— Иди и поимей сам себя, солдат, — огрызнулась женщина с сильным акцентом. — Больше ты никому не нужен.
— Что за манеры! — возмутился Экод. — Это дом сенатора.
— Действительно, — заметил доктор. — И кое-кому сейчас явно недостает хороших манер. Будь добр, заканчивай делать, что должен, и уходи. Признаюсь, что не вижу ничего пристойного и ничего веселого в нашей встрече.
«Уверен, что не находишь, бассанидская свинья», — подумал Экод.
Но вслух сказал:
— Понятно. Я всего лишь выполняю приказ, как тебе известно. — Приходилось думать о своем повышении по службе. Эта свинья живет здесь и лечит Скортия, а значит — важная шишка.
Экод огляделся. Обычная для этого квартала спальня на втором этаже. Лучшая комната, с видом на сад. Он подошел к окну, выходящему во двор. Было темно. Внизу уже все осмотрели. Он вернулся к двери, взглянул на кровать. Двое людей сидели бок о бок, теперь молча. Женщина натянула на себя простыню и прикрылась, но не полностью. Позволяла ему увидеть кое-что, чтобы подразнить, хотя и осыпала его ругательствами. Эти шлюхи!..
Полагалось заглянуть под кровать, конечно, — очевидное место, где можно спрятаться. Но полагалось также уметь думать, ведь ты декурион (или будущий центурион?), и не терять зря времени. Приказ был отдан недвусмысленный: необходимо найти бывшую императрицу до завтрашней церемонии на Ипподроме. Экод был готов с уверенностью утверждать, что такая женщина не станет прятаться под кроватью, на которой только что кувыркались эти бассаниды.
— Вольно, доктор, — сказал он, позволяя себе улыбнуться. — Продолжайте. — И вышел, прикрыв за собой дверь. Приск вместе с двумя солдатами приближался по коридору. Экод посмотрел на него; тот покачал головой.
— В одной комнате кто-то жил, но уже не живет. Какой-то пациент.
— Пойдем, — сказал Экод. — Об этом я расскажу тебе на улице. Ты ни за что не поверишь.
У этой бассанидской шлюхи грязный язык, но зад приятно округлый, думал он, спускаясь вниз по лестнице впереди Приска и вспоминая первую, возбуждающую сцену, когда он открыл дверь. Интересно, не удастся ли заполучить эту девчонку самому, попозже. Вряд ли. Это не для честных солдат, выполняющих свою работу.
В прихожей у двери он подождал, пока его солдаты выйдут на улицу, потом кивнул управляющему. Вежливо. Даже сказал спасибо. Дом сенатора. Он назвал им свое имя, когда пришел.
— Между прочим, — добавил он, осененный последней мыслью. — Давно здесь эта шлюха из Бассании?
Управляющий казался искренне шокированным.
— Ты, грубиян! Что за отвратительная идея! Этот бассанид — известный лекарь и… и почетный гость сенатора! — воскликнул он. — Оставь при себе свои грязные мысли!
Экод заморгал, потом громко рассмеялся. Ну-ну. Какие мы чувствительные! Это ему кое о чем рассказало. Мальчики? Он мысленно взял на заметку спросить потом кое у кого насчет этого сенатора Боноса. Он уже собрался было объяснить, но тут увидел, как женщина за спиной управляющего подмигнула ему и приложила палец к улыбающимся губам.
Экод усмехнулся. Эта девчонка была хорошенькой. И очевидно, что чопорный управляющий не знает всего того, что происходит в этом доме.
— Ладно, — сказал он, многозначительно глядя на женщину. Может быть, ему удастся прийти позже. Вряд ли, но кто знает. Управляющий быстро оглянулся через плечо на девушку, но выражение ее лица тут же стало совершенно серьезным, а руки она смиренно сложила перед грудью. Экод снова усмехнулся. Женщины. Рождены для обмана, все они. Но эта чистенькая во вкусе Экода, в ней даже есть какой-то шарм, не то что та восточная шлюха наверху.
— Неважно, — сказал он управляющему. — Занимайся своим делом.
Ночь мчалась к концу, быстро, как колесницы. Им надо найти женщину до рассвета. Объявлена колоссальная награда. Даже если ее разделить на десять человек (конечно, декурион получит двойную долю), все они могли бы уйти в отставку и жить в достатке после окончания службы. Иметь собственных чистеньких служанок, или жен, или и тех и других. Но шансы невелики, если они будут медлить и задерживаться. Его люди нетерпеливо ждали на улице. Экод повернулся и спустился по ступенькам.
— Ладно, ребята. В следующий дом, — коротко приказал он. Управляющий со стуком захлопнул за ними дверь.
Его привело в смущение собственное возбуждение, к счастью, скрытое простынями, когда она притворялась, что занимается с ним любовью, сидя на нем верхом. Она не позволила ему запереть дверь, и он с опозданием понял: комнату должны были обыскать, и весь замысел состоял в том, чтобы солдаты застали их во время любовных игр, возмущенными вторжением. Ее голос, низкое рычание, быстро перешедшее в гнусавые вопли, изрыгал непристойности с поразительной изобретательностью, и это произвело на лекаря почти такое же сильное впечатление, как и на невысокого солдата в дверях. Рустему, который понимал, что рискует жизнью, без труда удалось изобразить гнев и враждебность.
Аликсана слезла с него, прижимая к себе простыни. Она выпустила в солдата следующий залп ругательств, а Рустем, побуждаемый страхом не меньше, чем другими чувствами, дал ей пощечину, повергнув в шок самого себя.
* * *
Теперь, когда дверь закрылась, он мучительно долгое мгновение ждал, пока до него не донесся разговор снаружи, потом шаги на скрипучей лестнице, и только тогда прошептал:
— Прости. Эта пощечина. Я…
Она даже не посмотрела на него, лежа рядом.
— Нет. Это был хороший ход. Он прочистил горло.
— Возможно, теперь можно запереть дверь, если это были… настоящие…
— Они были настоящие, — шепотом ответила она.
Казалось, теперь из нее вытекли все силы. Он чувствовал рядом с собой ее обнаженное тело, но в нем уже не осталось желания. Он испытывал глубокое сожаление и какое-то другое чувство, удивительно похожее на скорбь. Он встал и быстро натянул тунику. Подошел к двери и запер ее. Когда он обернулся, Аликсана сидела на постели, полностью закутанная в простыни.
Рустем поколебался, словно лодка, сорванная с якоря, потом прошел к очагу и сел возле него на скамейку. Он посмотрел на языки пламени, подбросил в него полено, пытаясь занять себя мелкими повседневными делами. Спросил, не глядя на нее:
— Когда ты выучила язык бассанидов?
— Я правильно все сказала? Он кивнул головой.
— Я бы не сумел так ругаться.
— Уверена, сумел бы. — В ее голосе не было никаких интонаций. — Кое-чему я научилась еще в молодости, в основном ругаться. Позже, когда приходилось принимать послов, выучила язык лучше. Мужчинам льстит, когда женщина обращается к ним на их родном языке.
— А… голос? — Словно у злобной старухи из портового притона.
— Я была актрисой, лекарь, помнишь? Это почти то же самое, что проститутка, как считают некоторые. Я убедительно сыграла?
На этот раз он все-таки посмотрел на нее. Она пустыми глазами уставилась на дверь, через которую вышел солдат.
Рустем молчал. Ему казалось, что ночь стала глубокой, как каменный колодец, и такой же темной. День выдался таким длинным, что и поверить невозможно. Он начался с того, что его пациент утром ушел, а сам он захотел посмотреть скачки на Ипподроме.
Для нее этот день начался по-другому.
Он пристально вгляделся в слишком неподвижную фигуру на постели. И покачал головой. Он был лекарем, ему уже доводилось видеть подобное. Он сказал:
— Госпожа, прости меня, но тебе необходимо поплакать. Ты должна позволить себе сделать это. Я говорю это как… врач.
Она даже не пошевелилась.
— Еще не время, — ответила она. — Я не могу.
— Можешь, — очень настойчиво возразил Рустем. — Человек, которого ты любила, мертв. Убит. Его нет. Ты можешь, госпожа.
В конце концов она повернулась и посмотрела на него. Свет очага осветил ее безупречно очерченные скулы, оттенил коротко остриженные волосы, осветил грязные пятна, но не достиг тьмы ее глаз. Рустема внезапно охватило желание — редкое для него, как дождь в пустыне, — подойти к постели и обнять ее. Он сдержался.
— Мы говорим, что, когда Анаита оплакивает своих детей, — прошептал он, — жалость приходит в мир, в царства света и тьмы.
— У меня нет детей. — Она так умна. Так тщательно себя охраняет.
— Ты — ее дитя, — ответил он.
— Я не позволю себя жалеть.
— Тогда позволь себе проявить скорбь, иначе я должен пожалеть женщину, которой это не дано.
Она снова покачала головой.
— Я — плохая пациентка, доктор. Прости меня. Я обязана хотя бы повиноваться тебе за то, что ты только что сделал. Но пока не могу. Еще… не время. Может быть, когда… сделаю все остальное.
— Куда ты пойдешь? — спросил он через секунду.
В ответ — быстрая, задумчивая улыбка, бессмысленная, рожденная просто привычкой вести остроумную беседу, из потерянного мира.
— Вот теперь ты меня обижаешь. Ты уже устал от меня в постели?
Он покачал головой. Посмотрел на нее и ничего не сказал. Потом медленно снова отвернулся к огню и занялся действиями, древними, как сам очаг, тем, что делают мужчины и женщины во все века, и даже сейчас, где-то в другой части мира. Он делал все очень неспешно.
И несколько секунд спустя услышал хрип, словно кто-то задыхался, потом хрип повторился. С большим усилием Рустем заставил себя смотреть в огонь, а не в сторону постели, где императрица Сарантия горевала в ночи, издавая такие безутешные рыдания, каких он никогда прежде не слышал.
Это продолжалось долго. Рустем не сводил глаз с огня, чтобы создать для нее хотя бы подобие уединения, как ранее они имитировали любовную игру. В конце концов, когда он подбрасывал в пламя еще одно полено, он услышал ее шепот:
— Почему так лучше, лекарь? Скажи мне, почему?
Он повернулся. Увидел при свете огня сверкающие на, ее лице слезы. И сказал:
— Госпожа, мы смертны. Дети тех богов или богинь, которым поклоняемся, но всего лишь смертные. Душа должна уметь сгибаться, чтобы выдержать.
Она смотрела в сторону, но не на какой-то определенный предмет в комнате.
— И даже Анаита плачет? Иначе царства не получат жалости?
Он кивнул, глубоко растроганный, не находя слов. Таких женщин он никогда прежде не встречал.
Она вытерла глаза тыльной стороной обеих рук, совсем по-детски. И снова посмотрела на него.
— Если ты прав, то сегодня ты меня спас дважды, не так ли?
Он ничего не смог придумать в ответ.
— Ты знаешь, какую награду они назначили? Он кивнул головой. Об этом кричали глашатаи на улицах начиная с вечера. Он добрался до лагеря Синих до захода солнца. Занимаясь ранеными, он слышал об этом.
— Тебе надо только открыть дверь и крикнуть, — заметила она.
Рустем посмотрел на нее, пытаясь найти слова. Погладил бороду.
— Возможно, я от тебя устал, но не до такой степени, — ответил он и увидел, что ее улыбка на этот раз все же коснулась очень ненадолго ее темных глаз.
Через секунду она сказала:
— Спасибо тебе за это. Ты больше того, о чем я имела право просить бога, лекарь.
Он покачал головой, снова смутившись. Ее голос чуть-чуть окреп.
— Но ты должен знать, что тебе придется что-нибудь рассказать об этом в Кабадхе. Тебе придется что-нибудь им дать.
Он уставился на нее.
— Что-нибудь дать?
— Доложить о каких-то результатах твоей поездки сюда, лекарь.
— Я не понимаю… Я приехал, чтобы получить…
— … медицинские знания запада перед прибытием ко двору. Я знаю. Гильдия лекарей представила отчет. Я его просмотрела. Но Ширван никогда не натягивает на лук одну тетиву, и ты не можешь быть исключением. Он должен был приказать тебе смотреть в оба. О тебе будут судить по тому, что ты видел. Если ты вернешься к его двору ни с чем, то дашь оружие в руки твоих врагов, а они у тебя уже там есть, лекарь. Ждут тебя. Не сложно прибыть ко двору и встретить там врагов, которые тебя заранее ненавидят.
Рустем стиснул ладони.
— Я почти ничего не знаю о таких вещах, моя госпожа. Она кивнула:
— В это я верю. — Посмотрела на него, потом, словно приняв решение, тихо спросила: — Тебе кто-нибудь сообщил, что Бассания перешла границу на севере, нарушив мир?
Никто ему не сообщил. Кто мог сообщить об этом ему, чужестранцу среди людей запада? Врагу. Рустем с трудом сглотнул, его обдало холодом. Если началась война, а он все еще здесь…
Она смотрела на него.
— Всю вторую половину дня по Городу ходили слухи. Собственно говоря, я совершенно уверена, что это правда.
— Почему? — шепнул он. — … — Почему я уверена?
Он кивнул.
— Потому что Петр хотел, чтобы Ширван это сделал, он подталкивал его к этому.
— Почему?
Выражение лица женщины снова стало другим. На ее щеках еще не просохли слезы.
— Потому что на свой лук и он всегда натягивал три или четыре тетивы. Он хотел получить Батиару, но он также хотел дать Леонту урок, показать ему, что существуют границы, что возможно даже поражение на этом пути. Разделить войска, чтобы справиться с Бассанией, было одним из способов этого добиться. И, разумеется, прекратились бы выплаты денег на восток.
— Он хотел потерпеть поражение на западе?
— Конечно, нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82