в листопад.
Встав, я подошел к окну и растворил ставни, чтобы впустить в комнату ночь, глубоко втягивая холодный воздух и наслаждаясь звездным светом и острым запахом хвои. В безмолвном мраке ночи я чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо за все время своего пребывания в облике гедри. Ланен, что лежала рядом, охваченная исцеляющим сном, лишь усугубляла это чувство одиночества. Во сне наши любимые совершенно нам не принадлежат, они отделены от нас, обращены лишь к своим собственным мыслям, куда никому другому нет доступа. На языке кантри сон называется инворишаан, «малая смерть», — так оно и есть: для нас всех это своего рода приготовление к тому, чтобы, когда подойдет настоящая смерть, мы сумели воспринять ее легче.
Смерть чуть было не явилась за Ланен.
Я радовался тому, что она исцелилась, но на сердце у меня отчего-то стояла такая тяжесть, словно никакого исцеления не произошло. Гнев, охвативший меня еще в Элимаре, поразил меня тогда своею силой. Я и не знал, что могу оказаться подвержен подобному чувству. На самом деле гнев мой не был направлен на Ланен — это была лишь попытка скрыть страх, холодивший мне сердце. Стоило мне подумать, что я могу потерять ту, которую любил больше всех на свете, как ужас пробирал меня до костей. Я видел, как Шикрар оплакивал свою любимую на протяжении восьми сотен лет, и в глубине души знал, что моя преданность возлюбленной ничуть не меньше. Прежде я гневался на Ланен за то, что она пренебрегла словами целителя, презрев собственную безопасность ради погони за излечением; но я знал, что на ее месте сделал бы то же самое. И кто бы осмелился сидеть и ждать собственной кончины, когда неизвестно наверняка, придет ли помощь, зато вполне очевидно, что смерть-то уж точно вскоре явится, если ничего не предпринять. У меня самого на это смелости не хватило бы, и все же я уговаривал Ланен подождать...
Кроме того, в мягкой тиши лунного света я признался себе, что меня одолевает страх за будущее. Что за странных существ вынашивает сейчас Ланен? Что должно получиться из них, что станется при этом с нею? Кровь ее теперь и в самом деле была перемешана с кровью кантри. Я содрогнулся, когда слова Ришкаана вновь эхом отозвались в моем сердце. Огромным усилием воли я отринул их, вместо этого обратившись к истине видения, что являлось мне когда-то во время вех-сна: яркий образ — мы с Ланен, вместе с нашими детьми, стоим, встречая прекрасный рассвет нового дня. Со вздохом я обратился к Ветрам, моля их, чтобы это оказалось правдой.
Объятый этой странной печалью, я снял с головы тяжелый венец и посмотрел на него. Самоцвет моей души. У меня даже в голове не укладывалось: я держу его в руках, хотя сам все еще жив! При обычном ходе вещей самоцветы могут существовать вне нашего тела только после смерти. Когда жизнь наша обрывается, внутренний наш огонь, высвобождаясь, поглощает тело, и единственное, что остается от нашего существования, — это самоцвет души. Это наша связь с прошлым, с теми, кого мы любим, это...
«Акхор, — услышал я вдруг голос собственного сердца, — это твой самоцвет. Больше он не составляет часть тебя. И это означает лишь одно: ты мертв, Акхор. Ты мертв, и вся твоя прежняя жизнь также мертва».
Мысль эта стучала у меня в висках, пульсировала в сердце, заглушая даже биение самой жизни. «Нет! Нет! Я жив! — вскричал я безмолвно, сжав самоцвет что было сил, чувствуя, как острые грани его врезаются мне в ладонь. — Я жив!»
Да, я жив. А Акхор мертв.
В этот миг я понял, что и то и это было правдой, и от такого осознания мне стало просто невыносимо. Я бы предпочел лучше, чтобы меня разрубил надвое вражеский меч, — это было бы куда менее больно.
Неужели мне суждено утратить вообще все то, что я прежде имел? Стать полностью человеком, но не более? Обладать телом юноши, заключающим в себе тысячелетнюю жизнь, воспоминания прошлого и давным-давно приобретенные знания, до которых здесь совершенно никому нет дела. Я знал, в каких местах у побережья острова встречались самые большие косяки рыбы, но остров этот если еще не погиб, то вот-вот готов погибнуть. Мне было известно, как находить по утрам восходящие потоки теплого воздуха там, где они дольше всего держались зимними ночами, я знал тысячу приемов и уловок, необходимых в полете, которым научил меня Шикрар, и еще с сотню, которым научился сам. Мне была ведома радость воздушной пляски на ветру во время летнего солнцестояния, когда мы вместе с сородичами пели величественным хором, и голоса наши сотрясали небеса, — голос, которым я больше не обладал. Как восхитительно было летним днем взмывать во весь дух к небесам, до самого Вышнего Воздуха, чтобы, отыскав его широкие волны, скользить по их гребням; чудесно было стремительно нырять, падая камнем вниз, а в самый последний миг вновь взметаться в чистое небо, испытывая ни с чем не сравнимое ликование от легкого холодка внутри... Никогда больше не испытать мне этого, ибо я лишен своих крыльев.
Никогда, никогда, Акхор. Вариен. Изменившийся.
Я знал так много всего, и многие из моих знаний составляли суть моей былой жизни; но теперь все это утратило для меня всякий смысл, стало бесполезным, потерянным навсегда. Думы эти накатывали мне на грудь, словно волны, обрушивающиеся на скалистый берег. Я был повелителем кантриов, Царем своего народа, — пытливо и неутомимо занимался поисками, всегда желая родичам лишь блага. И вдруг, в одно мгновение, я все это отбросил, связав с себя с женщиной, пленившей мое сердце. Мне было невыносимо стыдно признавать, что я ужасно сожалею обо всем случившемся, но больше переносить этого я не мог. Я все так же ее любил, глубоко и по-настоящему, но все же сейчас, в тишине ночи, вынужден был признать, что любовь моя всегда будет напоминать мне о том, чего я лишился. Не она обратила меня в человека — это произошло по замыслу Ветров и Владычицы, и нам, возможно, никогда не постичь этого замысла, — но если бы я не встретил ее, то до сих пор оставался бы повелителем кантри.
Юная луна посылала мне свои нежные лучи, омывая мои руки, и слабым мерцанием отразилась в глубине самоцвета, который в прошлом был гораздо ярче. Я принялся вертеть его и так и эдак, отчаянно пытаясь вновь поймать им лунный свет, чтобы хотя бы на мгновение пробудить в нем жизнь; но теперь он существовал отдельно от меня, мы были разделены навеки — о сердце мое!
Облитый бледным светом луны, я опустился на колени, держа в сложенных ладонях самоцвет, и заплакал. В первый и последний раз, одиноко размышляя в лунном свете, я всем сердцем горько оплакивал кончину Кхордэшкистриакхора, в облике которого прожил более тысячи лет. Прошлое и будущее заволокла темная пелена, и я чувствовал себя страшно одиноким.
Так часто бывает. Когда мы истерзаны страданиями, когда кажется, что непосильные тяготы вконец изнурили душу и уже охватывает предчувствие близкого конца, — это значит, что Ветры готовят нас к следующему шагу. Чтобы начать новую жизнь, нужно прежде пережить смерть. Иных путей душа не ведает. Без ночной тьмы не бывает рассвета, без зимы никогда не придет весна.
Пусть это и так, но от этого зима не становится менее холодной, а предсмертные муки не делаются легче.
Впрочем, быть может, я бы не предавался столь горькому отчаянию, если бы знал, что, пока я здесь заливаюсь слезами, по ту сторону окна меня уже ожидает будущее.
Берис
Если сравнить по сложности две задачи, которые мне пришлось выполнить, то первая из них подобна тени, вторая же — кромешной тьме.
...Я облачился в пышные одежды, соответствовавшие моему сану, ибо на сей раз намерен был вызвать не рикти. Один из владык Семи Преисподних послужит моим целям. Будучи «повелителем Шестой Преисподней», я мог приказывать всем ракшасам, которые принадлежали первым пяти кругам, и вести переговоры с любым из величайших демонов, включая и самого Владыку Шестой Преисподней. Единственным человеком, когда-либо имевшим дело с повелителем Седьмой Преисподней, был лишь Владыка демонов, но это стоило ему имени, памяти и жизни — всего поочередно.
Задача, которую я поставил перед собой во время второй церемонии вызова, заключалась в следующем: выяснить, как можно избавиться от Владыки демонов, если вдруг с ним возникнут хлопоты.
За долгие годы своих исследований я много занимался этим вопросом, и теперь, чтобы узнать все интересующие меня сведения, мне следовало вызвать владыку Пятой Преисподней. Владыка этот — величайший из демонов, однако и над ним я имел определенную власть.
Все-таки они вновь попытались ввергнуть меня в искушение, вот дурни! Пока шли приготовления к обряду, ракши то и дело нашептывали всяческие чародейские слова;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Я прекрасно ее понимал: вплоть до прошлого года я сам был на стороне тех, кто противился сближению с гедри. Но я, как и все прочие, лишь вторил в этом нашим предкам. Когда же я повстречал одну из гедри — госпожу Ланен, что была ныне мне так дорога, — то вынужден был отказаться от своих не слишком разумных убеждений, которых придерживался долгие века. Я гордился тем, что сумел признать собственные заблуждения и измениться — если бы я так не поступил, несмотря на все то, что сделала для меня и моих сородичей Ланен, то оказался бы величайшим в мире глупцом. И все же Идай, вне всякого сомнения, была права.
— Что же прикажешь нам делать? — спросил я мягко. — Не выгонять же гедри с их земель. Быть может, те из нас, что не согласятся жить с ними бок о бок, найдут пристанище высоко в горах или в лесных чащобах? Ведь в тех обширных землях наверняка найдутся уголки, где гедри не живут?
— Наверняка, — эхом отозвалась Идай. — Колмар велик, а нас немного. — Она вздохнула. — Нас очень мало, Шикрар. Как ты думаешь, возможно ли для нас какое-то будущее в тех землях? — И, снизив голос до шепота, добавила: — И будет ли оно вообще, это будущее?
Я повернулся к ней в удивлении:
— Ты выглядишь какой-то уж слишком сокрушенной, верная моя наперсница. Разумеется, нам найдется, где жить. Кантри и гедри издревле жили в мире. А мы, дети нынешних времен, позабыли, что именно изгнание и обособленность — вот что неестественно для нас изначально. Мы направляемся домой, Идай, — добавил я негромко. — Колмар для нас — дом родной, сердце и душа, плоть и кровь, а гедри — наши собратья. Какой еще народ владеет даром речи и разума, за исключением наших заклятых врагов ракшасов? Не страшись этой перемены, Идай. Все будет хорошо. Я знаю это.
Она вздохнула, и голова ее тяжело опустилась мне на бок.
— Да услышат Ветры твои речи, пусть слова твои окажутся правдой... Я промокла насквозь. Поворотись и подними свои затекшие крылья, мудрейший, ибо пришла твоя очередь прикрывать нас от дождя.
Вариен
Ланен спала — глубоким сном, в который ее погрузили целители, чтобы силы ее восстановились. Мы с Реллой вымыли ее и переодели, и я держал ее на руках, пока Релла помогала корчемнику принести новый тюфяк, чистые простыни и прочее постельное белье. Я бережно уложил Ланен на постель, а Релла осторожно укрыла ее лоскутным одеялом.
— Я пойду караулить, Вариен, — сказала Релла, когда я попытался было поблагодарить ее. — Мы с Джеми не будем ложиться. А ты поспи пока.
— Госпожа Релла...
Она улыбнулась:
— Знаю, сынок, только пусть это подождет до утра. Ты весь измучился.
Я обнял ее, приподнял в воздух и звонко поцеловал.
— Милая моя малышка, — сказал я, вновь поставив ее на пол. Она хоть и принялась отплевываться, но ей явно было приятно. — В сравнении с моей жизнью ты родилась лишь вчера, а Ланен и вовсе сегодня утром. Спасибо тебе за доброту... доченька.
Это ее рассмешило.
— Вот дракон окаянный, прах тебя побери! Твоя правда, порой я совсем об этом забываю.
— Держите ухо востро. А завтра будет моя ночь.
— Сказано — сделано. Стало быть, спи спокойно, дедушка!
Я затворил за нею дверь. На голове у меня все еще был мой венец, и я по-прежнему чувствовал себя Акхором, но, поскольку у меня не было нужды прибегать к Языку Истины, голова у меня не болела. Я подумал: может, стоит переделать венец, чтобы он был поменьше и легче, тогда я мог бы носить его постоянно. Шикрар изготовил его впопыхах, за какой-нибудь час, вскоре после того, как я превратился в человека, и сделал он это, чтобы мой народ смог признать во мне своего повелителя. Я был очень ему благодарен и вспоминал о нем каждый раз, когда надевал венец; и все же наши когти предназначены для того, чтобы сражаться и защищаться, а вовсе не для подобной тонкой работы. Венец мог бы быть в два раза меньше и при этом обрамлял бы самоцвет ничуть не хуже.
Я сидел, не сводя взгляда с Ланен, из-за сильного утомления мысли мои были рассеяны, но в душе уже устанавливалось величайшее спокойствие. Я был рад этому умиротворяющему чувству: оно заглушило былую боль, и думы мои обрели направление, заструившись единым потоком, точно осенние листья в листопад.
Встав, я подошел к окну и растворил ставни, чтобы впустить в комнату ночь, глубоко втягивая холодный воздух и наслаждаясь звездным светом и острым запахом хвои. В безмолвном мраке ночи я чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо за все время своего пребывания в облике гедри. Ланен, что лежала рядом, охваченная исцеляющим сном, лишь усугубляла это чувство одиночества. Во сне наши любимые совершенно нам не принадлежат, они отделены от нас, обращены лишь к своим собственным мыслям, куда никому другому нет доступа. На языке кантри сон называется инворишаан, «малая смерть», — так оно и есть: для нас всех это своего рода приготовление к тому, чтобы, когда подойдет настоящая смерть, мы сумели воспринять ее легче.
Смерть чуть было не явилась за Ланен.
Я радовался тому, что она исцелилась, но на сердце у меня отчего-то стояла такая тяжесть, словно никакого исцеления не произошло. Гнев, охвативший меня еще в Элимаре, поразил меня тогда своею силой. Я и не знал, что могу оказаться подвержен подобному чувству. На самом деле гнев мой не был направлен на Ланен — это была лишь попытка скрыть страх, холодивший мне сердце. Стоило мне подумать, что я могу потерять ту, которую любил больше всех на свете, как ужас пробирал меня до костей. Я видел, как Шикрар оплакивал свою любимую на протяжении восьми сотен лет, и в глубине души знал, что моя преданность возлюбленной ничуть не меньше. Прежде я гневался на Ланен за то, что она пренебрегла словами целителя, презрев собственную безопасность ради погони за излечением; но я знал, что на ее месте сделал бы то же самое. И кто бы осмелился сидеть и ждать собственной кончины, когда неизвестно наверняка, придет ли помощь, зато вполне очевидно, что смерть-то уж точно вскоре явится, если ничего не предпринять. У меня самого на это смелости не хватило бы, и все же я уговаривал Ланен подождать...
Кроме того, в мягкой тиши лунного света я признался себе, что меня одолевает страх за будущее. Что за странных существ вынашивает сейчас Ланен? Что должно получиться из них, что станется при этом с нею? Кровь ее теперь и в самом деле была перемешана с кровью кантри. Я содрогнулся, когда слова Ришкаана вновь эхом отозвались в моем сердце. Огромным усилием воли я отринул их, вместо этого обратившись к истине видения, что являлось мне когда-то во время вех-сна: яркий образ — мы с Ланен, вместе с нашими детьми, стоим, встречая прекрасный рассвет нового дня. Со вздохом я обратился к Ветрам, моля их, чтобы это оказалось правдой.
Объятый этой странной печалью, я снял с головы тяжелый венец и посмотрел на него. Самоцвет моей души. У меня даже в голове не укладывалось: я держу его в руках, хотя сам все еще жив! При обычном ходе вещей самоцветы могут существовать вне нашего тела только после смерти. Когда жизнь наша обрывается, внутренний наш огонь, высвобождаясь, поглощает тело, и единственное, что остается от нашего существования, — это самоцвет души. Это наша связь с прошлым, с теми, кого мы любим, это...
«Акхор, — услышал я вдруг голос собственного сердца, — это твой самоцвет. Больше он не составляет часть тебя. И это означает лишь одно: ты мертв, Акхор. Ты мертв, и вся твоя прежняя жизнь также мертва».
Мысль эта стучала у меня в висках, пульсировала в сердце, заглушая даже биение самой жизни. «Нет! Нет! Я жив! — вскричал я безмолвно, сжав самоцвет что было сил, чувствуя, как острые грани его врезаются мне в ладонь. — Я жив!»
Да, я жив. А Акхор мертв.
В этот миг я понял, что и то и это было правдой, и от такого осознания мне стало просто невыносимо. Я бы предпочел лучше, чтобы меня разрубил надвое вражеский меч, — это было бы куда менее больно.
Неужели мне суждено утратить вообще все то, что я прежде имел? Стать полностью человеком, но не более? Обладать телом юноши, заключающим в себе тысячелетнюю жизнь, воспоминания прошлого и давным-давно приобретенные знания, до которых здесь совершенно никому нет дела. Я знал, в каких местах у побережья острова встречались самые большие косяки рыбы, но остров этот если еще не погиб, то вот-вот готов погибнуть. Мне было известно, как находить по утрам восходящие потоки теплого воздуха там, где они дольше всего держались зимними ночами, я знал тысячу приемов и уловок, необходимых в полете, которым научил меня Шикрар, и еще с сотню, которым научился сам. Мне была ведома радость воздушной пляски на ветру во время летнего солнцестояния, когда мы вместе с сородичами пели величественным хором, и голоса наши сотрясали небеса, — голос, которым я больше не обладал. Как восхитительно было летним днем взмывать во весь дух к небесам, до самого Вышнего Воздуха, чтобы, отыскав его широкие волны, скользить по их гребням; чудесно было стремительно нырять, падая камнем вниз, а в самый последний миг вновь взметаться в чистое небо, испытывая ни с чем не сравнимое ликование от легкого холодка внутри... Никогда больше не испытать мне этого, ибо я лишен своих крыльев.
Никогда, никогда, Акхор. Вариен. Изменившийся.
Я знал так много всего, и многие из моих знаний составляли суть моей былой жизни; но теперь все это утратило для меня всякий смысл, стало бесполезным, потерянным навсегда. Думы эти накатывали мне на грудь, словно волны, обрушивающиеся на скалистый берег. Я был повелителем кантриов, Царем своего народа, — пытливо и неутомимо занимался поисками, всегда желая родичам лишь блага. И вдруг, в одно мгновение, я все это отбросил, связав с себя с женщиной, пленившей мое сердце. Мне было невыносимо стыдно признавать, что я ужасно сожалею обо всем случившемся, но больше переносить этого я не мог. Я все так же ее любил, глубоко и по-настоящему, но все же сейчас, в тишине ночи, вынужден был признать, что любовь моя всегда будет напоминать мне о том, чего я лишился. Не она обратила меня в человека — это произошло по замыслу Ветров и Владычицы, и нам, возможно, никогда не постичь этого замысла, — но если бы я не встретил ее, то до сих пор оставался бы повелителем кантри.
Юная луна посылала мне свои нежные лучи, омывая мои руки, и слабым мерцанием отразилась в глубине самоцвета, который в прошлом был гораздо ярче. Я принялся вертеть его и так и эдак, отчаянно пытаясь вновь поймать им лунный свет, чтобы хотя бы на мгновение пробудить в нем жизнь; но теперь он существовал отдельно от меня, мы были разделены навеки — о сердце мое!
Облитый бледным светом луны, я опустился на колени, держа в сложенных ладонях самоцвет, и заплакал. В первый и последний раз, одиноко размышляя в лунном свете, я всем сердцем горько оплакивал кончину Кхордэшкистриакхора, в облике которого прожил более тысячи лет. Прошлое и будущее заволокла темная пелена, и я чувствовал себя страшно одиноким.
Так часто бывает. Когда мы истерзаны страданиями, когда кажется, что непосильные тяготы вконец изнурили душу и уже охватывает предчувствие близкого конца, — это значит, что Ветры готовят нас к следующему шагу. Чтобы начать новую жизнь, нужно прежде пережить смерть. Иных путей душа не ведает. Без ночной тьмы не бывает рассвета, без зимы никогда не придет весна.
Пусть это и так, но от этого зима не становится менее холодной, а предсмертные муки не делаются легче.
Впрочем, быть может, я бы не предавался столь горькому отчаянию, если бы знал, что, пока я здесь заливаюсь слезами, по ту сторону окна меня уже ожидает будущее.
Берис
Если сравнить по сложности две задачи, которые мне пришлось выполнить, то первая из них подобна тени, вторая же — кромешной тьме.
...Я облачился в пышные одежды, соответствовавшие моему сану, ибо на сей раз намерен был вызвать не рикти. Один из владык Семи Преисподних послужит моим целям. Будучи «повелителем Шестой Преисподней», я мог приказывать всем ракшасам, которые принадлежали первым пяти кругам, и вести переговоры с любым из величайших демонов, включая и самого Владыку Шестой Преисподней. Единственным человеком, когда-либо имевшим дело с повелителем Седьмой Преисподней, был лишь Владыка демонов, но это стоило ему имени, памяти и жизни — всего поочередно.
Задача, которую я поставил перед собой во время второй церемонии вызова, заключалась в следующем: выяснить, как можно избавиться от Владыки демонов, если вдруг с ним возникнут хлопоты.
За долгие годы своих исследований я много занимался этим вопросом, и теперь, чтобы узнать все интересующие меня сведения, мне следовало вызвать владыку Пятой Преисподней. Владыка этот — величайший из демонов, однако и над ним я имел определенную власть.
Все-таки они вновь попытались ввергнуть меня в искушение, вот дурни! Пока шли приготовления к обряду, ракши то и дело нашептывали всяческие чародейские слова;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76