— Гуль!
— Что тебе?
Арслан отозвался не сразу.
— Юз-баши тебя испугался. Почему?
— Кто знает? — пожал плечами Дмитрий.
Арслан помялся.
— А может, ты и вправду злой дух, как говорят? — спросил он, пряча глаза.
Дмитрий не до конца понял, о чем его спросил Арслан, и собрался переспросить, но в это время его желудок, в котором плескалось выпитое вино, разразился громким бурчанием, похожим на угрожающее рычание собаки.
Арслан округлил глаза и прыснул.
— Что ты сказал? — спросил Дмитрий. — Повтори!
— А, не важно… — с довольным видом отмахнулся Арслан.
Дмитрий удивленно пожал плечами. Черт их разберет…
Он до сих пор не совсем понимал, как его здесь воспринимают. Его рост и в будущем — бывшем настоящем — выбивался из рамок “среднего”, но по сравнению с людьми азиатского средневековья он действительно был самым настоящим гигантом, на добрых полметра возвышаясь над их макушками. И был бы он банальной “жердиной” — худым, но длинным. Нет же! Еще в армии он постарался нарастить соответствующие росту мускулы и потом регулярно посещал тренажерный зал, чтобы тело не подернулось жирком. Хотя занятия с Игорем могли с кого угодно спустить лишнее сало, но и тогда он не прекратил забавляться со штангой и тренажерами: энергии у него всегда было хоть отбавляй, и Дмитрий предпочитал давать ей выход, выжимая восьмидесятикилограммовую штангу.
Но здешние “невысоклики” моментально привыкли к нему, словно знали с самого рождения. Поначалу скопом бегали полюбоваться на диковинку, но вскоре прекратили. Он обратил внимание, что их больше удивляет цвет его кожи и глаз, нежели рост.
Дмитрий снова вспомнил убитого из-за девчонки солдата. Напал ведь… Плюнул на разницу в весовых категориях и напал. Пусть даже со спины. А родственничек, будь он неладен, пообещал, что прикончит.
Дмитрий прикинул, каким же образом родня убитого будет осуществлять мщение. Навалятся всем гуртом? Тогда он точно рискует пресечь некий древний среднеазиатский род. Но у каждого в роду есть родственники в другом роду. Те обидятся в свою очередь. И пойдет цепная реакция…
— Всех убью… — пробурчал он по-русски и поймал себя на том, что тихо смеется, — впервые с тех самых пор, как полностью осознал, куда же попал.
Солдата они нашли без труда. Арслан объяснил ему, в чем дело. Тот блеснул на Дмитрия глазами.
— Все скажу… — сразу согласился он и сделал паузу, — если научишь меня. Договорились?
— Договорились, — усмехнулся Дмитрий.
Нет безнадежнее занятия, чем обучать человека “секрету”, сути которого сам не понимаешь. “Получит раз двадцать деревяшкой по загривку, — решил он, — придет к выводу, что туп, и успокоится”.
Он не вел календаря, отсчитывая дни пребывания в прошлом: незачем. Не Робинзон же Крузо на необитаемом острове, сохраняющий видимость нормальной человеческой жизни в надежде на возвращение в лоно цивилизации. Вокруг и так были люди и цивилизация. Старая добрая человеческая цивилизация, удобренная костями и политая кровью.
Интересно, конечно, в какой именно год он попал, но, не зная языка, он не имел и возможности разобраться с календарем. Язык-то Дмитрий, разумеется, выучит, но трудности и тогда останутся: Дмитрий припоминал, что мусульманское летосчисление отличается от европейского, причем разница составляет несколько веков. А вот на сколько именно лет, вспомнить не мог, как ни старался.
Суть его плана была проста и, может быть, даже гениальна, если учитывать, что его знаний истории вообще, не говоря уже об истории Средней Азии, вряд ли набралось бы даже на хилую троечку на экзамене в средней школе. Давно он учил эту науку, и все, что знал, выветрилось из памяти за неприменимостью.
Зачем инженеру-радиоэлектронщику история? У него интересы другие.
А пришлось вспоминать. Все, что только могло пригодиться. Все, что даст ему возможность претворить свой план в жизнь. Книга, которую он однажды пробежал глазами, была только о Тамерлане. И она — краеугольный камень, на котором зиждился его план! Но больше у Дмитрия ничего не было — никакой другой полезной информации. Он внимательно наблюдал за людьми, что окружали его день и ночь, стараясь понять, где и как он может впоследствии допустить ошибку и каким образом ее избежать.
Его план был поистине сумасшедшим: прибрать к рукам самого Тамерлана. Как? Да очень просто — сказать, кто он, Дмитрий, на самом деле. Пришелец из будущего. И не просто пришелец, но — посланец Аллаха. В этом была своя логика, которая позволяла рассчитывать на выигрыш. Во-первых, сама идея машины времени появится только столетия спустя, а все, что выходит за привычную грань сумасшествия, уже откровение. А в средние века тем паче: тогда свободной воли у человека был нуль — все решали либо Бог, либо черт. Дмитрия окружали именно такие люди — с самого рождения все их поступки были продиктованы волей свыше, и никак иначе. Аллах, он все может: и время вспять повернуть, и мироздание обрушить, которое сам и построил. Чудеса — его стезя. В средневековье вера в чудеса была столь же естественной, как в его время неверие, и Тамерлан в этом ничуть не отличается от сотен тысяч своих подданных.
Во-вторых, Тимур, как и всякий правитель древности, только и грезил, как бы оставить след в вечности. В назидание потомкам он, правда, утесов надписями не испещрял, но мысли о собственном величии посещали его часто. Если верить той книге, у Хромца был свой пунктик: сколько-то там десятков поколений его потомков будут править на Земле, осчастливливая ее своим присутствием. Эта Тимурова идея упоминалась в книге несколько раз: то ему во сне снится, то святой предсказывает. И можно будет обрадовать старика — мол, помнят о тебе и спустя века, и потомки твои правят… Можно и приврать, кто проверит?
Поэтому Дмитрий нагрузил ум еще одной задачей: построить химерический мир будущего, откуда явился. Следовало быть осторожным: обо многом и многом Тамерлану знать совсем не следовало. Например, об автомате Калашникова, самолетах и прочих “чудесах” будущего, потому что играть в янки при дворе короля Артура — занятие преглупейшее. Может, в это время и есть гении, способные воспринять, что человек может летать, как птица, но таких единицы, а может, он и вовсе один на все это столпотворение, но его-то как раз и считают чокнутым: должны ведь существовать границы, за которыми взаимопонимание уже невозможно. Пока диалог строится на обиходных вещах и понятиях — еда, дом, мужчина, женщина, хорошо, плохо, — все в порядке; но стоит заикнуться о шайтан-арбе, что может ехать без помощи лошади… О планерах, самолетах, даже воздушных шарах и думать не стоит. Не то поставят на верхушку минарета и предложат продемонстрировать умение летать, а потом торжественно произнесут над тем, что останется: “Слава Аллаху! Рожденный ползать летать не может… ” Леонардо да Винчи бы понял: он сам проектировал и крылышки, чтоб летать, и геликоптер. Но даже да Винчи Дмитрию не удалось бы объяснить, что такое Интернет и сотовая связь.
Он совершенно не думал, что может и проиграть: Тамерлан ему не поверит, а если и поверит, то объявит его появление из будущего, допустим, кознями мусульманского дьявола. Он не боялся потерять жизнь, которую уже, собственно, потерял: жизнь — не только биологическое существование, поэтому терять ему было нечего, кроме дыхания. В последнем, впрочем, он сейчас впервые усомнился.
Но так или иначе, а первостепенная задача — освоить язык настолько, чтобы он мог внятно объясниться с Хромцом. И никуда Тамерлан не денется: зерно будет посеяно, останется подождать всходов.
* * *
Дмитрий улегся на волчью шкуру и подложил под голову кулак. Сквозь тонкую стенку палатки были слышны разговоры солдат у костра, временами в их болтовне звучали уже знакомые слова. Смысл же всякого незнакомого он пытался уловить из контекста. Но вскоре это занятие его утомило.
— Терпение, мой друг, терпение, — пробормотал он себе. — Тамерлан о тебе помнит.
И сам вспомнил, как, будучи еще только “поставлен на довольствие”, имел рандеву с двумя местными полиглотами. Заявились они тогда с целой компанией — все рассматривали его, а двое пытались говорить на разных языках; в некоторых мелькали порой знакомые на слух созвучия, а потом он услышал даже старославянский. Однако они ушли ни с чем. Он разводил руками, показывая: “Не понимаю” — и гордо бил себя в грудь: “Эмир Темир нукер”. Не среагировал и на старославянский — черт их знает, что у них там с Русью…
Дмитрий закрыл глаза, ожидая, когда придет сон, а вместе с ним и “бесконечное падение”. Это была еще одна загадка, решения которой он даже не старался найти: с того момента, как он окончательно осознал, где находится, каждую ночь ему с маниакальным упорством снился один и тот же сон. Он падал. Из никуда в никуда. Все, что он помнил, проснувшись, — томительное ощущение свободного падения, в которое проваливался, едва заснув.
Он предполагал, что его будет мучить ностальгия, что изведут сны, в которых он снова, как ни в чем не бывало, живет в Питере. Утром отправляется на работу, а вечером фехтует с Игорем или сидит дома. Или же развлекается каким-нибудь иным способом…
Не тут-то было. Ему не снился Питер, не снилась работа, не снился Игорь. Даже Велимир больше не снился. Он просто каждую ночь падал куда-то и все никак не мог упасть.
После первых трех ночей “падения” Дмитрий встревожился: слишком уж было оно реальным. И даже втайне понадеялся, что так начинается “перелет” обратно. Но он продолжал жить в прошлом, а появившаяся надежда на возвращение только мешала, разъедая, как червь. И он запретил себе размышлять о сне. Скорее всего, так отыгрывается депрессия или… В лучшем случае это просто депрессия — диагноз самому себе он поставить затруднялся. Несмотря на тягостное сновидение, он высыпался и по утрам не чувствовал себя разбитым. А потому решил, что рано или поздно “падение” прекратится. И еще вопрос: стоит ли этому радоваться, когда оно прекратится? Может, тогда и начнет сниться Питер и потерянное навсегда удобное, привычное время — с автомобилями, самолетами, метро, компьютерами, озоновыми дырами, террористами всех по-шибов и черт-те чем еще. Вот тогда он и взвоет. Лучше уж еженощно “падать” неведомо куда, чем просыпаться, скрипя зубами от бессилия.
* * *
Дмитрий “падал” и в эту ночь. Причем у сновидения было существенное отличие: он твердо знал, что на этот раз упадет. Достигнет неведомого дна.
Остановиться он не мог. И ужас тихо и вкрадчиво заполнял его тем больше, чем ярче становилось ощущение близости последней точки. Человеку, бывает, снится, что он падает, но всегда вовремя приходит спасительное пробуждение. Это закон. Но Дмитрий хотел проснуться — и не мог.
Он достиг дна — жуткий удар сотряс все существо. Боль была самая настоящая. Но даже она не погасила удивления: летел он лицом вниз, а ударился спиной.
Дмитрий лежал, и боль потихонечку отходила, отпускала — и наконец прошла совсем. Тогда он понял, что больше лежать нет никакого смысла. И потихонечку поднялся. Сразу за зрачками, словно обволакивая глазные яблоки, начиналась темнота. Но кое-что он все-таки мог увидеть. Если обернется. Он знал, что именно. Вернее, кого. Самого себя. И знал, что делать этого ни в коем случае нельзя.
Не оборачиваясь, он, неуверенный, шагнул вперед: вокруг была только тьма — и ничего, кроме тьмы…
* * *
Он проснулся и сел на бывшей постели Мансура. За войлочной стеной палатки шумел лагерь.
Еще переживая события сна, Дмитрий осторожно ощупал спину. Все было в порядке.
Глава шестая. ПОЕДИНОК
Тимур, кажется, знал о нем все. Были ему известны и долетевшие до базаров Самарканда слухи о чудовище, которое напало на жителей окраинной деревни.
К тому времени, когда слухи эти достигли ушей эмира, пришлый богатырь уже несколько дней прожил в казарме и ничем, кроме роста да цвета кожи и глаз, не отличался от других воинов: ел, спал, пил. Он упражнялся с оружием, и все видели, что он искусный мастер боя — и на мечах, и на копьях, и на секирах. Немногие удальцы могли быть ему ровней. Лишь из лука плохо стрелял гигант. Не привык, видать, часто натягивать тетиву. И на коне не слишком ловко держался.
Эмир послал в деревни Сухаари людей. Не потому, что был встревожен появлением в собственном загородном поместье нечистой силы, а чтобы узнать истину: есть сплетни, но есть и удивительного вида человек, словно свалившийся с неба. Не он ли побывал там и напугал сельчан? Ведь чернь труслива и боится даже собственной тени. Посланные вернулись не только с вестями, но и привезли с собой деревенского кузнеца, на которого дэв напал, и еще дехканина, который первым увидел чудовище. Им показали чужака, и разное говорили они. Крестьянин оказался болтуном и трусом я все расписывал клыки и когти дэва — какие они длинные и загнутые, словно сабли. А кузнец подтвердил: “Его я видел у кладбища.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48