На сторону Никитченко встали почти все СМИ и псевдодемократические объединения, обвинившие спецслужбы в попытке задушить свободу слова, хотя о ней речи вообще не шло. «Эколог» не был журналистом, а все добытые материалы за немалые деньги продавал улыбчивым кадровым офицерам норвежской и британской разведок, действовавших под крышей организации «Норге-Беллуниум», созданной именно для таких целей.
На суд было оказано беспрецедентное давление, и вместо нормального приговора преступнику, имевшему мотив, умысел и возможности для совершения деяния и уличенному в государственной измене в форме шпионажа всем необходимым набором доказательств, Никитченко получил нечто вроде «общественного порицания».
– Давно пора изменить систему допусков на режимные объекты, – с досадой заявил Кречетов. – Я об этом пять лет талдычу. По крайней мере, касательно наших сотрудников. Должна быть схема быстрой проверки подлинности удостоверений. А то с начала года у нас уже два сигнала о появлении в районных отделах милиции лиц, не имеющих к Управлению никакого отношения, но пользующихся нашими удостоверениями. И из-за отсутствия оперативной схемы до сих пор ни один не взят. Хотя на первых порах было бы достаточно трех смен из двух сотрудников в каждой и пары компьютеров, где бы мы ежедневно обновляли базу данных. Ну, и две-три выделенные телефонные линии, разумеется, на один номер. Чтобы можно было в течение десяти минут перепроверить человека, предъявляющего корочки… Но мне и этого не дают. Нет ни денег, ни штатных единиц.
– Я наслышан о ваших предложениях, – проворчал Щербаков, – и полностью вас поддерживаю. Однако я тоже не в состоянии повлиять на финансирование. Как и начальник Управления. Эти вопросы, увы, решаются только в Москве… Но давайте вернемся к делу Гордеенко.
– Неформальных проверок не отмечено. На телефоне «Покрышева», который давался в справочной службе, сидел наш человек. – Петренко неумело помешал сахар зажатой в левой руке ложечкой. – Туда никто не звонил, «Покрышевым» не интересовался. Равно как никто не пытался войти и в личный контакт с сотрудником. Что, в общем-то, понятно… Документы прикрытия Гордеенко введены в базу МВД несколько лет назад, фотография соответствует, личное дело успело обрасти массой сопутствующих бумажек. Мы даже пару раз ему выговоры вписывали, дабы он не слишком выделялся из основной массы.
Генерал-майор стряхнул пепел с сигареты.
– За что выговоры?
– За появление на работе в нетрезвом состоянии и за нарушения в сроках подачи годового отчета. Естественно, были и благодарности.
– То есть с этой стороны Гордеенко расшифровать не могли? – Щербаков сделал глубокую затяжку и потушил окурок.
– Вероятность близка к нулю, – осторожно подтвердил Петренко.
– Но вот в том, что его смерть была случайной, я начинаю сомневаться всё больше и больше, – высказался Кречетов.
– Основания?
– Наши эксперты провели еще одну независимую проверку всех материалов дознания и тел погибших. И возникла одна деталь, которая не укладывается в картину трагического происшествия.
Начальник СЭБ сдвинул брови к переносице:
– Какая именно деталь?
– След прокола шеи водителя маршрутного такси металлическим предметом диаметром ноль целых четыре десятых миллиметра. – Кречетов закашлялся. – Извините… Прокол имеет глубину более десяти сантиметров. В кабине микроавтобуса не найдено ничего, что могло бы вызвать подобное повреждение. Тем более – прокол расположен сзади, под основанием черепа.
– Почему это не обнаружили черноморские эксперты?
– Тело сильно обгорело, и даже наши специалисты с большим трудом установили наличие данного повреждения. Обратили внимание на косвенные признаки, – начальник ССБ сам едва не запутался в отчете патологоанатомов, где чуть ли не в каждой фразе встречались латинские термины и ссылки на неизвестные полковнику методики анализа, – а затем составили общую картину. Орудие, которым нанесено повреждение, напоминает заточенную проволоку из высоколегированной стали.
– Так. – Щербаков сжал зубы. – Заключение экспертов у вас с собой?
– Конечно.
Петренко подал генерал-майору непрозрачную пластиковую папку с тремя листами машинописного текста внутри.
***
Мальков закончил набирать на компьютере текст справки для Рыжикова, выделил курсивом пункт насчет Пидмаева и буддистского храма, дал принтеру команду печатать документ и хихикнул себе под нос.
– Ты чего? – Заславский отвлекся от статьи в журнале «Лица».
– Вспомнил последнюю шутку насчет высшей степени опьянения сотрудника нашей службы…
– Какую именно?
– Не попасть курсором мыши по рабочему полю дисплея.
Старший референт хрюкнул и вернулся к работе.
Глава 13
Ему, невинному тогда еще,
попались гнусные товарищи…
В столовой Егор взял столичный салат, солянку и стакан апельсинового сока, заплатил за всё это изобилие тридцать семь рублей сорок копеек и подсел к Малахову, расположившемуся за столиком возле окна напротив сосредоточенно жующего капитана Смирнова из Службы собственной безопасности.
– А что, Касьян, – майор сдвинул поднос, освобождая место Малькову, – невесты в академии[117] есть?
– Кому и кобыла – невеста, – тут же отреагировал Смирнов, процитировав дворника из «Двенадцати стульев». – Кстати, а зачем тебе это? Хотя да, ты ж развелся недавно…
– Мне как раз незачем, а вот моему подопечному… – Малахов кивнул на Малькова. – До сих пор не окольцован.
– Непорядок, – сохраняя серьезное выражение лица, заявил капитан ССБ. – С таким отношением к браку и семье мы его на работу за границей не утвердим.
– И это правильно! – На стул рядом со Смирновым опустился майор Кривин, заместитель начальника третьего отдела ССБ, который возглавлял Сергей Сергеевич Петренко. – Нет «заложника» – сиди дома.
Егор проглотил салат и молча принялся за солянку.
Шуточки насчет «заложников» в виде членов семей, без которых в КГБ-ФСБ якобы не отпускали сотрудников работать за рубежом, были стандартны. Основой для них послужили многочисленные истеричные статьи и «показания очевидцев», выплеснувшиеся на страницы газет в первый год перестройки. Тогда большой популярностью пользовались субъекты с замутненными галоперидолом и аминазином глазами, вещавшие о своей «работе на КГБ» и о тех «преследованиях», коим они подверглись после того, как решили «порвать с бериевскими последышами».
По причине полного идиотизма публикаций их даже не попытались опровергнуть, и тупой стереотип утвердился в сознании псевдодемократической общественности на многие годы.
– А ведь действительно, – капитан облизал вилку, – почему наш юный друг не женится?
– Ist das Verhor[118]? – Мальков на секунду отвлекся от солянки. – Тогда я буду отвечать только в Присутствии своего адвоката. И что это за намеки на работу за границей? У нас что, теперь есть иностранное представительство ИАСа?
– Нет, серьезно. – Кривин приступил к винегрету. – Тебе уже двадцать пять, пора бы…
– А его девушки боятся, – засмеялся Малахов. – Как представят себе, что им до конца дней своих придется именоваться «мадам Малькова», так и отваливают.
– Хамское замечание, – хмыкнул Егор, чья фамилия во все времена была предметом для шуток. – Я внесу тебя в список своих личных врагов…
Над столом у Малькова действительно висел исполненный разноцветной тушью маленький плакатик с заголовком «Враги ст. лейт. Е. В. Малькова», в котором значились директора ЦРУ, АНБ, ФРС, Ми-5[119] и DGSE[120], несколько видных российских демократов во главе с правозащитником по кличке «Очкарик», он же – «Адамыч», и парочка смывшихся от греха подальше из России владельцев медиа-холдингов – Индюшанский и Березинский.
Референт был далеко не единственным сотрудником Управления, кто художественно оформлял свое рабочее место.
У заместителя начальника Службы контрразведки, к примеру, слева от его рабочего стола висел разделенный пополам вертикальной чертой лист ватмана размером два на полтора метра, в левой части которого был нарисован человек в белой тоге, с лирой за пазухой и с нимбом над головой, а в правой – небритый субъект в черном плаще, из-под которого выглядывали оканчивающиеся копытами ноги, с рогами и окровавленным ножом в руке.
Над «святошей» значилось «Наш агент», над его противоположностью, соответственно, – «Их агент».
– Но хоть девушка у тебя есть? – спросил Смирнов.
– И не одна, – бодро ответил Егор. – Не переживай.
– «Не одна» значит, что ты морально неустойчив. – Кривин поскреб ложечкой в стакане со сметаной. – И легко можешь угодить в "медовую ловушку[121]".
– У меня с девушками чисто платонические отношения. – Мальков пожевал маслину.
– А как же зов плоти? – притворно удивился Смирнов.
– Сублимирую избыток гормонов в ударный труд по месту службы, – Егор выловил из солянки тонкую дольку лимона. – Потому столько успеваю сделать.
– Мда-а, – протянул Кривин. – И ведь не придраться.
– Угу. – Мальков отложил цедру на край тарелки. – А если попытаетесь, я Панину рапорт накатаю: так, мол, и так, вместо исполнения своих прямых служебных обязанностей сотрудники ССБ склоняют меня к любовным утехам со знакомыми мне женщинами. Или, что еще круче, подбивают на регулярные занятия онанизмом, предлагая обеспечить меня соответствующими фото – и видеоматериалами. Прошу принять меры к вышеуказанным товарищам, число, подпись…
Смирнов и Кривин расхохотались.
– Уел ты нас. – Заместитель Петренко отпил глоток чаю. – Молодец. Не хочешь к нам перейти? На майорскую должность. Капитана досрочно получишь…
– Но-но-но! – вмешался Малахов. – Ты это брось! За попытку переманивания сотрудников тебе Рыжиков голову открутит. К тому же у Егоруса и так скоро присвоение очередного звания…
– Когда обмываем? – осведомился Смирнов.
– Весной, наверное, – прикинул Мальков, которому подходил срок прикреплять к погонам четвертую звездочку. Пока маленькую.
***
Спившийся художник-маринист Иван Морковкин, известный среди алкоголиков и бомжей Черноморска под кличкой «Айвазовский», опустил кисточку в банку с водой, икнул и тупо уставился на листы бумаги, на которых ему предстояло изобразить нечто высокохудожественное и посвященное Новому Году. За изготовление основы для стенгазеты пятого отдела внутренних дел Пролетарского района Морковкина пообещали отпустить домой, вернуть изъятые у него вещи и даже дать бутылку водки.
Использование задержанных бухариков на различных хозработах было обычной практикой.
И благодаря ей пятый отдел всегда сверкал свежевымытыми полами, на лестнице и во дворе нельзя было обнаружить ни одного окурка, патрульные машины радовали глаз своим ухоженным видом, газон перед центральным входом был прополот и вскопан, а стены здания раз в два месяца белились на высоту человеческого роста.
– Ну? – Сержант Крамаренко, назначенный ответственным за наглядную агитацию, потряс застывшего Морковкина за плечо. – Придумал стишок?
В голову Ивана, кроме дурацких строчек «Хэллоу, мусора, нажрались вы вчера…», ничего не лезло, и потому он уже минут десять находился в глубоком ступоре.
– Вспоминаю, – сипло сказал худой, как жердь, и сутулый Морковкин. – Без горючего сложно.
– Сделаешь – получишь, – пообещал молодой, но уже начинающий заплывать жирком милиционер. – Но не раньше. А то я тебя знаю…
– Может, без стихов обойдемся? – с надеждой спросил художник.
– Не, без стихов никак нельзя. – Крамаренко покачал немного сплюснутой с боков головой, принявшей такую форму после знакомства со щипцами подвыпившего акушера из областной больницы, помогавшего двадцать семь лет назад появиться на свет маленькому бутузу, выросшему в сержанта патрульно-постовой службы. – Замнач сказал, чтоб обязательно были.
– Тогда можно классику взять. «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз…» – безучастно продекламировал Иван.
– Лермонтов? – глубокомысленно обозначил милиционер свои широкие познания в русской литературе. – Не пойдет. Надо что-нибудь поновее… Жизнеутверждающее. Я вот тут прикинул, – «знаток поэзии» полез в нагрудный карман куртки. – Ты послушай…
Морковкин понял, что бравый страж порядка опять будет учить его жизни, ушел в себя и очнулся только после того, как Крамаренко дал ему подзатыльник.
– Ты что, издеваешься?!
– А чо я? – не сообразил художник.
– Я, блин, тут тебе стихи читаю, а ты и ухом не ведешь! – разъярился сержант, несколько минут пытавшийся диктовать Морковкину вирши собственного сочинения, в которых рефреном шли строки:
И храбро простые ребята в бушлатах
Стоят на посту, позабыв про зарплату.
И в дождливые дни, и в жару, и в пургу,
И ночь напролет, а враги – ни гу-гу…
*[122]
– Я думаю, – нашелся Иван.
– О чем?!
– Какую краску применить, чтоб композиционно не промазать. А то ведь не выдержишь цветовую гамму – и всё, пиши пропало…
Крамаренко поперхнулся, услышав аргумент, против которого ему нечего было возразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
На суд было оказано беспрецедентное давление, и вместо нормального приговора преступнику, имевшему мотив, умысел и возможности для совершения деяния и уличенному в государственной измене в форме шпионажа всем необходимым набором доказательств, Никитченко получил нечто вроде «общественного порицания».
– Давно пора изменить систему допусков на режимные объекты, – с досадой заявил Кречетов. – Я об этом пять лет талдычу. По крайней мере, касательно наших сотрудников. Должна быть схема быстрой проверки подлинности удостоверений. А то с начала года у нас уже два сигнала о появлении в районных отделах милиции лиц, не имеющих к Управлению никакого отношения, но пользующихся нашими удостоверениями. И из-за отсутствия оперативной схемы до сих пор ни один не взят. Хотя на первых порах было бы достаточно трех смен из двух сотрудников в каждой и пары компьютеров, где бы мы ежедневно обновляли базу данных. Ну, и две-три выделенные телефонные линии, разумеется, на один номер. Чтобы можно было в течение десяти минут перепроверить человека, предъявляющего корочки… Но мне и этого не дают. Нет ни денег, ни штатных единиц.
– Я наслышан о ваших предложениях, – проворчал Щербаков, – и полностью вас поддерживаю. Однако я тоже не в состоянии повлиять на финансирование. Как и начальник Управления. Эти вопросы, увы, решаются только в Москве… Но давайте вернемся к делу Гордеенко.
– Неформальных проверок не отмечено. На телефоне «Покрышева», который давался в справочной службе, сидел наш человек. – Петренко неумело помешал сахар зажатой в левой руке ложечкой. – Туда никто не звонил, «Покрышевым» не интересовался. Равно как никто не пытался войти и в личный контакт с сотрудником. Что, в общем-то, понятно… Документы прикрытия Гордеенко введены в базу МВД несколько лет назад, фотография соответствует, личное дело успело обрасти массой сопутствующих бумажек. Мы даже пару раз ему выговоры вписывали, дабы он не слишком выделялся из основной массы.
Генерал-майор стряхнул пепел с сигареты.
– За что выговоры?
– За появление на работе в нетрезвом состоянии и за нарушения в сроках подачи годового отчета. Естественно, были и благодарности.
– То есть с этой стороны Гордеенко расшифровать не могли? – Щербаков сделал глубокую затяжку и потушил окурок.
– Вероятность близка к нулю, – осторожно подтвердил Петренко.
– Но вот в том, что его смерть была случайной, я начинаю сомневаться всё больше и больше, – высказался Кречетов.
– Основания?
– Наши эксперты провели еще одну независимую проверку всех материалов дознания и тел погибших. И возникла одна деталь, которая не укладывается в картину трагического происшествия.
Начальник СЭБ сдвинул брови к переносице:
– Какая именно деталь?
– След прокола шеи водителя маршрутного такси металлическим предметом диаметром ноль целых четыре десятых миллиметра. – Кречетов закашлялся. – Извините… Прокол имеет глубину более десяти сантиметров. В кабине микроавтобуса не найдено ничего, что могло бы вызвать подобное повреждение. Тем более – прокол расположен сзади, под основанием черепа.
– Почему это не обнаружили черноморские эксперты?
– Тело сильно обгорело, и даже наши специалисты с большим трудом установили наличие данного повреждения. Обратили внимание на косвенные признаки, – начальник ССБ сам едва не запутался в отчете патологоанатомов, где чуть ли не в каждой фразе встречались латинские термины и ссылки на неизвестные полковнику методики анализа, – а затем составили общую картину. Орудие, которым нанесено повреждение, напоминает заточенную проволоку из высоколегированной стали.
– Так. – Щербаков сжал зубы. – Заключение экспертов у вас с собой?
– Конечно.
Петренко подал генерал-майору непрозрачную пластиковую папку с тремя листами машинописного текста внутри.
***
Мальков закончил набирать на компьютере текст справки для Рыжикова, выделил курсивом пункт насчет Пидмаева и буддистского храма, дал принтеру команду печатать документ и хихикнул себе под нос.
– Ты чего? – Заславский отвлекся от статьи в журнале «Лица».
– Вспомнил последнюю шутку насчет высшей степени опьянения сотрудника нашей службы…
– Какую именно?
– Не попасть курсором мыши по рабочему полю дисплея.
Старший референт хрюкнул и вернулся к работе.
Глава 13
Ему, невинному тогда еще,
попались гнусные товарищи…
В столовой Егор взял столичный салат, солянку и стакан апельсинового сока, заплатил за всё это изобилие тридцать семь рублей сорок копеек и подсел к Малахову, расположившемуся за столиком возле окна напротив сосредоточенно жующего капитана Смирнова из Службы собственной безопасности.
– А что, Касьян, – майор сдвинул поднос, освобождая место Малькову, – невесты в академии[117] есть?
– Кому и кобыла – невеста, – тут же отреагировал Смирнов, процитировав дворника из «Двенадцати стульев». – Кстати, а зачем тебе это? Хотя да, ты ж развелся недавно…
– Мне как раз незачем, а вот моему подопечному… – Малахов кивнул на Малькова. – До сих пор не окольцован.
– Непорядок, – сохраняя серьезное выражение лица, заявил капитан ССБ. – С таким отношением к браку и семье мы его на работу за границей не утвердим.
– И это правильно! – На стул рядом со Смирновым опустился майор Кривин, заместитель начальника третьего отдела ССБ, который возглавлял Сергей Сергеевич Петренко. – Нет «заложника» – сиди дома.
Егор проглотил салат и молча принялся за солянку.
Шуточки насчет «заложников» в виде членов семей, без которых в КГБ-ФСБ якобы не отпускали сотрудников работать за рубежом, были стандартны. Основой для них послужили многочисленные истеричные статьи и «показания очевидцев», выплеснувшиеся на страницы газет в первый год перестройки. Тогда большой популярностью пользовались субъекты с замутненными галоперидолом и аминазином глазами, вещавшие о своей «работе на КГБ» и о тех «преследованиях», коим они подверглись после того, как решили «порвать с бериевскими последышами».
По причине полного идиотизма публикаций их даже не попытались опровергнуть, и тупой стереотип утвердился в сознании псевдодемократической общественности на многие годы.
– А ведь действительно, – капитан облизал вилку, – почему наш юный друг не женится?
– Ist das Verhor[118]? – Мальков на секунду отвлекся от солянки. – Тогда я буду отвечать только в Присутствии своего адвоката. И что это за намеки на работу за границей? У нас что, теперь есть иностранное представительство ИАСа?
– Нет, серьезно. – Кривин приступил к винегрету. – Тебе уже двадцать пять, пора бы…
– А его девушки боятся, – засмеялся Малахов. – Как представят себе, что им до конца дней своих придется именоваться «мадам Малькова», так и отваливают.
– Хамское замечание, – хмыкнул Егор, чья фамилия во все времена была предметом для шуток. – Я внесу тебя в список своих личных врагов…
Над столом у Малькова действительно висел исполненный разноцветной тушью маленький плакатик с заголовком «Враги ст. лейт. Е. В. Малькова», в котором значились директора ЦРУ, АНБ, ФРС, Ми-5[119] и DGSE[120], несколько видных российских демократов во главе с правозащитником по кличке «Очкарик», он же – «Адамыч», и парочка смывшихся от греха подальше из России владельцев медиа-холдингов – Индюшанский и Березинский.
Референт был далеко не единственным сотрудником Управления, кто художественно оформлял свое рабочее место.
У заместителя начальника Службы контрразведки, к примеру, слева от его рабочего стола висел разделенный пополам вертикальной чертой лист ватмана размером два на полтора метра, в левой части которого был нарисован человек в белой тоге, с лирой за пазухой и с нимбом над головой, а в правой – небритый субъект в черном плаще, из-под которого выглядывали оканчивающиеся копытами ноги, с рогами и окровавленным ножом в руке.
Над «святошей» значилось «Наш агент», над его противоположностью, соответственно, – «Их агент».
– Но хоть девушка у тебя есть? – спросил Смирнов.
– И не одна, – бодро ответил Егор. – Не переживай.
– «Не одна» значит, что ты морально неустойчив. – Кривин поскреб ложечкой в стакане со сметаной. – И легко можешь угодить в "медовую ловушку[121]".
– У меня с девушками чисто платонические отношения. – Мальков пожевал маслину.
– А как же зов плоти? – притворно удивился Смирнов.
– Сублимирую избыток гормонов в ударный труд по месту службы, – Егор выловил из солянки тонкую дольку лимона. – Потому столько успеваю сделать.
– Мда-а, – протянул Кривин. – И ведь не придраться.
– Угу. – Мальков отложил цедру на край тарелки. – А если попытаетесь, я Панину рапорт накатаю: так, мол, и так, вместо исполнения своих прямых служебных обязанностей сотрудники ССБ склоняют меня к любовным утехам со знакомыми мне женщинами. Или, что еще круче, подбивают на регулярные занятия онанизмом, предлагая обеспечить меня соответствующими фото – и видеоматериалами. Прошу принять меры к вышеуказанным товарищам, число, подпись…
Смирнов и Кривин расхохотались.
– Уел ты нас. – Заместитель Петренко отпил глоток чаю. – Молодец. Не хочешь к нам перейти? На майорскую должность. Капитана досрочно получишь…
– Но-но-но! – вмешался Малахов. – Ты это брось! За попытку переманивания сотрудников тебе Рыжиков голову открутит. К тому же у Егоруса и так скоро присвоение очередного звания…
– Когда обмываем? – осведомился Смирнов.
– Весной, наверное, – прикинул Мальков, которому подходил срок прикреплять к погонам четвертую звездочку. Пока маленькую.
***
Спившийся художник-маринист Иван Морковкин, известный среди алкоголиков и бомжей Черноморска под кличкой «Айвазовский», опустил кисточку в банку с водой, икнул и тупо уставился на листы бумаги, на которых ему предстояло изобразить нечто высокохудожественное и посвященное Новому Году. За изготовление основы для стенгазеты пятого отдела внутренних дел Пролетарского района Морковкина пообещали отпустить домой, вернуть изъятые у него вещи и даже дать бутылку водки.
Использование задержанных бухариков на различных хозработах было обычной практикой.
И благодаря ей пятый отдел всегда сверкал свежевымытыми полами, на лестнице и во дворе нельзя было обнаружить ни одного окурка, патрульные машины радовали глаз своим ухоженным видом, газон перед центральным входом был прополот и вскопан, а стены здания раз в два месяца белились на высоту человеческого роста.
– Ну? – Сержант Крамаренко, назначенный ответственным за наглядную агитацию, потряс застывшего Морковкина за плечо. – Придумал стишок?
В голову Ивана, кроме дурацких строчек «Хэллоу, мусора, нажрались вы вчера…», ничего не лезло, и потому он уже минут десять находился в глубоком ступоре.
– Вспоминаю, – сипло сказал худой, как жердь, и сутулый Морковкин. – Без горючего сложно.
– Сделаешь – получишь, – пообещал молодой, но уже начинающий заплывать жирком милиционер. – Но не раньше. А то я тебя знаю…
– Может, без стихов обойдемся? – с надеждой спросил художник.
– Не, без стихов никак нельзя. – Крамаренко покачал немного сплюснутой с боков головой, принявшей такую форму после знакомства со щипцами подвыпившего акушера из областной больницы, помогавшего двадцать семь лет назад появиться на свет маленькому бутузу, выросшему в сержанта патрульно-постовой службы. – Замнач сказал, чтоб обязательно были.
– Тогда можно классику взять. «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз…» – безучастно продекламировал Иван.
– Лермонтов? – глубокомысленно обозначил милиционер свои широкие познания в русской литературе. – Не пойдет. Надо что-нибудь поновее… Жизнеутверждающее. Я вот тут прикинул, – «знаток поэзии» полез в нагрудный карман куртки. – Ты послушай…
Морковкин понял, что бравый страж порядка опять будет учить его жизни, ушел в себя и очнулся только после того, как Крамаренко дал ему подзатыльник.
– Ты что, издеваешься?!
– А чо я? – не сообразил художник.
– Я, блин, тут тебе стихи читаю, а ты и ухом не ведешь! – разъярился сержант, несколько минут пытавшийся диктовать Морковкину вирши собственного сочинения, в которых рефреном шли строки:
И храбро простые ребята в бушлатах
Стоят на посту, позабыв про зарплату.
И в дождливые дни, и в жару, и в пургу,
И ночь напролет, а враги – ни гу-гу…
*[122]
– Я думаю, – нашелся Иван.
– О чем?!
– Какую краску применить, чтоб композиционно не промазать. А то ведь не выдержишь цветовую гамму – и всё, пиши пропало…
Крамаренко поперхнулся, услышав аргумент, против которого ему нечего было возразить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28