Затем Уолли преднамеренно ткнул его в нос; было опасно наносить удар столь близко от глаз, но это должно было быть больно. Поток крови был весьма впечатляющим.
Приходя в себя перед бешеной атакой, Томияно спрыгнул назад с крышки люка. Уолли последовал за ним и погнал его спиной вперед по его собственной палубе, нанося безжалостные удары.
Зачем он позволил себя втянуть в подобное безумие? Не только лишь для того, чтобы произвести впечатление на Ннанджи или на моряков. Он как бы давал сигнал богам: «Вот моя плоть, а вот меч. Если я утратил право на жизнь, возьмите ее. Если объявлен приговор – приведите его в исполнение».
Рапира против меча – силы были явно неравны. Томияно мог идти на риск, который Уолли не мог себе позволить, поскольку все его неприятности сводились к очередной царапине, в то время как первая же ошибка Уолли могла оказаться последней. Ему приходилось также наносить сильные удары, в то время как в руке Томияно был меч Ннанджи, острее которого просто не было – он мог разрезать плоть столь же легко, как воздух; его прикосновение могло быть смертельным.
Однако у Уолли было два преимущества. Просто удивительно, какое ускорение могли придать мускулы Шонсу рапире за несколько дюймов ее движения, и сколь тяжкий удар он мог нанести. И, хотя капитан был удивительно ловок, Шонсу был лучшим в Мире.
Это было не состязание. Это была бойня.
И команда ничего не могла сделать. Их капитану не угрожала реальная опасность. Они вряд ли бы стали вмешиваться, если только он не позвал бы на помощь. А Томияно не стал бы звать на помощь, хотя исход поединка складывался явно не в его пользу – Уолли правильно его оценил.
Не слышалось ни звука, кроме тяжкого дыхания, отрывистого лязга металла и тяжелого топота сапог Уолли, когда он переступал с правой ноги на левую. Перепуганные моряки столпились вокруг. Ему уже приходилось заниматься этим прежде – Шонсу знал, как драться на палубе корабля. Его стиль полностью изменился. Ни суматоха, ни уходящая из-под ног палуба нисколько ему не мешали.
Мелькание рапиры и меча, казалось, превратилось в звенящий серебристый туман. Томияно отступил назад почти до предела, парируя удары, как только мог. Уолли неумолимо наступал, отбивая защиту противника, словно тот был паралитиком, пробивая ее, словно бумагу. Вскоре оба тяжело дышали и вспотели, но с капитана, кроме того, потоками текла кровь. Его спина, грудь и ребра были исцарапаны и ободраны, словно его высекли.
– Хватит! – выдохнул Уолли. – Бросай меч.
Однако бой продолжался.
Томияно был гордым человеком. Он не мог сдаться. Он не мог позвать на помощь. Он испробовал все, что знал, и несмотря на это оказался побежден. Тем не менее он не мог сдаться.
Уолли перестал наносить удары, продолжая парировать выпады противника.
– Я сказал, брось меч!
Томияно все еще пытался убить своего противника. Их безумная погоня по палубе закончилась, и выпады его становились все слабее и неувереннее, но он не собирался сдаваться.
Уолли решил, что придется сломать ему ключицу.
– Последний шанс, моряк!
Внезапно капитан перехватил меч обеими руками и нанес мощный, протяжный, медленный удар сверху вниз, словно косой или клюшкой для гольфа. Уолли попытался парировать его, но меч выбил у него из рук рапиру и прорезал килт, повредив бедренную артерию. Вот это удар !
Он лежал на спине, глядя на пару торжествующих, обезумевших от боли глаз позади лезвия, занесенного для последнего удара, на фоне ослепительно ярких парусов и неба, слыша лишь удары собственного сердца, выталкивавшего из его тела жизнь алым фонтаном. Время застыло навечно. Никто не дышал. Затем моряк выругался и отвернулся, убрав меч.
Уолли попытался сесть, и тут кто-то погасил свет.
Книга третья
Меч носит другой
1
Ннанджи бросился вперед, на ходу вспоминая сутру «Как останавливать кровь», но его опередил один из моряков, уже зажимавший пальцами пах Шонсу. Появилась Тана с ведром воды – речной народ явно знал, что делать, когда рядом нет лекарей.
Ннанджи оставил раненого воина на их попечение, удовлетворившись тем, что убрал с дороги Джию. Она бы все равно ничем не помогла, только перемазалась бы в крови. Над Шонсу возникла тень опустившейся на колени Броты, явно знавшей свое дело.
– Ему нужна теплая постель, – сказал он Джии, ведя ее назад к рубке. – Там в сундуках есть одеяла.
Подойдя к двери, они услышали странный рыдающий звук. Он исходил от Телки, которая, вероятно, выбралась наружу, чтобы понаблюдать за схваткой. Она и раньше уже так завывала, сердито вспомнил он – что за ошибка природы! Он дал ей пощечину. Она сразу же вернулась к своему обычному тупо-молчаливому состоянию. Джия прошла мимо нее.
Жрец все еще сидел на ступенях, словно постаревший на тысячу лет, потрясенный до глубины души.
– С тобой все в порядке, старик? – спросил Ннанджи. Хонакура кивнул, потом взял себя в руки и улыбнулся.
Катанджи…
– Мух ловишь, новичок?
– Э… нет!
– Нет… дальше?
– Нет, наставник.
– Тогда закрой рот и стой смирно.
«Ответственность», – говорил Шонсу.
Из толпы доносился голос Броты:
– Он приходит в себя. Вставь ему рукоятку ножа между зубами… иглу…
– Да, она явно знала, что делает.
Ннанджи глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Общее настроение переменилось. Даже речные крысы должны были оценить демонстрацию воинского мастерства, свидетелями которой они только что были – невероятно! Они не могли отправить подобного героя на корм рыбам, а сейчас, похоже, им этого и не хотелось. Так что он мог немного расслабиться и подождать, пока Шонсу придет в себя. Однако ему нужен был его меч; он снова двинулся вперед в поисках капитана.
Томияно стоял, опираясь на фальшборт, судя по всему, едва держась на ногах. Рядом с ним хлопотала пожилая женщина, пытаясь обтереть его полотенцем. Он сопротивлялся ее попыткам, прижимая одной рукой тряпку к кровоточащему носу, а в другой сжимая меч Ннанджи. Его глаза были затуманены от боли, и он все еще с трудом дышал, весь в царапинах, порезах и ссадинах, от пропитавшихся потом волос до измазанных кровью Шонсу ног.
Для штатского он выдержал неплохую схватку, вероятно, лучшую из всех, какие Ннанджи когда-либо видел. Даже если Шонсу и сумел его как следует отделать, моряку удалось парировать многие из ударов, и даже одна удачная попытка была подвигом в поединке с Шонсу. Он продолжал держаться на ногах, что недвусмысленно говорило о его силе воли. Он с усилием сосредоточился и увидел Ннанджи; женщина предусмотрительно отошла.
Ннанджи протянул руку.
– Могу я получить назад свой меч, капитан?
Томияно убрал тряпку от лица и поднял меч, так что его острие почти касалось пупка Ннанджи. Рука моряка тряслась, что было не удивительно, и острый конец покачивался перед мишенью.
– Что ты станешь с ним делать, сынок?
– Уберу его в ножны, моряк.
Несколько минут они продолжали пристально смотреть друг на друга. Кровь текла из разбитого носа капитана и сочилась из его порезов. Если бы моряки были пиратами, и собирались скормить Шонсу пираньям, это был самый подходящий момент для того, чтобы воткнуть Ннанджи в живот его собственный меч. Однако ему уже не в первый раз угрожали мечом, и ничего не оставалось делать, кроме как ждать и смотреть, и он ждал. Рука его была неподвижна – рука же капитана тряслась. Другие моряки наблюдали за ними. Это было очень важно Они оба стояли так достаточно долго, пока дыхание моряка постепенно успокаивалось, но в конце концов Ннанджи почувствовал, что они меняются ролями – уже не моряку было интересно, боится ли он меча у своего живота, а ему самому было интересно – не боится ли моряк вернуть ему меч. Наконец Томияно опустил меч, вытер лезвие тряпкой и протянул его Ннанджи, рукояткой вперед.
Ннанджи взял меч, убрал в ножны и сказал:
– Спасибо.
И ушел.
Все прошло достаточно гладко.
Толпа вокруг раненого еще не разошлась, так что он направился к рубке, чтобы посмотреть, приготовлена ли уже постель… и у двери снова столкнулся лицом к лицу с Хонакурой. Старик явно оправился от потрясения – он иронически улыбался, в своей обычной манере.
– Ну, старик? Этому у тебя тоже найдется объяснение?
– Объяснения – как вино, адепт, – ответил жрец. – Когда их слишком много за один день, это может быть вредно.
Проклятые стариковские увертки!
– А может быть, как хлеб, который печет моя мать: очень хороший, пока свежий, но чем дальше, тем труднее его проглотить.
Старик лишь покачал головой, и Ннанджи выпалил:
– Почему Она его не защитила?
– Она это сделала.
Он взглянул на собравшихся вокруг Броты и раненого воина.
– Это защита? Я не видел никаких чудес.
Хонакура сухо усмехнулся.
– Я видел два! Ты смог бы получить подобную взбучку, а потом не довести дело до конца?
Ннанджи задумался.
– Наверное, нет. А ведь его унизили перед всей командой.
– В чем-то это помогло.
– Как? Впрочем, неважно. Какое второе чудо?
Старик снова хихикнул, отчего можно было прийти в ярость.
– Я даю тебе возможность самому догадаться, адепт.
– У меня нет времени играть в игрушки, – огрызнулся Ннанджи. – И без того дел по горло.
Он направился в рубку, ощущая странное раздражение от глупой ухмылки старика.
– Шонсу перевязали, отнесли в рубку и уложили на синий ватный матрас. Брота посмотрела на него, молча бросив взгляд в сторону Ннанджи, затем вперевалку вышла. Остальная команда последовала за ней.
Джия начала смывать кровь с тела своего господина. Он был без сознания и бледен как… просто очень бледен. Ннанджи взял его заколку для волос, перевязь и меч. Он сел на один из сундуков и проверил мешочки. Шонсу говорил ему о сапфирах, но Ннанджи лишь присвистнул при их виде и поспешно положил их в собственный мешочек, прежде чем кто-либо увидит. Затем он пересчитал все деньги своего наставника. «Мое добро – твое добро», но он намеревался хранить их отдельно. Пока он выложил свои собственные монеты на сундук. Из окна подул холодный ветер, шевеля его косичку.
Он снял свои ножны, заменив их на ножны Шонсу, а затем сел и какое-то время разглядывал седьмой меч, прежде чем убрать его в ножны за спиной. Он пожалел, что у него нет зеркала – наверняка ни одному Четвертому еще не приходилось носить подобного меча. С некоторой неохотой он спрятал в свою сумку и зажим для волос.
Появился Катанджи, все еще бледный. Ннанджи подозвал его к себе.
– Сколько у тебя денег, подопечный?
– Пять золотых, две серебряных, три оловянных и четырнадцать медных, наставник, – удивленно ответил Катанджи.
Откуда у этого сорванца столько?
– Ладно. Пересчитай мои, хорошо?
Катанджи моргнул, но присел возле сундука и сосчитал, не прибегая к помощи пальцев:
– Сорок три золотых, девятнадцать серебряных, одна оловянная и шесть медных.
Правильно.
– Тогда возьми их и позаботься о них для меня, – сказал Ннанджи.
Его брат повиновался, сунув монеты в свою сумку.
– Они не собираются высаживать нас на берег, – сказал он. – Другие хотели, но Брота не позволила – пока. Капитана отвели в трюм. Он… он будет жить?
– Шонсу? Конечно.
Катанджи с сомнением посмотрел на раненого, затем его лицо приобрело выражение, которое их мать называла «вареным».
– Ннанджи… Они не хотят со мной разговаривать, когда у меня меч.
Ннанджи открыл рот, чтобы изречь несколько истин о поведении, подобающем воину… и вспомнил.
– Тогда сними его.
На лице мальчишки отразилась неподдельная радость. С невероятной быстротой он обернул вокруг бедер дурацкую повязку – словно боялся, что Ннанджи может передумать. Затем он привязал к поясу мешочек с деньгами и убежал. Однако будет еще достаточно времени, чтобы сделать из него воина, когда они все покинут этот проклятый плавучий сарай.
Прошло два или три часа; Ннанджи решил оставаться там, где был. Это была лучшая оборонительная позиция, какую только можно было найти, и при этом он мог следить за Шонсу. Раненый находился в сознании, но не полностью. Когда к нему обращались, он открывал глаза и, похоже, понимал, но большую часть времени просто лежал и постоянно метался, часто прося пить, и Джия давала ему воды через соломинку. Потом он снова ложился и закрывал глаза. Он непрерывно дрожал и потел. Она не покидала его. У двери был положен свернутый матрас, чтобы Виксини случайно не уполз, но ребенок пока вел себя хорошо.
Ннанджи немного поиграл с Виксини и немного поговорил с рабыней, но в основном он думал об искусстве фехтования. Техника боя на борту корабля была очень интересной; очень мало работы ногами, и лишь короткие шаги. Огромная работа для руки и плеча – уколы, а не удары лезвием. Он бы не смог сражаться на равных с Томияно, даже на суше. Но он наверняка победил бы там Тану – она бы даже не сумела приблизиться к нему. И тем не менее, на корабле он со всей очевидностью снова выглядел новичком. Хороший воин должен уметь сражаться в любых условиях, и Шонсу определенно умел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Приходя в себя перед бешеной атакой, Томияно спрыгнул назад с крышки люка. Уолли последовал за ним и погнал его спиной вперед по его собственной палубе, нанося безжалостные удары.
Зачем он позволил себя втянуть в подобное безумие? Не только лишь для того, чтобы произвести впечатление на Ннанджи или на моряков. Он как бы давал сигнал богам: «Вот моя плоть, а вот меч. Если я утратил право на жизнь, возьмите ее. Если объявлен приговор – приведите его в исполнение».
Рапира против меча – силы были явно неравны. Томияно мог идти на риск, который Уолли не мог себе позволить, поскольку все его неприятности сводились к очередной царапине, в то время как первая же ошибка Уолли могла оказаться последней. Ему приходилось также наносить сильные удары, в то время как в руке Томияно был меч Ннанджи, острее которого просто не было – он мог разрезать плоть столь же легко, как воздух; его прикосновение могло быть смертельным.
Однако у Уолли было два преимущества. Просто удивительно, какое ускорение могли придать мускулы Шонсу рапире за несколько дюймов ее движения, и сколь тяжкий удар он мог нанести. И, хотя капитан был удивительно ловок, Шонсу был лучшим в Мире.
Это было не состязание. Это была бойня.
И команда ничего не могла сделать. Их капитану не угрожала реальная опасность. Они вряд ли бы стали вмешиваться, если только он не позвал бы на помощь. А Томияно не стал бы звать на помощь, хотя исход поединка складывался явно не в его пользу – Уолли правильно его оценил.
Не слышалось ни звука, кроме тяжкого дыхания, отрывистого лязга металла и тяжелого топота сапог Уолли, когда он переступал с правой ноги на левую. Перепуганные моряки столпились вокруг. Ему уже приходилось заниматься этим прежде – Шонсу знал, как драться на палубе корабля. Его стиль полностью изменился. Ни суматоха, ни уходящая из-под ног палуба нисколько ему не мешали.
Мелькание рапиры и меча, казалось, превратилось в звенящий серебристый туман. Томияно отступил назад почти до предела, парируя удары, как только мог. Уолли неумолимо наступал, отбивая защиту противника, словно тот был паралитиком, пробивая ее, словно бумагу. Вскоре оба тяжело дышали и вспотели, но с капитана, кроме того, потоками текла кровь. Его спина, грудь и ребра были исцарапаны и ободраны, словно его высекли.
– Хватит! – выдохнул Уолли. – Бросай меч.
Однако бой продолжался.
Томияно был гордым человеком. Он не мог сдаться. Он не мог позвать на помощь. Он испробовал все, что знал, и несмотря на это оказался побежден. Тем не менее он не мог сдаться.
Уолли перестал наносить удары, продолжая парировать выпады противника.
– Я сказал, брось меч!
Томияно все еще пытался убить своего противника. Их безумная погоня по палубе закончилась, и выпады его становились все слабее и неувереннее, но он не собирался сдаваться.
Уолли решил, что придется сломать ему ключицу.
– Последний шанс, моряк!
Внезапно капитан перехватил меч обеими руками и нанес мощный, протяжный, медленный удар сверху вниз, словно косой или клюшкой для гольфа. Уолли попытался парировать его, но меч выбил у него из рук рапиру и прорезал килт, повредив бедренную артерию. Вот это удар !
Он лежал на спине, глядя на пару торжествующих, обезумевших от боли глаз позади лезвия, занесенного для последнего удара, на фоне ослепительно ярких парусов и неба, слыша лишь удары собственного сердца, выталкивавшего из его тела жизнь алым фонтаном. Время застыло навечно. Никто не дышал. Затем моряк выругался и отвернулся, убрав меч.
Уолли попытался сесть, и тут кто-то погасил свет.
Книга третья
Меч носит другой
1
Ннанджи бросился вперед, на ходу вспоминая сутру «Как останавливать кровь», но его опередил один из моряков, уже зажимавший пальцами пах Шонсу. Появилась Тана с ведром воды – речной народ явно знал, что делать, когда рядом нет лекарей.
Ннанджи оставил раненого воина на их попечение, удовлетворившись тем, что убрал с дороги Джию. Она бы все равно ничем не помогла, только перемазалась бы в крови. Над Шонсу возникла тень опустившейся на колени Броты, явно знавшей свое дело.
– Ему нужна теплая постель, – сказал он Джии, ведя ее назад к рубке. – Там в сундуках есть одеяла.
Подойдя к двери, они услышали странный рыдающий звук. Он исходил от Телки, которая, вероятно, выбралась наружу, чтобы понаблюдать за схваткой. Она и раньше уже так завывала, сердито вспомнил он – что за ошибка природы! Он дал ей пощечину. Она сразу же вернулась к своему обычному тупо-молчаливому состоянию. Джия прошла мимо нее.
Жрец все еще сидел на ступенях, словно постаревший на тысячу лет, потрясенный до глубины души.
– С тобой все в порядке, старик? – спросил Ннанджи. Хонакура кивнул, потом взял себя в руки и улыбнулся.
Катанджи…
– Мух ловишь, новичок?
– Э… нет!
– Нет… дальше?
– Нет, наставник.
– Тогда закрой рот и стой смирно.
«Ответственность», – говорил Шонсу.
Из толпы доносился голос Броты:
– Он приходит в себя. Вставь ему рукоятку ножа между зубами… иглу…
– Да, она явно знала, что делает.
Ннанджи глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Общее настроение переменилось. Даже речные крысы должны были оценить демонстрацию воинского мастерства, свидетелями которой они только что были – невероятно! Они не могли отправить подобного героя на корм рыбам, а сейчас, похоже, им этого и не хотелось. Так что он мог немного расслабиться и подождать, пока Шонсу придет в себя. Однако ему нужен был его меч; он снова двинулся вперед в поисках капитана.
Томияно стоял, опираясь на фальшборт, судя по всему, едва держась на ногах. Рядом с ним хлопотала пожилая женщина, пытаясь обтереть его полотенцем. Он сопротивлялся ее попыткам, прижимая одной рукой тряпку к кровоточащему носу, а в другой сжимая меч Ннанджи. Его глаза были затуманены от боли, и он все еще с трудом дышал, весь в царапинах, порезах и ссадинах, от пропитавшихся потом волос до измазанных кровью Шонсу ног.
Для штатского он выдержал неплохую схватку, вероятно, лучшую из всех, какие Ннанджи когда-либо видел. Даже если Шонсу и сумел его как следует отделать, моряку удалось парировать многие из ударов, и даже одна удачная попытка была подвигом в поединке с Шонсу. Он продолжал держаться на ногах, что недвусмысленно говорило о его силе воли. Он с усилием сосредоточился и увидел Ннанджи; женщина предусмотрительно отошла.
Ннанджи протянул руку.
– Могу я получить назад свой меч, капитан?
Томияно убрал тряпку от лица и поднял меч, так что его острие почти касалось пупка Ннанджи. Рука моряка тряслась, что было не удивительно, и острый конец покачивался перед мишенью.
– Что ты станешь с ним делать, сынок?
– Уберу его в ножны, моряк.
Несколько минут они продолжали пристально смотреть друг на друга. Кровь текла из разбитого носа капитана и сочилась из его порезов. Если бы моряки были пиратами, и собирались скормить Шонсу пираньям, это был самый подходящий момент для того, чтобы воткнуть Ннанджи в живот его собственный меч. Однако ему уже не в первый раз угрожали мечом, и ничего не оставалось делать, кроме как ждать и смотреть, и он ждал. Рука его была неподвижна – рука же капитана тряслась. Другие моряки наблюдали за ними. Это было очень важно Они оба стояли так достаточно долго, пока дыхание моряка постепенно успокаивалось, но в конце концов Ннанджи почувствовал, что они меняются ролями – уже не моряку было интересно, боится ли он меча у своего живота, а ему самому было интересно – не боится ли моряк вернуть ему меч. Наконец Томияно опустил меч, вытер лезвие тряпкой и протянул его Ннанджи, рукояткой вперед.
Ннанджи взял меч, убрал в ножны и сказал:
– Спасибо.
И ушел.
Все прошло достаточно гладко.
Толпа вокруг раненого еще не разошлась, так что он направился к рубке, чтобы посмотреть, приготовлена ли уже постель… и у двери снова столкнулся лицом к лицу с Хонакурой. Старик явно оправился от потрясения – он иронически улыбался, в своей обычной манере.
– Ну, старик? Этому у тебя тоже найдется объяснение?
– Объяснения – как вино, адепт, – ответил жрец. – Когда их слишком много за один день, это может быть вредно.
Проклятые стариковские увертки!
– А может быть, как хлеб, который печет моя мать: очень хороший, пока свежий, но чем дальше, тем труднее его проглотить.
Старик лишь покачал головой, и Ннанджи выпалил:
– Почему Она его не защитила?
– Она это сделала.
Он взглянул на собравшихся вокруг Броты и раненого воина.
– Это защита? Я не видел никаких чудес.
Хонакура сухо усмехнулся.
– Я видел два! Ты смог бы получить подобную взбучку, а потом не довести дело до конца?
Ннанджи задумался.
– Наверное, нет. А ведь его унизили перед всей командой.
– В чем-то это помогло.
– Как? Впрочем, неважно. Какое второе чудо?
Старик снова хихикнул, отчего можно было прийти в ярость.
– Я даю тебе возможность самому догадаться, адепт.
– У меня нет времени играть в игрушки, – огрызнулся Ннанджи. – И без того дел по горло.
Он направился в рубку, ощущая странное раздражение от глупой ухмылки старика.
– Шонсу перевязали, отнесли в рубку и уложили на синий ватный матрас. Брота посмотрела на него, молча бросив взгляд в сторону Ннанджи, затем вперевалку вышла. Остальная команда последовала за ней.
Джия начала смывать кровь с тела своего господина. Он был без сознания и бледен как… просто очень бледен. Ннанджи взял его заколку для волос, перевязь и меч. Он сел на один из сундуков и проверил мешочки. Шонсу говорил ему о сапфирах, но Ннанджи лишь присвистнул при их виде и поспешно положил их в собственный мешочек, прежде чем кто-либо увидит. Затем он пересчитал все деньги своего наставника. «Мое добро – твое добро», но он намеревался хранить их отдельно. Пока он выложил свои собственные монеты на сундук. Из окна подул холодный ветер, шевеля его косичку.
Он снял свои ножны, заменив их на ножны Шонсу, а затем сел и какое-то время разглядывал седьмой меч, прежде чем убрать его в ножны за спиной. Он пожалел, что у него нет зеркала – наверняка ни одному Четвертому еще не приходилось носить подобного меча. С некоторой неохотой он спрятал в свою сумку и зажим для волос.
Появился Катанджи, все еще бледный. Ннанджи подозвал его к себе.
– Сколько у тебя денег, подопечный?
– Пять золотых, две серебряных, три оловянных и четырнадцать медных, наставник, – удивленно ответил Катанджи.
Откуда у этого сорванца столько?
– Ладно. Пересчитай мои, хорошо?
Катанджи моргнул, но присел возле сундука и сосчитал, не прибегая к помощи пальцев:
– Сорок три золотых, девятнадцать серебряных, одна оловянная и шесть медных.
Правильно.
– Тогда возьми их и позаботься о них для меня, – сказал Ннанджи.
Его брат повиновался, сунув монеты в свою сумку.
– Они не собираются высаживать нас на берег, – сказал он. – Другие хотели, но Брота не позволила – пока. Капитана отвели в трюм. Он… он будет жить?
– Шонсу? Конечно.
Катанджи с сомнением посмотрел на раненого, затем его лицо приобрело выражение, которое их мать называла «вареным».
– Ннанджи… Они не хотят со мной разговаривать, когда у меня меч.
Ннанджи открыл рот, чтобы изречь несколько истин о поведении, подобающем воину… и вспомнил.
– Тогда сними его.
На лице мальчишки отразилась неподдельная радость. С невероятной быстротой он обернул вокруг бедер дурацкую повязку – словно боялся, что Ннанджи может передумать. Затем он привязал к поясу мешочек с деньгами и убежал. Однако будет еще достаточно времени, чтобы сделать из него воина, когда они все покинут этот проклятый плавучий сарай.
Прошло два или три часа; Ннанджи решил оставаться там, где был. Это была лучшая оборонительная позиция, какую только можно было найти, и при этом он мог следить за Шонсу. Раненый находился в сознании, но не полностью. Когда к нему обращались, он открывал глаза и, похоже, понимал, но большую часть времени просто лежал и постоянно метался, часто прося пить, и Джия давала ему воды через соломинку. Потом он снова ложился и закрывал глаза. Он непрерывно дрожал и потел. Она не покидала его. У двери был положен свернутый матрас, чтобы Виксини случайно не уполз, но ребенок пока вел себя хорошо.
Ннанджи немного поиграл с Виксини и немного поговорил с рабыней, но в основном он думал об искусстве фехтования. Техника боя на борту корабля была очень интересной; очень мало работы ногами, и лишь короткие шаги. Огромная работа для руки и плеча – уколы, а не удары лезвием. Он бы не смог сражаться на равных с Томияно, даже на суше. Но он наверняка победил бы там Тану – она бы даже не сумела приблизиться к нему. И тем не менее, на корабле он со всей очевидностью снова выглядел новичком. Хороший воин должен уметь сражаться в любых условиях, и Шонсу определенно умел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54