Криспин надел свой плащ, затем открыл дверь, подождал, пока на улице станет тихо, а потом они вышли из дома. Темнота таила в себе угрозу, ясную, как звезды, тяжелую, как земля на груди мертвецов. Валерий погиб в туннеле, сказал Карулл.
Носильщики вышли к ним из тени в конце портика. Ширин приказала им отнести ее и мозаичника к ней домой. Они двинулись по улице. Глядя из-за незадернутых занавесок, Криспин видел странные маленькие язычки пламени на углах, возникающие без всякой видимой причины, вспыхивающие и исчезающие. Души, духи, эхо огня Геладикоса, необъяснимое.
Но эти огоньки всегда видят по ночам в Сарантии.
Непривычными были шум и факелы повсюду, дымящие, горящие оранжевым неровным светом. Отовсюду доносился топот ног, обутых в сапоги. Бегущих, не марширующих. Ночь кружилась от ощущения скорости, настойчивости. Стук в двери, приказы открыть. Поиск. Одной женщины. Мимо галопом проскакали два всадника, послышались резкие команды, проклятия. Криспину внезапно пришло в голову, что большая часть этих солдат не имеет ни малейшего представления о том, как выглядит Аликсана. Он снова подумал об императорской мантии, брошенной на острове. На женщине не будет одежды и украшений императрицы. Не так-то легко найти ее, если ее не предадут. Такая возможность, конечно, существует.
Они не делали попыток скрываться, по дороге их дважды останавливали. Оба раза это были люди городского префекта, что удачно, так как эти солдаты тут же узнавали первую танцовщицу Зеленых, и им разрешали продолжать путь к ее дому.
Они двигались не к ее дому. Когда они уже подошли к ее улице, Ширин выглянула и отдала другое распоряжение, велела носильщикам двигаться на восток, по направлению к стенам. С этого момента опасность возросла, стала реальной, так как она уже не могла утверждать, что направляется домой, но их больше не останавливали. Обыски сюда еще не добрались; они распространялись от Императорского квартала и от гавани вверх. Обыскивали улицу за улицей, дом за домом в темноте.
В конце концов они прибыли к дому, стоящему неподалеку от тройных стен. Ширин велела носильщикам остановиться. Сидящие на носилках молчали.
— Спасибо, — сказал наконец Криспин. Она смотрела на него. Данис, висящая на цепочке у нее на шее, молчала.
Он вылез. Посмотрел на закрытые двери перед ним, потом вверх, на ночные звезды. Затем снова повернулся. Ширин по-прежнему молчала. Он нагнулся к носилкам и нежно поцеловал ее в губы. Он помнил тот день, когда они впервые встретились, то страстное объятие в дверях, протесты Данис, Пертения Евбульского, появившегося у Ширин за спиной.
Вот человек, который должен быть сегодня счастлив, вдруг подумал Криспин с горечью.
Потом он отвернулся и постучал — еще один стук в дверь в Сарантии той ночью — в дверь человека, который его вызвал. Слуга открыл мгновенно; он явно ждал, понял Криспин. И вошел. Слуга нервно махнул рукой. Криспин прошел вперед.
Царица антов ждала в гостиной справа от прихожей.
Он увидел, что она стоит у очага, сверкающая, с драгоценными камнями в ушах и на шее, на пальцах и в волосах, одетая в шелковистое платье, пурпурное с золотом. Сегодня пурпур — знак царского достоинства. Высокая и прекрасная и ослепительно царственная. Ее окружало нестерпимое сверкание, как драгоценные камни, которые она надела. Дух захватывало при взгляде на нее. Криспин поклонился, а потом, преисполнившись благоговения, опустился на колени на деревянный пол.
— На этот раз мешок из-под муки не понадобился, художник. Я прибегла к более мягким методам, как видишь.
— Благодарю, моя госпожа. — Он больше ничего не мог придумать. Тогда, прежде, ему тоже казалось, что она умеет читать его мысли.
— Говорят, император умер. — Прямая, как всегда. Она — из антов, не из Сарантия. Другой мир. Запад с точки зрения востока. Она родилась среди лесов и полей, а не среди этих тройных стен, Бронзовых Врат и золотых деревьев во дворцах. — Это правда, Валерий мертв?
Это спрашивает его царица.
— Полагаю, он мертв, — ответил Криспин, откашливаясь. — У меня нет…
— Убит?
Криспин сглотнул. Кивнул головой.
— Далейны?
Он снова кивнул. Стоя на коленях, глядя на нее, стоящую у огня, он думал, что никогда еще не видел ее такой. Он никого не видел, кто выглядел бы так, как сейчас Гизелла. Существо, почти пылающее, словно языки пламени у нее за спиной, не совсем человеческое существо.
Она смотрела на него своими знаменитыми, широко расставленными синими глазами. У Криспина пересохло во рту. Она сказала:
— В таком случае, Кай Криспин, ты должен доставить меня в Императорский квартал. Сегодня ночью.
— Я? — выразительно переспросил Криспин. Гизелла слабо улыбнулась.
— Я не сумела вспомнить никого другого, — сказала она. — И не могу доверять никому другому. Я беспомощная женщина, одинокая, вдали от своего дома.
Он снова с трудом сглотнул и не нашел ответа. Он вдруг подумал о том, что может погибнуть сегодня ночью и что он ошибался, рассматривая этот ужасный день и ужасную ночь как арену борьбы между двумя женщинами. Он ошибался. И теперь это понял. Их было три, а не две.
Действительно, они все о ней забыли. Такой недосмотр мог иметь огромное значение, изменить многое в этом мире, но, возможно, не сразу, не так явно для некоторых людей, например, для той семьи крестьян на севере, в которой лучший работник только что внезапно умер совсем молодым, и все поля остались незасеянными.
Глава 13
В лагере Синих царил такой страх, какого Кирос никогда раньше не наблюдал. Словно все они были конями, еще не объезженными, и потели от страха, дрожали от страха.
Скортий оказался не единственным пострадавшим. Всю вторую половину дня в лагерь прибывали раненые члены факции, кто-то легко, кто-то смертельно. Здесь царил хаос. Ранеными занимался Амплиар, новый лекарь факции, с бледным лицом, и Колумелла, который был вообще-то лошадиным лекарем, но внушал большинству из них больше доверия, чем Амплиар. Был еще седобородый лекарь-бассанид, которого никто не знал, но который, как оказалось, лечил Скортия в каком-то другом месте во время его отсутствия. Загадка, но задуматься над ней было некогда.
За воротами на закате все еще раздавались топот бегущих ног и крики людей, слышались тяжелая поступь марширующих солдат, звон металла, грохот конских копыт, а иногда вопли. Обитателям лагеря строго запретили выходить за ворота.
Тревогу усиливало еще и то, что в самом конце дня — когда небо на западе, над линией облаков, покраснело — Асторг еще не вернулся.
Его схватили люди городского префекта, когда начались беспорядки, и увели к себе для допроса. А все знали, что может произойти с человеком, которого допрашивают в здании без окон через площадь от Ипподрома.
В отсутствие факционария управление лагерем обычно переходило к Колумелле, но он был целиком занят лечением раненых. Вместо него эти обязанности взял на себя маленький толстый повар. Струмос хладнокровно и быстро отдавал распоряжения, обеспечивал постоянный запас чистых простынь и белья для раненых, отправил всех здоровых — конюхов, слуг, жонглеров, танцовщиков — на помощь трем врачам, расставил дополнительную охрану у ворот лагеря. Его слушались. Действительно, необходимо было чувствовать, что кто-то все держит под контролем.
Струмос заставил своих помощников — поваров, поварят и подавальщиков — трудиться не покладая рук, готовить супы, жареное мясо и овощи, носить раненым и слишком возбужденным людям вино, хорошо разбавленное водой. В такое время людям нужна еда, говорил им повар на кухне. Он был поразительно спокоен для человека, славящегося своим взрывным темпераментом. Как питание, так и иллюзия порядка играет свою роль, назидательно говорил он, словно читал лекцию в тихий послеобеденный час.
Кирос подумал, что это правда. Само приготовление пищи производило успокаивающее действие. Он сам чувствовал, как отступает страх, когда он занимался обычными, не требующими особых размышлений делами: выбирал, нарезал и рубил овощи для супа, заправлял его травами и солью, пробовал и еще добавлял приправ и видел, что все остальные тоже заняты своими обычными делами на кухне.
Можно было вообразить, что предстоит пиршество и все они готовят его в обычной суете.
Но этому кое-что мешало. Они слышали как кричат люди от гнева и боли, когда им помогают войти во двор с обезумевших улиц за воротами. Кирос уже слышал имена десятка людей, знакомых ему, которые погибли сегодня на Ипподроме или в стычках за его пределами.
Разик на своем рабочем месте рядом с Киросом беспрерывно сыпал проклятиями и рубил овощи с едва сдерживаемой яростью. Он обращался с луком и свеклой так, словно это были Зеленые или военные. Утром он ходил на Ипподром, но вернулся до того, как после полудня вспыхнул мятеж. Работникам кухни, вытянувшим счастливые соломинки и получившим разрешение сходить на первые заезды, всегда вменяли в обязанность возвращаться перед последним утренним заездом, чтобы помочь приготовить полуденную трапезу.
Кирос пытался не обращать внимания на друга. В его сердце были тяжесть и страх, но не гнев. Снаружи царило насилие. Людей калечили и убивали. Он тревожился за мать и отца, за Скортия, за Асторга.
А император умер.
Император умер. Кирос был совсем маленьким, когда умер Апий, и еще подростком, когда Валерий отправился к богу. И оба они ушли из этого мира в Своей постели. А сегодня говорят о подлом убийстве, убийстве помазанника божьего, наместника бога на земле.
Это бросает тень на все, думал Кирос, словно замеченный краем глаза призрак парит над колоннадой или над куполом церкви и заслоняет поток солнечного света. И это определяет день и грядущую ночь.
К наступлению темноты зажгли факелы и лампы. Помещения факции стали похожи на ночной лагерь у поля боя. Казармы уже были полны раненых, и Струмос приказал накрыть столы в обеденном зале простынями и использовать их как временные постели для тех, кто в них нуждается. Он сам успевал повсюду, быстрый, сосредоточенный, невозмутимый.
Проходя по кухне, он остановился и огляделся. Жестом подозвал Кироса, Разика и еще двоих.
— Отдохните немного, — сказал он. — Поешьте, или ложитесь, или вытяните ноги. Как хотите.
Кирос вытер со лба пот. Они работали почти непрерывно с самого полудня, а сейчас совсем стемнело.
Ему не хотелось ни есть, ни ложиться. Разику тоже. Они вышли из жаркой кухни в холодный сумрак двора, освещенного факелами. Кирос ощутил холод, что для него было необычно. Он пожалел, что не набросил плащ поверх пропотевшей туники. Разик захотел пойти к воротам, и они зашагали туда. Кирос волочил за собой ногу, стараясь не отстать от друга. Над головой появились звезды. Луны еще не взошли. Сейчас здесь ощущалось временное затишье. Никто в этот момент не кричал, никого не вносили с улицы, никто не бежал с поручением от лекарей в бараки или в обеденный зал.
Они подошли к воротам, к стоящим там охранникам. Кирос увидел, что эти люди вооружены мечами и копьями и надели нагрудники. И шлемы, словно солдаты. Оружие и латы гражданским лицам носить на улицах запрещалось, но в лагерях факций действовали свои законы, им было разрешено защищаться.
Здесь тоже стояла тишина. Они посмотрели за железные ворота на темную улицу. Вдалеке двигались люди, раздавались какие-то звуки, одинокий голос кого-то звал, мелькал огонь факела. Разик спросил о новостях. Один из охранников сказал, что Сенат созвали на заседание.
— Зачем? — фыркнул Разик. — Сборище бесполезных толстых задниц. Чтобы голосованием добыть себе еще вина и каршитских мальчиков?
— Они выбирают императора, — ответил стражник. — Если у тебя маловато мозгов, поваренок, держи рот на замке, чтобы никто не догадался.
— Пошел ты! — огрызнулся Разик.
— Заткнись, Разик, — быстро сказал Кирос. — Он расстроен, — объяснил он охраннику.
— Мы все расстроены, — отрезал тот. Кирос его не знал.
Они услышали шаги, приближающиеся сзади, обернулись. При свете факелов, прикрепленных к стене, Кирос узнал возничего.
— Тарас! — произнес второй охранник, и в его голосе прозвучало уважение.
Они уже слышали обо всем, на кухне. Тарас, самый новый их возница, победил в заезде после полудня каким-то чудесным способом на пару с чудом вернувшимся Скортием. Они заняли первое, второе, третье и четвертое места, полностью затмив триумфы Зеленых прошлого дня гонок и заездов этого утра.
А затем вспыхнула драка во время круга почета.
Молодой возница кивнул головой, подошел и встал рядом с Киросом у ворот.
— Есть известия о факционарии? — спросил он.
— Еще нет, — ответил третий охранник. Он сплюнул куда-то в темноту за пределами круга света от лампы. — Эти сволочи из конторы городского префекта не хотят ничего говорить, даже когда приходят сюда.
— Вероятно, сами не знают, — заметил Кирос. Вспыхнул факел, рассыпав искры, и он отвел взгляд. Ему казалось, что только он один всегда старается быть рассудительным, а остальные считают это ненужным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82