требовать от Касии провести на Ипподроме весь день было бы слишком. Несмотря на все его надежды, он понимал, что она пришла сюда только из снисхождения к нему и его страсти к гонкам колесниц.
Собственно говоря, просто чудо, что женщина на такое способна.
К военным, особенно к тем, которые служат стратигу, в Городе относились хорошо. У них были великолепные места, почти на уровне середины первого отрезка прямой и в самом низу. Большая часть толпы осталась позади и выше них, так что Касия могла сосредоточиться на лошадях и возницах внизу. Ему казалось, что это хорошо.
Находясь так близко и учитывая неровную линию старта, из-за чего внешние квадриги располагались на дорожках впереди, они сидели совсем рядом с последними тремя упряжками. Кресенз из команды Зеленых стартовал по шестой дорожке. Карулл указал на него жене и напомнил, что этот гонщик был среди гостей на их свадьбе, потом отпустил шуточку, когда первый возничий Зеленых ушел под трибуны перед самым началом заезда, оставив упряжку на попечение помощников. Касия слегка улыбнулась; один из офицеров рассмеялся.
Карулл изо всех сил старался сдерживаться, хотя был очень взволнован и очень счастлив, и не рассказывать своей жене обо всем происходящем. Она знала, что Скортий пропал. Это знали все в Сарантии. Однако он уже понял к этому моменту, что его голос успокаивает ее, как и его присутствие, поэтому все же кратко объяснил ей (так кратко, как только мог) тот обмен, в результате которого правого пристяжного в квадриге Кресенза обменяли на молодого возницу, который сейчас находился на пятой дорожке в серебряном шлеме Синих. О правых пристяжных он ей тоже рассказал. А это само собой повлекло рассказ о левых пристяжных, что, в свою очередь…
Кое-что из этого ее заинтересовало, хотя не так, как он ожидал. Она больше расспрашивала его о том, как можно продать парня из одной команды в другую и понравилось ли ему это или нет. Карулл заметил, что никто не заставлял его участвовать в гонках или оставаться в Сарантии, но ему почему-то показалось, что он не ответил на то, что скрывалось в ее вопросе. Он сменил тему, указав ей на ряд статуй за дорожками.
Затем зрители взревели, он быстро повернулся к туннелю, и у него отвисла челюсть, когда Скортий и Кресенз вместе вышли на песок.
Люди видят разные вещи, запоминают разные вещи, хотя все могут смотреть в одном направлении. Карулл был солдатом, он всю свою взрослую жизнь был им. Он увидел, как шагает Скортий, и тут же сделал выводы, еще до того, как они подошли ближе и он заметил кровь на левом боку этого человека. Это повлияло на все, что он увидел и почувствовал, когда начался забег, и на все, что он потом вспоминал: вся вторая половина дня приобрела оттенок красного цвета, с самого начала, прежде чем они обо всем узнали.
Касия ничего этого не заметила. Она наблюдала за другим человеком — он находился совсем близко от них, — за тем из Зеленых, который сейчас снова встал на свою колесницу: мускулистым, уверенным в себе, окруженным вниманием. Люди вокруг него смеялись его шуткам, как смеются, когда шутит некто важный, вне зависимости от того, смешные ли это шутки.
Кресенз из команды Зеленых находился на самом пике своей профессиональной карьеры, как ей рассказал Карулл (среди многих других вещей), на прошлой неделе и сегодня утром он победил в очень важных гонках в отсутствие Скортия. Зеленые были в восторге, купались в лучах его славы, а сам он откровенно торжествовал.
Касию искренне заинтересовало то, как легко она смогла заметить в нем страх.
Он стоял прямо под ними в своей колеснице, методично наматывая поводья вокруг тела. Это Карулл ей тоже объяснил. Но всадник Зеленых все время оглядывался назад и налево, где другой возничий, Скортий, сейчас залезал в колесницу, ближе к тому месту, где стояли все статуи. Интересно, подумала Касия, видят ли остальные эту тревогу или просто дело в том, что после года, прожитого У Моракса, она настроена на подобные вещи. Неужели так будет всегда?
— Святой Джад на солнце, он скачет на второй колеснице! — выдохнул Карулл, словно читал молитву. В его голосе звучало восхищение; на лице, когда она бросила на него взгляд, застыло выражение, похожее на страдание.
Она так заинтересовалась, что задала вопрос. Он объяснил ей и это тоже. И объяснил быстро, потому что как только все поводья были на месте и помощники отбежали прочь на внешнюю и внутреннюю стороны дорожек и то же самое сделали служители в желтых одеждах, распорядитель Сената в катизме уронил белый платок. Горн протрубил единственную ноту, серебряный морской конек нырнул сверху вниз, и гонки начались. И тогда взметнулась туча пыли.
В тот день Клеандр Бонос перестал быть болельщиком Зеленых. Он не перешел в другую факцию, а скорее — как часто объяснял потом, в том числе в своей памятной речи на суде по обвинению в убийстве, — почувствовал, что поднялся над приверженностью к одной факции во время первого заезда, после полудня во второй день гонок на Ипподроме, той весной.
Возможно, это произошло еще до начала заезда, когда он увидел, как человек, которого его друзья пырнули ножом и избили ногами на темной улице, человек, которому, как он сам слышал, велели лежать в постели до лета, вышел на песок и заявил свои права на вторую колесницу Синих. А не на серебряный шлем, принадлежащий ему по праву.
Или даже еще раньше, можно сказать и так. Ибо Клеандр, который искал глазами свою мать и бассанидского лекаря, всматривался в глубину туннеля, а не любовался возничими, занимающими свои места на дорожках. Он сидел внизу и достаточно близко, поэтому он — может быть, единственный из восьмидесяти тысяч зрителей, — заметил, как Кресенз, возничий Зеленых, изо всех сил ткнул локтем в бок какого-то человека, как раз тогда, когда они вышли на свет, а затем он увидел, кто этот человек.
Это он запомнил навсегда. Его сердце сильно забилось и продолжало молотом стучать в груди все время до старта заезда, который начался как раз в тот момент, когда его мать и лекарь вернулись на свои места. Они оба, когда он бросил на них взгляд, показались ему неожиданно напряженными, но Клеандру некогда было задуматься над этим. Шли гонки, и Скортий вернулся.
Морской конек нырнул вниз. Восемь квадриг рванулись с изломанной стартовой линии к белой отметке на дорожке, после которой они могут покинуть свои дорожки и начать свои опасные маневры.
Инстинктивно и по привычке взгляд Клеандра метнулся к Кресензу, когда первый возничий Зеленых стегнул свою упряжку кнутом, стартуя по шестой дорожке. Неудачная стартовая позиция, но парень, управляющий первой колесницей Синих, находился на пятой, так что это не имело особого значения. Скортий стоял гораздо дальше, на второй дорожке, и его упряжка была слабее. Клеандр не понял, как и почему это произошло. Второй возничий Зеленых получил дорожку у самого ограждения и должен был постараться удержать ее, пока Кресенз не пробьется к нему.
Так обычно разворачивались события при подобном распределении мест на старте.
Но на этот раз, кажется, Кресензу предстояло двигаться по более медленному маршруту. Упряжка Тараса, первого возничего Синих, по крайней мере не уступала в скорости упряжке Кресенза. Кресенз не мог подрезать его у белой линии, не перевернув и не подставив собственную упряжку. Две другие первые упряжки подоспеют вместе, и тогда Зеленые вдвоем возьмут в оборот возницу Синих, как они делали все утро. Заезд длинный, семь кругов. Времени полно.
Но все знали, что старт имеет громадное значение. Гонка могла закончиться раньше, чем будет пройден первый участок. А в этом заезде участвовал Скортий.
Клеандр повернулся, чтобы посмотреть, что происходит со второй упряжкой Синих, и больше не отрывал от нее глаз. Скортий точно предвидел время появления платка и сигнал горна, превосходно провел старт и уже яростно хлестал коней. Он вихрем пересек линию, увеличивая расстояние между собой и Зелеными у ограждения. Возможно, ему даже удастся занять внутреннюю дорожку, как только они достигнут белой полосы. Она уже близко.
— Который из них он? — спросила сидящая рядом мачеха.
— На второй дорожке, — хрипло ответил Клеандр и показал рукой, не отрывая взгляда от трека. Только позднее ему пришло в голову, что называть имя не возникло необходимости. — Он правит второй колесницей, а не первой! Смотри, как он попытается занять внутреннюю дорожку.
Копыта коней ударили по белой полосе. Скортий не стал пытаться пробиться к ограждению.
Вместо этого он резко повернул вправо, двинулся к краю дорожек, далеко обогнав менее быстрые квадриги Белых и Красных на третьей и четвертой дорожках. Оба возницы воспользовались неожиданно появившимся свободным пространством и рванулись позади него влево, пожертвовав скоростью ради жизненно важных внутренних дорожек.
Позднее Клеандр поймет, какую это сыграло роль. Они ушли влево, для этого им пришлось снизить скорость, и, таким образом, образовалось свободное пространство. Все дело было в пространстве. Клеандру потом казалось, когда он вспоминал эти события, что эти гремящие, скученные на старте колесницы, вращающиеся колеса, тридцать два несущихся коня, машущие кнутами напряженные люди были маленькими деревянными фигурками, которыми мальчишка играет в Ипподром на полу своей спальни. И этим подобным богу мальчишкой был Скортий.
— Берегись! — крикнул чей-то голос прямо у них за спиной. И не без основания. Две квадриги Синих шли пересекающимся курсом, мальчик на первой колеснице, как и ожидалось, рвался к внутренней стороне, Кресенз скакал рядом с ним, а Скортий устремился прямо на них обоих, совершенно не в том направлении, прочь от ограждения. Клеандр видел, что рот Скортия широко раскрыт и он что-то кричит в этом хаосе пыли, скорости и неожиданности.
Затем все стало понятным, ибо произошло нечто изумительное, все стало ясно, насколько что-то может быть ясным в ярости и грязи человеческой жизни, если разбираться в ней настолько, чтобы это увидеть.
И тщательно вглядываясь в свои воспоминания, возвращаясь назад по дуге своих чувств, Клеандр в конце концов решил, что это и был тот истинный момент, когда верность и преданность уступили место чему-то иному в его душе. Это желание никогда не покидало его, всю жизнь: увидеть еще раз такой блеск мастерства, грации и мужества, в каких бы цветах он ни был представлен, в момент ослепительного, освещенного солнцем торжества на дорожках Ипподрома.
В каком-то смысле его детство закончилось, когда Скортий направил колесницу к внешней, а не к внутренней дорожке.
Его мачеха видела только ту же тучу пыли и бешеное движение в начале, что и Касия, и сидела почти на том же уровне, только немного дальше. В ней бушевало смятение, и она совершенно не в состоянии была отличить хаос внизу от хаоса внутри себя. Ей было нехорошо, ей казалось, что ее сейчас стошнит, а это было бы унизительно в публичном месте. Она ощущала присутствие бассанидского лекаря с другой стороны, и ей хотелось осыпать его проклятиями за то, что из-за него она оказалась здесь, и за то, что он видел… Хотя что мог он увидеть в тусклом свете под трибунами?
Если он произнесет хоть одно слово, решила Тенаис, хотя бы спросит, как она себя чувствует, она… она не знала, что сделает.
И это было так возмутительно, так непривычно для нее — не знать точно, что ей делать. Он молчал. Слава богу. Положил рядом с собой посох, — смехотворный обман, почти такой же нелепый, как его крашеная борода, — и вместе со всеми остальными, казалось, был поглощен колесницами. Для этого они все и пришли сюда, не так ли? Ну, это так, все, кроме нее.
«Надеюсь, ты выиграешь этот заезд», — сказала она ему. В том странном рассеянном свете. После того, как пыталась его убить. Она представления не имела, почему произнесла эти слова, они просто родились из смятения в ее душе. С ней никогда не происходило ничего подобного.
В святых церквах Джада провозглашали и учили, что демоны полумира всегда находятся совсем рядом со смертными мужчинами и женщинами и они могут войти в тебя, сделать тебя не такой, какой ты была всегда. Кинжал снова спрятан у нее под плащом. Он вернул его ей. Она задрожала под лучами солнца.
Тут лекарь посмотрел на нее. Но ничего не сказал. К счастью. И снова повернулся к дорожкам.
— Который из них он? — спросила она у Клеандра.
Он ответил, показал рукой, не отрывая глаз от невероятного столпотворения внизу.
— Он правит второй колесницей, а не первой! — крикнул он.
Очевидно, это что-то означало, но она не имела ни малейшего представления, что именно. Как и о том, что это отчасти имело отношение к ней и к тому, что она сказала насчет победы в этом заезде.
Рустем нашел глазами своего пациента и стал наблюдать за ним с самого начала, как только спустился вниз и сел на место, сразу же после сигнала горна. Увидел, как он правит четырьмя мчащимися лошадьми левой рукой, со стороны раны в боку, а правой работает кнутом, абсурдно далеко вытянувшись вперед на неустойчивой, подпрыгивающей платформе, на которой стоят возницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82