Слишком поздно… Тело девочки умирало. Будь здесь сам Элвин, даже он ничего не смог бы поделать. Это был всего лишь лучик робкой надежды. Надежда была столь ничтожна, что Пегги не смогла найти ни единой тропки, на которой ее желаниям суждено было сбыться. Поэтому она не стала предаваться безудержному горю, уподобляясь остальным людям, не стала бесконечно винить себя и терзать, ведь она сделала все, что возможно, надеясь на то, что никогда не могло произойти.
Когда девочка умерла, Пегги пришлось забрать у нее ребенка. Нельзя, чтобы малыш почувствовал, как рука его мамы становится все холоднее и холоднее. Пегги взяла его к себе на руки. Он заворочался, но продолжал спать безмятежным детским сном. «Твоя мама умерла, малыш-полукровка, но у тебя будут моя мама и мой папа. Их любви хватит с избытком; тебе не придется выжимать ее по капельке, как это происходит с некоторыми детьми. Тебе, малыш, эта любовь поможет. Твоя мама отдала жизнь, чтобы принести тебя сюда, — ты всегда будешь помнить об этом и вырастешь настоящим человеком».
«Вырастешь настоящим человеком, — услышала она собственный шепот. — Будешь очень необычным человеком, как и я».
Она приняла решение, даже не успев понять, что именно решила. Она чувствовала, как ее будущее внезапно изменилось, хотя еще не видела, что в нем поменялось.
Девочка-рабыня предчувствовала, что ее ждет, — вовсе не обязательно быть светлячком, чтобы догадаться, что тебя ожидает в будущем. Ее ждала ужасная жизнь, она должна была лишиться ребенка, ей предстояло быть рабыней до конца своих дней. Однако она увидела тусклый лучик надежды, поняла, что еще может спасти малыша, и после этого не колебалась ни секунды, ибо даже призрачная надежда стоит того, чтобы ради нее пожертвовать жизнью.
"А теперь взгляните на меня, — подумала Пегги. — Я вижу все тропки жизни Элвина и понимаю, что впереди меня ждет только отчаяние, — конечно, мои муки ни в какое сравнение не идут с тем, что ожидало девочку-рабыню, но от этого не легче. Однако передо мной все время мелькает ярким всполохом мое будущее счастье, я все же могу завоевать Элвина и добиться его любви, хоть путь этот весьма необычен. Неужели, увидев такое будущее, я уткнусь лицом в ладони и буду смотреть, как надежда умирает? Неужели я сдамся только потому, что не знаю, как добраться до своего счастья?
Это забитое дитя смогло сотворить свою надежду из воска, пепла, перьев, своего молока и слюны, значит, я тоже могу управлять своей жизнью. Где-то ведь скрывается та ниточка, которая приведет меня к счастью. Но даже если я и не найду эту ниточку, то хоть попытаюсь — это все же лучше, чем отчаяние, которое будет караулить меня за каждым углом, ежели я останусь. Даже если мне не придется стать частичкой Элвина, когда он повзрослеет, что ж, это не столь суровая цена, которую пришлось заплатить чернокожей девочке за свободу своего ребенка.
Так что к тому времени, как Элвин войдет в Хатрак, меня здесь не будет".
Вот каким было ее решение. Почему она не додумалась до этого раньше? Из всех людей, живущих в Хатраке, уж ей-то следовало знать, что всегда, всегда есть какой-то выход. Люди говорят, что отчаяние и беды сами приходят в жизнь, что у обыкновенного человека нет выбора, но эта девочка-беглянка доказала, что выйти из положения можно всегда, — ведь смерть тоже может стать прямой, ровной дорогой.
«И мне не придется добывать перья черного дрозда, чтоб улететь отсюда».
Пегги сидела на полу, качая ребенка. Ею овладела твердая решимость — завтра утром, незадолго до появления Элвина, она покинет город. Каждый раз, когда ее посещал страх того, что она собралась сделать, Пегги опускала глаза на лежащую рядом девочку, и сразу приходило успокоение, настоящее спокойствие. "Может быть, девочка-беглянка, моя жизнь закончится точно так же, как и твоя, может, я тоже умру в каком-нибудь незнакомом, чужом доме. Но уж лучше неведомое, чем будущее, которое, ненавидя всем сердцем, я безропотно принимаю.
Но сделаю ли я это? Хватит ли мне сил, когда наступит время и пути назад не будет?" Сунув пальцы в шкатулку, она дотронулась до сорочки и, увидев будущее Элвина, чуть не запела от радости, как птичка. Раньше тропки будущего предвещали их встречу, после которой Пегги ждала жизнь отчаяния и тоски. Но сейчас таких тропок осталось лишь несколько — в основном же она видела, как Элвин приходит в Хатрак, повсюду ищет девочку-светлячка и вдруг обнаруживает, что ее нет. Решение, которое она приняла сегодня ночью, изменило будущее, закрыв большинство дорожек, которые вели к горю и отчаянию.
Мама привела Берри раньше, чем отец успел выкопать могилу. Анга Берри была полной, коренастой женщиной с улыбчивыми морщинками на лице, которых было много больше, чем морщинок от горестей и бед, хотя последних тоже хватало. Пегги хорошо знала Ангу — эта женщина нравилась ей куда больше, чем большинство людей в Хатраке. Да, у нее был вспыльчивый характер, но в сердце ее жило сострадание, и Пегги вовсе не удивилась, когда Анга прямо с порога кинулась к тельцу девочки, подняла уже похолодевшую руку и прижала к груди. Слова, которые она бормотала при этом, очень походили на некую колыбельную, а голос ее был тихим, нежным и сочувствующим.
— Она умерла, — сказал Мок Берри. — Но, насколько я вижу, с ребенком все в порядке.
Пегги поднялась и показала малыша Моку. Особенно горячих чувств она к этому человеку не испытывала, не то что к его жене. Мок Берри относился к тому роду мужчин, которые могут до крови выпороть ребенка только потому, что тот сказал что-нибудь не так, сделал что-нибудь не этак. И страшнее всего то, что, наказывая сына или дочь, Мок Берри не испытывал никакого гнева. Он вообще ничего не испытывал, такое впечатление, ему все равно — он может причинить боль, а может отпустить с миром. Однако трудился он не покладая рук, и пусть семейство никак не могло покинуть порог нищеты, оно все же как-то существовало; и ни один человек из тех, кто знавал Мока Берри, не обращал внимания на всякие разговоры типа «нет такого черномазого, что не крадет, и нет такой черномазой, которую нельзя было бы зазвать на сеновал».
— Здоровый мальчик, — подтвердил Мок и повернулся к маме. — А когда он вырастет и станет большущим, здоровенным чернокожим, вы, мэм, по-прежнему будете называть его своим сыном? Или отправите спать в сарай, вместе со скотом?
Да, этот человек не намеревался ходить вокруг да около, сразу брал быка за рога.
— Закрой рот, Мок, — приказала его жена. — И дайте-ка мне малютку, мисс. Если б я знала, что скоро у нас объявится такая крошка, я б не отрывала младшенького от груди и молоко еще осталось бы. Два месяца назад я перестала давать сынишке грудь, с той поры от него одни беспокойства, но ты, малыш, не такой, совсем не такой.
Она что-то ласково забормотала над ним, как шептала над его матерью, но мальчик даже не проснулся.
— Я же сказала, я воспитаю его как родного сына, — сказала мама.
— Простите, конечно, мэм, но я ни разу не слышал, чтобы белая женщина так поступала, — пожал плечами Мок.
— Я сказала, значит, так и будет, — непреклонно произнесла мама.
Мок на секунду-другую задумался.
— Я вам верю, — наконец кивнул он. — По-моему, не было такого, чтобы вы нарушали данное вами слово, даже если слово это давали чернокожим. — Он ухмыльнулся. — Многие белые считают, что солгать черномазому — это вовсе не грех, это, мол, не ложь.
— Мы сделаем, как вы просите, — вмешалась Анга Берри. — Всем, кто будет спрашивать, я буду отвечать, что это мой мальчик и мы отдали его вам, потому что слишком бедны.
— Но не забывайте, что это все ложь, — предупредил Мок. — Вы не думайте, был бы это наш ребенок, мы бы никогда не отдали его. И не думайте, что моя жена, будучи замужем за мной, может позволить белому человеку обрюхатить ее.
Мама с минуту внимательно изучала лицо Мока, как бы оценивая стоящего перед ней человека.
— Мок Берри, надеюсь, ты как-нибудь заглянешь к нам на огонек, навестишь мальчика и тогда сам убедишься, что белая женщина может держать свое слово.
— Да, мэм, — расхохотался Мок, — могу поспорить, вы настоящий борец за права человека.
Тут в дом вошел папа, с головы до ног покрытый потом и грязью. Он пожал руку Берри, и ему рассказали о решении, к которому пришли. Он тоже пообещал воспитать мальчика как родного сына. Но он подумал также о том, что даже маме не пришло в голову — он поклялся Пегги, что мальчику не будет отдаваться предпочтения перед ней. Пегги согласно кивнула. Ей не хотелось ничего говорить, потому что каждое слово либо было бы лживо, либо выдало бы ее намерения; она-то прекрасно знала, что в ближайшем будущем ее путь и путь этого мальчика не пересекутся.
— Мы, пожалуй, пойдем, миссис Гестер, — сказала Анга, передавая малыша маме. — Вдруг кто-нибудь из моих увидит страшный сон и проснется, так что мне лучше быть поблизости, иначе крики вы даже здесь услышите.
— Может, стоит вызвать священника помолиться над ее могилкой? — предложил Мок.
Папа как-то не подумал об этом.
— Да, кстати, у нас же ночует один священник, — вспомнил он.
Но Пегги не дала этой мысли укрепиться у него в голове.
— Нет, — отрубила она как можно резче.
Папа взглянул на нее и понял, что сейчас она говорит как светлячок. Так что спорить бесполезно.
— Да, сегодня не получится. Мок, — согласно кивнул он. — Опасно.
Мама проводила Ангу Берри за порог.
— Может, мне надо знать что-нибудь особенное? — беспокойно спросила она напоследок. — Чернокожие дети чем-нибудь отличаются от белокожих?
— Очень отличаются, — подтвердила Анга. — Но этот малыш наполовину белый, так что заботьтесь как следует о белой половинке, а черная сама о себе как-нибудь позаботится.
— Кормить как обычно? Коровьим молоком из свиного пузыря? — продолжала расспрашивать мама.
— Вы лучше меня все знаете, — сказала Анга. — Всему, что мне известно, я научилась у вас, миссис Гестер. Как и прочие женщины в округе. Что ж вы меня-то спрашиваете? Мне спать давно пора…
Как только Берри ушли, папа поднял тельце девочки и унес из дома. Гробика, чтобы похоронить умершую, не было, но тело наверняка завалят камнями, иначе могилу разроют собаки.
— Легкая, как перышко, — удивился он, подняв ее. — Словно головешка от хорошо прогоревшего бревна.
И Пегги была вынуждена признать, что он абсолютно прав. Вот и все, что от нее осталось. Прах. Она сожгла себя изнутри.
Пока Пегги лазала на чердак и доставала колыбельку, мама возилась с малышом. На этот раз Пегги никого не разбудила, не спал разве что все тот же священник. О, он сидел за дверью глаз не сомкнув, но за порог теперь и носа не высунет. Мама и Пегги приготовили малышу постельку в родительской спальне и уложили ребенка спать.
— Да, а что за имя у крошки? Он теперь осиротел, но мы же должны его как-то называть, — вспомнила мама.
— Если у него и было имя, его мама ничего об этом не сказала, — ответила Пегги. — В ее племени женщина получала имя, когда выходила замуж, а мужчина — когда убивал свою первую добычу.
— Ужас какой, — всплеснула руками мама. — Это не по-христиански. Она ведь так и умерла некрещеной.
— Она была крещена, — возразила Пегги. — Об этом позаботилась жена владельца плантации, откуда она бежала, — у них там все чернокожие были крещены.
Лицо мамы помрачнело.
— Видно, она считала, что этого достаточно, чтобы сделать из человека доброго христианина. Ну ничего, я подыщу для тебя имя, малыш. — Она загадочно улыбнулась. — Пегги, как ты думаешь, как отреагирует наш папа, если я назову крошку Гораций Гестер-младший?
— Умрет на месте, — немедленно ответила Пегги.
— Вот и я тоже так считаю, — согласилась мама. — А я вовсе не жажду рано овдоветь. Так что назовем его… Пегги, я ничего не могу придумать. Как обычно зовут чернокожих? Или назвать его как самого обыкновенного мальчика?
— Я знаю только одно имя, которое бытует среди чернокожих. Отелло, — пожала плечами Пегги.
— Страшное какое-то имя, — испугалась мама. — Ты наверняка вычитала его в какой-нибудь из книжек Уитли Лекаринга.
Пегги не стала ничего говорить.
— Знаю, — встрепенулась мама. — Знаю, как мы его назовем. Будем звать его Кромвелем. Как звали лорда-протектора.
— Назови лучше его Артуром, в честь короля, — предложила Пегги.
Мама довольно хмыкнула и рассмеялась.
— А и правда, малыш. Артур Стюарт! А ежели королю придется не по духу твое имечко, пускай посылает на нас войска, но все равно я ничего не изменю. Пусть уж лучше его величество меняет свое имя.
Несмотря на то что Пегги легла в постель далеко за полночь, проснулась она ранним утром. Ее разбудил стук копыт — ей даже не пришлось подходить окну, она и так узнала огонек сердца уезжающего священника. «Езжай, Троуэр, — про себя сказала она. — Не ты последний сбежишь отсюда этим утром, спасаясь от одиннадцатилетнего мальчишки».
Вскочив с кровати, она выглянула в выходящее на север окно. Сквозь деревья виднелось расположенное на холме кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Когда девочка умерла, Пегги пришлось забрать у нее ребенка. Нельзя, чтобы малыш почувствовал, как рука его мамы становится все холоднее и холоднее. Пегги взяла его к себе на руки. Он заворочался, но продолжал спать безмятежным детским сном. «Твоя мама умерла, малыш-полукровка, но у тебя будут моя мама и мой папа. Их любви хватит с избытком; тебе не придется выжимать ее по капельке, как это происходит с некоторыми детьми. Тебе, малыш, эта любовь поможет. Твоя мама отдала жизнь, чтобы принести тебя сюда, — ты всегда будешь помнить об этом и вырастешь настоящим человеком».
«Вырастешь настоящим человеком, — услышала она собственный шепот. — Будешь очень необычным человеком, как и я».
Она приняла решение, даже не успев понять, что именно решила. Она чувствовала, как ее будущее внезапно изменилось, хотя еще не видела, что в нем поменялось.
Девочка-рабыня предчувствовала, что ее ждет, — вовсе не обязательно быть светлячком, чтобы догадаться, что тебя ожидает в будущем. Ее ждала ужасная жизнь, она должна была лишиться ребенка, ей предстояло быть рабыней до конца своих дней. Однако она увидела тусклый лучик надежды, поняла, что еще может спасти малыша, и после этого не колебалась ни секунды, ибо даже призрачная надежда стоит того, чтобы ради нее пожертвовать жизнью.
"А теперь взгляните на меня, — подумала Пегги. — Я вижу все тропки жизни Элвина и понимаю, что впереди меня ждет только отчаяние, — конечно, мои муки ни в какое сравнение не идут с тем, что ожидало девочку-рабыню, но от этого не легче. Однако передо мной все время мелькает ярким всполохом мое будущее счастье, я все же могу завоевать Элвина и добиться его любви, хоть путь этот весьма необычен. Неужели, увидев такое будущее, я уткнусь лицом в ладони и буду смотреть, как надежда умирает? Неужели я сдамся только потому, что не знаю, как добраться до своего счастья?
Это забитое дитя смогло сотворить свою надежду из воска, пепла, перьев, своего молока и слюны, значит, я тоже могу управлять своей жизнью. Где-то ведь скрывается та ниточка, которая приведет меня к счастью. Но даже если я и не найду эту ниточку, то хоть попытаюсь — это все же лучше, чем отчаяние, которое будет караулить меня за каждым углом, ежели я останусь. Даже если мне не придется стать частичкой Элвина, когда он повзрослеет, что ж, это не столь суровая цена, которую пришлось заплатить чернокожей девочке за свободу своего ребенка.
Так что к тому времени, как Элвин войдет в Хатрак, меня здесь не будет".
Вот каким было ее решение. Почему она не додумалась до этого раньше? Из всех людей, живущих в Хатраке, уж ей-то следовало знать, что всегда, всегда есть какой-то выход. Люди говорят, что отчаяние и беды сами приходят в жизнь, что у обыкновенного человека нет выбора, но эта девочка-беглянка доказала, что выйти из положения можно всегда, — ведь смерть тоже может стать прямой, ровной дорогой.
«И мне не придется добывать перья черного дрозда, чтоб улететь отсюда».
Пегги сидела на полу, качая ребенка. Ею овладела твердая решимость — завтра утром, незадолго до появления Элвина, она покинет город. Каждый раз, когда ее посещал страх того, что она собралась сделать, Пегги опускала глаза на лежащую рядом девочку, и сразу приходило успокоение, настоящее спокойствие. "Может быть, девочка-беглянка, моя жизнь закончится точно так же, как и твоя, может, я тоже умру в каком-нибудь незнакомом, чужом доме. Но уж лучше неведомое, чем будущее, которое, ненавидя всем сердцем, я безропотно принимаю.
Но сделаю ли я это? Хватит ли мне сил, когда наступит время и пути назад не будет?" Сунув пальцы в шкатулку, она дотронулась до сорочки и, увидев будущее Элвина, чуть не запела от радости, как птичка. Раньше тропки будущего предвещали их встречу, после которой Пегги ждала жизнь отчаяния и тоски. Но сейчас таких тропок осталось лишь несколько — в основном же она видела, как Элвин приходит в Хатрак, повсюду ищет девочку-светлячка и вдруг обнаруживает, что ее нет. Решение, которое она приняла сегодня ночью, изменило будущее, закрыв большинство дорожек, которые вели к горю и отчаянию.
Мама привела Берри раньше, чем отец успел выкопать могилу. Анга Берри была полной, коренастой женщиной с улыбчивыми морщинками на лице, которых было много больше, чем морщинок от горестей и бед, хотя последних тоже хватало. Пегги хорошо знала Ангу — эта женщина нравилась ей куда больше, чем большинство людей в Хатраке. Да, у нее был вспыльчивый характер, но в сердце ее жило сострадание, и Пегги вовсе не удивилась, когда Анга прямо с порога кинулась к тельцу девочки, подняла уже похолодевшую руку и прижала к груди. Слова, которые она бормотала при этом, очень походили на некую колыбельную, а голос ее был тихим, нежным и сочувствующим.
— Она умерла, — сказал Мок Берри. — Но, насколько я вижу, с ребенком все в порядке.
Пегги поднялась и показала малыша Моку. Особенно горячих чувств она к этому человеку не испытывала, не то что к его жене. Мок Берри относился к тому роду мужчин, которые могут до крови выпороть ребенка только потому, что тот сказал что-нибудь не так, сделал что-нибудь не этак. И страшнее всего то, что, наказывая сына или дочь, Мок Берри не испытывал никакого гнева. Он вообще ничего не испытывал, такое впечатление, ему все равно — он может причинить боль, а может отпустить с миром. Однако трудился он не покладая рук, и пусть семейство никак не могло покинуть порог нищеты, оно все же как-то существовало; и ни один человек из тех, кто знавал Мока Берри, не обращал внимания на всякие разговоры типа «нет такого черномазого, что не крадет, и нет такой черномазой, которую нельзя было бы зазвать на сеновал».
— Здоровый мальчик, — подтвердил Мок и повернулся к маме. — А когда он вырастет и станет большущим, здоровенным чернокожим, вы, мэм, по-прежнему будете называть его своим сыном? Или отправите спать в сарай, вместе со скотом?
Да, этот человек не намеревался ходить вокруг да около, сразу брал быка за рога.
— Закрой рот, Мок, — приказала его жена. — И дайте-ка мне малютку, мисс. Если б я знала, что скоро у нас объявится такая крошка, я б не отрывала младшенького от груди и молоко еще осталось бы. Два месяца назад я перестала давать сынишке грудь, с той поры от него одни беспокойства, но ты, малыш, не такой, совсем не такой.
Она что-то ласково забормотала над ним, как шептала над его матерью, но мальчик даже не проснулся.
— Я же сказала, я воспитаю его как родного сына, — сказала мама.
— Простите, конечно, мэм, но я ни разу не слышал, чтобы белая женщина так поступала, — пожал плечами Мок.
— Я сказала, значит, так и будет, — непреклонно произнесла мама.
Мок на секунду-другую задумался.
— Я вам верю, — наконец кивнул он. — По-моему, не было такого, чтобы вы нарушали данное вами слово, даже если слово это давали чернокожим. — Он ухмыльнулся. — Многие белые считают, что солгать черномазому — это вовсе не грех, это, мол, не ложь.
— Мы сделаем, как вы просите, — вмешалась Анга Берри. — Всем, кто будет спрашивать, я буду отвечать, что это мой мальчик и мы отдали его вам, потому что слишком бедны.
— Но не забывайте, что это все ложь, — предупредил Мок. — Вы не думайте, был бы это наш ребенок, мы бы никогда не отдали его. И не думайте, что моя жена, будучи замужем за мной, может позволить белому человеку обрюхатить ее.
Мама с минуту внимательно изучала лицо Мока, как бы оценивая стоящего перед ней человека.
— Мок Берри, надеюсь, ты как-нибудь заглянешь к нам на огонек, навестишь мальчика и тогда сам убедишься, что белая женщина может держать свое слово.
— Да, мэм, — расхохотался Мок, — могу поспорить, вы настоящий борец за права человека.
Тут в дом вошел папа, с головы до ног покрытый потом и грязью. Он пожал руку Берри, и ему рассказали о решении, к которому пришли. Он тоже пообещал воспитать мальчика как родного сына. Но он подумал также о том, что даже маме не пришло в голову — он поклялся Пегги, что мальчику не будет отдаваться предпочтения перед ней. Пегги согласно кивнула. Ей не хотелось ничего говорить, потому что каждое слово либо было бы лживо, либо выдало бы ее намерения; она-то прекрасно знала, что в ближайшем будущем ее путь и путь этого мальчика не пересекутся.
— Мы, пожалуй, пойдем, миссис Гестер, — сказала Анга, передавая малыша маме. — Вдруг кто-нибудь из моих увидит страшный сон и проснется, так что мне лучше быть поблизости, иначе крики вы даже здесь услышите.
— Может, стоит вызвать священника помолиться над ее могилкой? — предложил Мок.
Папа как-то не подумал об этом.
— Да, кстати, у нас же ночует один священник, — вспомнил он.
Но Пегги не дала этой мысли укрепиться у него в голове.
— Нет, — отрубила она как можно резче.
Папа взглянул на нее и понял, что сейчас она говорит как светлячок. Так что спорить бесполезно.
— Да, сегодня не получится. Мок, — согласно кивнул он. — Опасно.
Мама проводила Ангу Берри за порог.
— Может, мне надо знать что-нибудь особенное? — беспокойно спросила она напоследок. — Чернокожие дети чем-нибудь отличаются от белокожих?
— Очень отличаются, — подтвердила Анга. — Но этот малыш наполовину белый, так что заботьтесь как следует о белой половинке, а черная сама о себе как-нибудь позаботится.
— Кормить как обычно? Коровьим молоком из свиного пузыря? — продолжала расспрашивать мама.
— Вы лучше меня все знаете, — сказала Анга. — Всему, что мне известно, я научилась у вас, миссис Гестер. Как и прочие женщины в округе. Что ж вы меня-то спрашиваете? Мне спать давно пора…
Как только Берри ушли, папа поднял тельце девочки и унес из дома. Гробика, чтобы похоронить умершую, не было, но тело наверняка завалят камнями, иначе могилу разроют собаки.
— Легкая, как перышко, — удивился он, подняв ее. — Словно головешка от хорошо прогоревшего бревна.
И Пегги была вынуждена признать, что он абсолютно прав. Вот и все, что от нее осталось. Прах. Она сожгла себя изнутри.
Пока Пегги лазала на чердак и доставала колыбельку, мама возилась с малышом. На этот раз Пегги никого не разбудила, не спал разве что все тот же священник. О, он сидел за дверью глаз не сомкнув, но за порог теперь и носа не высунет. Мама и Пегги приготовили малышу постельку в родительской спальне и уложили ребенка спать.
— Да, а что за имя у крошки? Он теперь осиротел, но мы же должны его как-то называть, — вспомнила мама.
— Если у него и было имя, его мама ничего об этом не сказала, — ответила Пегги. — В ее племени женщина получала имя, когда выходила замуж, а мужчина — когда убивал свою первую добычу.
— Ужас какой, — всплеснула руками мама. — Это не по-христиански. Она ведь так и умерла некрещеной.
— Она была крещена, — возразила Пегги. — Об этом позаботилась жена владельца плантации, откуда она бежала, — у них там все чернокожие были крещены.
Лицо мамы помрачнело.
— Видно, она считала, что этого достаточно, чтобы сделать из человека доброго христианина. Ну ничего, я подыщу для тебя имя, малыш. — Она загадочно улыбнулась. — Пегги, как ты думаешь, как отреагирует наш папа, если я назову крошку Гораций Гестер-младший?
— Умрет на месте, — немедленно ответила Пегги.
— Вот и я тоже так считаю, — согласилась мама. — А я вовсе не жажду рано овдоветь. Так что назовем его… Пегги, я ничего не могу придумать. Как обычно зовут чернокожих? Или назвать его как самого обыкновенного мальчика?
— Я знаю только одно имя, которое бытует среди чернокожих. Отелло, — пожала плечами Пегги.
— Страшное какое-то имя, — испугалась мама. — Ты наверняка вычитала его в какой-нибудь из книжек Уитли Лекаринга.
Пегги не стала ничего говорить.
— Знаю, — встрепенулась мама. — Знаю, как мы его назовем. Будем звать его Кромвелем. Как звали лорда-протектора.
— Назови лучше его Артуром, в честь короля, — предложила Пегги.
Мама довольно хмыкнула и рассмеялась.
— А и правда, малыш. Артур Стюарт! А ежели королю придется не по духу твое имечко, пускай посылает на нас войска, но все равно я ничего не изменю. Пусть уж лучше его величество меняет свое имя.
Несмотря на то что Пегги легла в постель далеко за полночь, проснулась она ранним утром. Ее разбудил стук копыт — ей даже не пришлось подходить окну, она и так узнала огонек сердца уезжающего священника. «Езжай, Троуэр, — про себя сказала она. — Не ты последний сбежишь отсюда этим утром, спасаясь от одиннадцатилетнего мальчишки».
Вскочив с кровати, она выглянула в выходящее на север окно. Сквозь деревья виднелось расположенное на холме кладбище.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57