Я думал о тех временах, когда рождались наши дети, о том, как я был напуган, когда появился на свет второй.
Не знаю, так никогда и не понял, почему так было, но в ту ночь я вдруг почувствовал себя отрезанным от всех, жутко одиноким, мне захотелось найти кого-нибудь, чтоб побыл со мной — хотя бы немного, потому что Эбби лежала в хижине у Лилы, где та могла лучше ухаживать за ней и присматривать всю ночь.
Все пугающие часы одиночества, пережитые мною когда-либо, столпились тогда вокруг меня, ведь ей пришло время рожать, а я ничего не мог сделать — я, который всегда делал все. В тот вечер ко мне заглянул Джон Куилл, принес кусок мяса от убитого оленя, и я разговаривал с ним, пока он чуть не силой от меня вырвался.
А причины для моих страхов не было никакой, потому что ребенок вышел на свет легко, без всяких осложнений…
Через некоторое время я заснул, и меня разбудила опустившаяся на плечо рука Сакима.
— Пора, я думаю.
— Есть какие-то признаки?
— Возможно… Небольшая перемена в звуках… едва заметная. Пойдем! Я сварил кофе.
Кофе все еще был редкостью, но мы привыкли к его вкусу давным-давно, обнаружив в захваченном грузе, я когда он весь вышел, стали пополнять свои запасы с работорговых кораблей, направляющихся в Вест-Индию. Иногда мы оставались без кофе — тогда мололи бобы или что было.
Наш кухонный стол был выскоблен добела. Такой порядок завела Эбби, и после ее отъезда я старался ничем не нарушить его безукоризненную чистоту. Ел я на скамейке за дверью, а столом пользовался лишь для чтения и письма. Это натолкнуло меня на мысль… Надо проверить, отлил ли Джон свечи для нас всех. Мой запас становился все меньше и меньше.
Саким налил две кружки.
— Хорошо, старый друг, что мы вместе. Я вижу, ты читал Монтеня. А перед тем был Маймонид… Я хотел бы иметь возможность познакомить тебя с Хальдуном… Ибн Хальдуном. Что за чудо его «Мукуаддимах»! Эту книгу ты должен прочесть когда-нибудь. Он был одним из величайших наших мыслителей… не самым великим, может быть, но одним из них. Чрезвычайно практический человек — вроде тебя.
— Я? Практический? Хотел бы я таким быть. Временами во мне бушует безумие, Саким, и большей частью я самый непрактичный из всех людей.
— Пей кофе. Вот хлеб из маисовой муки. Лила будет в отчаянии, если увидит, что ты его не ел.
— Только не Лила. Ты забыл, какая она. Она делает то, что нужно, и не обижается, если ее трудов не замечают. Я давно уже понял, что на свой лад наша Лила — философ.
— Ну что ж… остается только надеяться, что Джереми это понимает. Но легко философствовать о семейной жизни, когда сам не женат. Давай есть наш маисовый хлеб. Если уж надо нам болтать всякие глупости, так лучше при этом есть, тогда время не будет потрачено совсем уж зря.
Саким поставил кружку на стол.
— Наш добрый Хальдун много чего говорил по поводу питания. По его утверждению, все свидетельства показывают, что тот, кто ест мало, выше тех, кто ест много, как в отваге, так и в чувствительности.
И все же мы с готовностью воспринимаем мысль, что толстый человек — мудрый. Разве не был он достаточно мудр, чтобы добыть себе пищу? Однако мы не спешим приписать набожность кому-либо кроме тощих. Толстый пророк никогда не сумеет основать новую религию, а тощий, аскетичного вида может сделать это без труда.
Пророк должен всегда спускаться с гор или выходить из пустыни. Но ни в коем случае не подниматься из-за стола.
Он должен также иметь сильный и красивый голос, но не слишком отточенный. Мы склонны не любить и подозревать людей со слишком хорошо поставленным голосом. В голосе пророка должна звучать некоторая грубость…
— Пошли лучше на стену, — сказал я с некоторой грубостью в голосе. — Тут становится душновато. По крайней мере, когда я читаю Монтеня, то могу закрыть книгу, если устал слушать.
— Вот видишь? Я рассыпал перед тобой жемчуга, а ты на них не обратил внимания. Что ж, так — так так.
Мы взобрались по лестнице в темноте, ощупью находя перекладины. Рядом с нами возник тенью Кейн О'Хара.
— Ничего, — доложил он. — Но сверчки умолкли.
Уходя, он добавил:
— Если я понадоблюсь, крикните погромче или выстрелите. Спать я не буду, так только, опущу голову на стол.
— Я останусь здесь, — сказал Саким Кейну. — Только не съедай весь хлеб.
Бревна, из которых был выстроен палисад, были неравной длины, но мы сознательно оставили их такими, чтобы нападающим было труднее ночью высмотреть человеческую голову. Бревна торчали над землей в среднем на пятнадцать-шестнадцать футов, а настил галерейки, идущей вдоль стен, был на десять футов от земли — кроме того места, где находились ворота. С земли на галерейку вели две лестницы. Вперед за стену выступали два блокгауза, что позволяло защитникам стрелять вдоль стен. Второй блокгауз был добавлен позже первого, ибо мы стремились постоянно улучшать нашу фортификацию.
Джереми заряжал запасные мушкеты.
Теперь в небе не было видно ни одной звезды. Поднимался ветер, сейчас обнаружить приближающихся станет трудно. Тьма стояла густая, но наши глаза привыкли к ночи. До сих пор, насколько мне было известно, никаким индейцам не удавалось захватить укрепленную позицию вроде нашей, но я знал, как опасна излишняя самоуверенность, и пытался поставить себя на их место и представить, как они попытаются это сделать.
Добрую дюжину раз они пробовали зубы на этом форте — но безуспешно. И если они решились снова испытать силы, то, видимо, полагают, что на этот раз у них получится.
Что-то ударило в палисад подо мной…
Чуть подальше как будто еще что-то упало, что-то скользнуло змеей вдоль галерейки и исчезло за стеной.
Исчезло — да не совсем. Это было веревка с узлами, один узел застрял в щели между двумя столбами. Тут же я услышал шорох мокасин по бревнам снаружи, и почти сразу же над стеной возникла голова.
Причудливо раскрашенное лицо индейца было всего в нескольких дюймах от меня, и мой ответ последовал мгновенно: короткий резкий удар прикладом мушкета в это лицо.
Он меня вообще не видел, он только высунул голову над бревнами, чтобы осмотреться, а потому даже не попытался уклониться; вся сила удара пришлась в цель, и он свалился на землю с гулким ударом.
— Веревки! — закричал я. — Они лезут по веревкам!
Перевернув мушкет, я выстрелил во вторую голову, которая появилась над стеной футах в двадцати от меня — я едва смог ее разглядеть в темноте.
А дальше началась рукопашная, и это была нелегкая схватка. Троим сенекам — как оказалось, это именно сенеки, — удалось перебраться через стену. Одного мы застрелили, когда он спрыгнул на землю уже внутри форта, второй был заколот шпагой.
Что происходит за пределами моего поля зрения, я не представлял. Не время было вертеть головой по сторонам. Прямо передо мной стену перескочил крупный индеец, гибкий, великолепной наружности мошенник, насколько я мог судить в темноте. Не успел он коснуться пятками настила, как тут же бросился на меня с ножом в руке.
Мушкет мой был разряжен, и я бросил его на доски. Вытащить пистолет из-за пояса я не успевал, а он надвигался быстро, держа нож в опущенной руке. Резким ударом ладони по запястью я сбил его руку в сторону, тут же поймал это запястье, поставил подножку и опрокинул его на галерейку.
Он сильно ударился, но мгновенно вскочил и снова двинулся на меня, только теперь осторожнее. Я мог бы вытащить пистолет, но у него такого оружия не было. И потому я выхватил свой нож — нож из Индии, подаренный мне отцом в давние времена. Индеец сделал удачный выпад, но я его парировал и тут же сам ткнул ножом вперед. Он кое-что понимал в драке на ножах, но о фехтовании не знал ничего, и кончик моего ножа чиркнул его по запястью.
Он резко отскочил назад с залитой кровью рукой, сразу же извернулся и нырком бросился на меня, чтобы поймать за ноги. Мое колено взметнулось кверху и перехватило его в полете, попав в висок. Силы толчка оказалось достаточно, чтобы перебросить его через край.
Он упал с высоты десять футов, однако приземлился на ноги и устоял. Немедленно бросился обратно, и мне пришлось прыгнуть на него сверху. Он шарахнулся назад — но слишком медленно, я обрушился на него, опрокинул на землю, а сам тут же вскочил, чтобы продолжать схватку, — и двинул его кулаком под подбородок.
Он зашатался. Кулак достал его хорошо. Я нанес еще два удара, один за другим. Он совершенно не был знаком с боксом, и от удара под ложечку ему стало плохо. Следующий удар повалил его на землю. Я сгреб рукой многочисленные ожерелья у него на шее и сильным рывком шмякнул его о ворота.
Он грохнулся с чудовищной силой, и я решил, что он потерял сознание. Я нашел на земле его нож.
В небе появился первый свет далекого еще утра, и теперь я видел его ясно. Он успел подняться и кинулся наутек. Я перехватил нож и метнул в него, крикнув:
— Эй, ты забыл!
Он развернулся и поймал нож в воздухе, словно это был просто мяч.
— Я принесу его обратно! — крикнул он на бегу.
На мгновение я остолбенел, глядя ему вслед. Он кричал по-английски!
— Погоди! — заорал я, но он уже исчез.
С моим выкриком бой закончился, и я медленно пошел по кругу, обходя стены. Кейн получил стрелу в предплечье, Черный Том Уоткинс — тяжелую ножевую рану. На Джереми не было ни царапины, зато на мне, как оказалось, целых три отметины — небольшая колотая рана и две резаные, поверхностные, но они могли оказаться неприятными, если вовремя не обработать.
Мы считали, что у них убиты трое, но они унесли тела с собой, так что наверняка мы не знали.
Но нападение было отбито не нашими усилиями. Как оказалось, в самый разгар боя налетели Кин, Янс и дюжина катобов во главе с Уа-га-су; словно буря, ударили они в спину нападающим и переломили хребет атаке.
Мало того, Кин и Янс приехали верхом, на лошадях!
Глава тридцать четвертая
Как быстро катятся годы! Как одиноки ночи!
Наконец-то я иду на запад, через голубые горы, в те земли, что лежат за ними, — и как долго я мечтал об этом! Какое бессчетное число раз глядел я с тоской на эти горы, дымчатые на фоне неба!
К нам вернулся Пим Берк, хоть может и ненадолго. Его дама оказалась не только прелестной, но и бесчестной. Она утащила его изумруд и все золото, что у него было, и сбежала на корабле, ушедшем в Англию, чтоб ей пусто было!
Но он вернулся, и я этому рад и благодарен судьбе. Он побудет у нас совсем немного, потому что возвращается на побережье, чтобы устроить гостиницу в одном новом городке. Это занятие по нему, он с ним хорошо справится.
Джон Куилл съездил в Уильямсберг, чтобы сделать заявку на свой участок земли. Он оформил свою землю здесь и другой участок, на реке Човон, и уговорил Джереми сделать то же самое.
Кин и Янс снова отправились за горы, держась индейской тропы, протоптанной ногами столетий, уходящих туда. Скоро я встречусь с ними, ведь я наконец иду в те края.
Джубала мы не видели вот уже два года. Он бродит где-то там, за великой рекой, о которой говорил Де Сото, где-то за обширными равнинами, протянувшимися там в сторону заходящего солнца, и, думается мне, не остановится, пока не дойдет до сверкающих западных гор своей мечты, — и это мне понятно, ведь я сам тоже шел за своей мечтой о горах. И так должно быть с каждым новым поколением, ибо люди должны всегда смотреть на горы и всегда стремиться перебраться через них.
Тропы будут отмечены их мертвыми телами, трава напитается их кровью, но все же кто-то прорвется, кто-то построит, кто-то вырастит…
Брайан изучает законы в Судебных Иннах в Лондоне, стал приятным джентльменом — так люди говорят. А Ноэлла теперь молодая английская леди, красавица и девушка с твердым характером. Отличная наездница, элегантная танцорка. Вспоминает ли она когда-нибудь наши голубые горы? Скучает ли по своему отцу, который помнит ее маленькие ручки у себя в волосах, первые слезы у нее на глазах, смех, всегда готовый сорваться с ее губ? Когда Уильям умрет, наш старый участок в Фенланде достанется ей.
Мы пишем друг другу, наши письма пересекают океан на «Абигейл» и других кораблях. И еще я продолжаю торговлю с Питером Таллисом.
А Саким, наш учитель, наш врач, наш друг… однажды дошла до нас весть из его родной земли, не знаю уж, что это за весть была, но он пришел ко мне попрощаться — и отправился в путь прежде, чем солнце успело взойти следующий раз.
И вот теперь я, Барнабас Сэкетт, больше уже не молодой человек, хоть еще и не совсем старик, отправился в дорогу, снова на запад. Вместе со мной едет Черный Том Уоткинс. Мой старый спутник из болотного края едет сейчас по высоким хребтам, где ждет ветер. Под конец, когда Джереми совсем уже собрался ехать, Лила не согласилась — и в первый раз он ее послушался.
Сейчас из долин поднимаются тени, новая ночь подбирается к нам ползком. Весь день мы ехали по тропе, проложенной бизонами, которые огибают контуры холмов и, кажется, всегда находят самый легкий путь.
Шауни говорят об этих местах, как о земле мрачной и кровавой, и ни один индеец не живет нынче здесь, хотя охотиться они сюда приходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Не знаю, так никогда и не понял, почему так было, но в ту ночь я вдруг почувствовал себя отрезанным от всех, жутко одиноким, мне захотелось найти кого-нибудь, чтоб побыл со мной — хотя бы немного, потому что Эбби лежала в хижине у Лилы, где та могла лучше ухаживать за ней и присматривать всю ночь.
Все пугающие часы одиночества, пережитые мною когда-либо, столпились тогда вокруг меня, ведь ей пришло время рожать, а я ничего не мог сделать — я, который всегда делал все. В тот вечер ко мне заглянул Джон Куилл, принес кусок мяса от убитого оленя, и я разговаривал с ним, пока он чуть не силой от меня вырвался.
А причины для моих страхов не было никакой, потому что ребенок вышел на свет легко, без всяких осложнений…
Через некоторое время я заснул, и меня разбудила опустившаяся на плечо рука Сакима.
— Пора, я думаю.
— Есть какие-то признаки?
— Возможно… Небольшая перемена в звуках… едва заметная. Пойдем! Я сварил кофе.
Кофе все еще был редкостью, но мы привыкли к его вкусу давным-давно, обнаружив в захваченном грузе, я когда он весь вышел, стали пополнять свои запасы с работорговых кораблей, направляющихся в Вест-Индию. Иногда мы оставались без кофе — тогда мололи бобы или что было.
Наш кухонный стол был выскоблен добела. Такой порядок завела Эбби, и после ее отъезда я старался ничем не нарушить его безукоризненную чистоту. Ел я на скамейке за дверью, а столом пользовался лишь для чтения и письма. Это натолкнуло меня на мысль… Надо проверить, отлил ли Джон свечи для нас всех. Мой запас становился все меньше и меньше.
Саким налил две кружки.
— Хорошо, старый друг, что мы вместе. Я вижу, ты читал Монтеня. А перед тем был Маймонид… Я хотел бы иметь возможность познакомить тебя с Хальдуном… Ибн Хальдуном. Что за чудо его «Мукуаддимах»! Эту книгу ты должен прочесть когда-нибудь. Он был одним из величайших наших мыслителей… не самым великим, может быть, но одним из них. Чрезвычайно практический человек — вроде тебя.
— Я? Практический? Хотел бы я таким быть. Временами во мне бушует безумие, Саким, и большей частью я самый непрактичный из всех людей.
— Пей кофе. Вот хлеб из маисовой муки. Лила будет в отчаянии, если увидит, что ты его не ел.
— Только не Лила. Ты забыл, какая она. Она делает то, что нужно, и не обижается, если ее трудов не замечают. Я давно уже понял, что на свой лад наша Лила — философ.
— Ну что ж… остается только надеяться, что Джереми это понимает. Но легко философствовать о семейной жизни, когда сам не женат. Давай есть наш маисовый хлеб. Если уж надо нам болтать всякие глупости, так лучше при этом есть, тогда время не будет потрачено совсем уж зря.
Саким поставил кружку на стол.
— Наш добрый Хальдун много чего говорил по поводу питания. По его утверждению, все свидетельства показывают, что тот, кто ест мало, выше тех, кто ест много, как в отваге, так и в чувствительности.
И все же мы с готовностью воспринимаем мысль, что толстый человек — мудрый. Разве не был он достаточно мудр, чтобы добыть себе пищу? Однако мы не спешим приписать набожность кому-либо кроме тощих. Толстый пророк никогда не сумеет основать новую религию, а тощий, аскетичного вида может сделать это без труда.
Пророк должен всегда спускаться с гор или выходить из пустыни. Но ни в коем случае не подниматься из-за стола.
Он должен также иметь сильный и красивый голос, но не слишком отточенный. Мы склонны не любить и подозревать людей со слишком хорошо поставленным голосом. В голосе пророка должна звучать некоторая грубость…
— Пошли лучше на стену, — сказал я с некоторой грубостью в голосе. — Тут становится душновато. По крайней мере, когда я читаю Монтеня, то могу закрыть книгу, если устал слушать.
— Вот видишь? Я рассыпал перед тобой жемчуга, а ты на них не обратил внимания. Что ж, так — так так.
Мы взобрались по лестнице в темноте, ощупью находя перекладины. Рядом с нами возник тенью Кейн О'Хара.
— Ничего, — доложил он. — Но сверчки умолкли.
Уходя, он добавил:
— Если я понадоблюсь, крикните погромче или выстрелите. Спать я не буду, так только, опущу голову на стол.
— Я останусь здесь, — сказал Саким Кейну. — Только не съедай весь хлеб.
Бревна, из которых был выстроен палисад, были неравной длины, но мы сознательно оставили их такими, чтобы нападающим было труднее ночью высмотреть человеческую голову. Бревна торчали над землей в среднем на пятнадцать-шестнадцать футов, а настил галерейки, идущей вдоль стен, был на десять футов от земли — кроме того места, где находились ворота. С земли на галерейку вели две лестницы. Вперед за стену выступали два блокгауза, что позволяло защитникам стрелять вдоль стен. Второй блокгауз был добавлен позже первого, ибо мы стремились постоянно улучшать нашу фортификацию.
Джереми заряжал запасные мушкеты.
Теперь в небе не было видно ни одной звезды. Поднимался ветер, сейчас обнаружить приближающихся станет трудно. Тьма стояла густая, но наши глаза привыкли к ночи. До сих пор, насколько мне было известно, никаким индейцам не удавалось захватить укрепленную позицию вроде нашей, но я знал, как опасна излишняя самоуверенность, и пытался поставить себя на их место и представить, как они попытаются это сделать.
Добрую дюжину раз они пробовали зубы на этом форте — но безуспешно. И если они решились снова испытать силы, то, видимо, полагают, что на этот раз у них получится.
Что-то ударило в палисад подо мной…
Чуть подальше как будто еще что-то упало, что-то скользнуло змеей вдоль галерейки и исчезло за стеной.
Исчезло — да не совсем. Это было веревка с узлами, один узел застрял в щели между двумя столбами. Тут же я услышал шорох мокасин по бревнам снаружи, и почти сразу же над стеной возникла голова.
Причудливо раскрашенное лицо индейца было всего в нескольких дюймах от меня, и мой ответ последовал мгновенно: короткий резкий удар прикладом мушкета в это лицо.
Он меня вообще не видел, он только высунул голову над бревнами, чтобы осмотреться, а потому даже не попытался уклониться; вся сила удара пришлась в цель, и он свалился на землю с гулким ударом.
— Веревки! — закричал я. — Они лезут по веревкам!
Перевернув мушкет, я выстрелил во вторую голову, которая появилась над стеной футах в двадцати от меня — я едва смог ее разглядеть в темноте.
А дальше началась рукопашная, и это была нелегкая схватка. Троим сенекам — как оказалось, это именно сенеки, — удалось перебраться через стену. Одного мы застрелили, когда он спрыгнул на землю уже внутри форта, второй был заколот шпагой.
Что происходит за пределами моего поля зрения, я не представлял. Не время было вертеть головой по сторонам. Прямо передо мной стену перескочил крупный индеец, гибкий, великолепной наружности мошенник, насколько я мог судить в темноте. Не успел он коснуться пятками настила, как тут же бросился на меня с ножом в руке.
Мушкет мой был разряжен, и я бросил его на доски. Вытащить пистолет из-за пояса я не успевал, а он надвигался быстро, держа нож в опущенной руке. Резким ударом ладони по запястью я сбил его руку в сторону, тут же поймал это запястье, поставил подножку и опрокинул его на галерейку.
Он сильно ударился, но мгновенно вскочил и снова двинулся на меня, только теперь осторожнее. Я мог бы вытащить пистолет, но у него такого оружия не было. И потому я выхватил свой нож — нож из Индии, подаренный мне отцом в давние времена. Индеец сделал удачный выпад, но я его парировал и тут же сам ткнул ножом вперед. Он кое-что понимал в драке на ножах, но о фехтовании не знал ничего, и кончик моего ножа чиркнул его по запястью.
Он резко отскочил назад с залитой кровью рукой, сразу же извернулся и нырком бросился на меня, чтобы поймать за ноги. Мое колено взметнулось кверху и перехватило его в полете, попав в висок. Силы толчка оказалось достаточно, чтобы перебросить его через край.
Он упал с высоты десять футов, однако приземлился на ноги и устоял. Немедленно бросился обратно, и мне пришлось прыгнуть на него сверху. Он шарахнулся назад — но слишком медленно, я обрушился на него, опрокинул на землю, а сам тут же вскочил, чтобы продолжать схватку, — и двинул его кулаком под подбородок.
Он зашатался. Кулак достал его хорошо. Я нанес еще два удара, один за другим. Он совершенно не был знаком с боксом, и от удара под ложечку ему стало плохо. Следующий удар повалил его на землю. Я сгреб рукой многочисленные ожерелья у него на шее и сильным рывком шмякнул его о ворота.
Он грохнулся с чудовищной силой, и я решил, что он потерял сознание. Я нашел на земле его нож.
В небе появился первый свет далекого еще утра, и теперь я видел его ясно. Он успел подняться и кинулся наутек. Я перехватил нож и метнул в него, крикнув:
— Эй, ты забыл!
Он развернулся и поймал нож в воздухе, словно это был просто мяч.
— Я принесу его обратно! — крикнул он на бегу.
На мгновение я остолбенел, глядя ему вслед. Он кричал по-английски!
— Погоди! — заорал я, но он уже исчез.
С моим выкриком бой закончился, и я медленно пошел по кругу, обходя стены. Кейн получил стрелу в предплечье, Черный Том Уоткинс — тяжелую ножевую рану. На Джереми не было ни царапины, зато на мне, как оказалось, целых три отметины — небольшая колотая рана и две резаные, поверхностные, но они могли оказаться неприятными, если вовремя не обработать.
Мы считали, что у них убиты трое, но они унесли тела с собой, так что наверняка мы не знали.
Но нападение было отбито не нашими усилиями. Как оказалось, в самый разгар боя налетели Кин, Янс и дюжина катобов во главе с Уа-га-су; словно буря, ударили они в спину нападающим и переломили хребет атаке.
Мало того, Кин и Янс приехали верхом, на лошадях!
Глава тридцать четвертая
Как быстро катятся годы! Как одиноки ночи!
Наконец-то я иду на запад, через голубые горы, в те земли, что лежат за ними, — и как долго я мечтал об этом! Какое бессчетное число раз глядел я с тоской на эти горы, дымчатые на фоне неба!
К нам вернулся Пим Берк, хоть может и ненадолго. Его дама оказалась не только прелестной, но и бесчестной. Она утащила его изумруд и все золото, что у него было, и сбежала на корабле, ушедшем в Англию, чтоб ей пусто было!
Но он вернулся, и я этому рад и благодарен судьбе. Он побудет у нас совсем немного, потому что возвращается на побережье, чтобы устроить гостиницу в одном новом городке. Это занятие по нему, он с ним хорошо справится.
Джон Куилл съездил в Уильямсберг, чтобы сделать заявку на свой участок земли. Он оформил свою землю здесь и другой участок, на реке Човон, и уговорил Джереми сделать то же самое.
Кин и Янс снова отправились за горы, держась индейской тропы, протоптанной ногами столетий, уходящих туда. Скоро я встречусь с ними, ведь я наконец иду в те края.
Джубала мы не видели вот уже два года. Он бродит где-то там, за великой рекой, о которой говорил Де Сото, где-то за обширными равнинами, протянувшимися там в сторону заходящего солнца, и, думается мне, не остановится, пока не дойдет до сверкающих западных гор своей мечты, — и это мне понятно, ведь я сам тоже шел за своей мечтой о горах. И так должно быть с каждым новым поколением, ибо люди должны всегда смотреть на горы и всегда стремиться перебраться через них.
Тропы будут отмечены их мертвыми телами, трава напитается их кровью, но все же кто-то прорвется, кто-то построит, кто-то вырастит…
Брайан изучает законы в Судебных Иннах в Лондоне, стал приятным джентльменом — так люди говорят. А Ноэлла теперь молодая английская леди, красавица и девушка с твердым характером. Отличная наездница, элегантная танцорка. Вспоминает ли она когда-нибудь наши голубые горы? Скучает ли по своему отцу, который помнит ее маленькие ручки у себя в волосах, первые слезы у нее на глазах, смех, всегда готовый сорваться с ее губ? Когда Уильям умрет, наш старый участок в Фенланде достанется ей.
Мы пишем друг другу, наши письма пересекают океан на «Абигейл» и других кораблях. И еще я продолжаю торговлю с Питером Таллисом.
А Саким, наш учитель, наш врач, наш друг… однажды дошла до нас весть из его родной земли, не знаю уж, что это за весть была, но он пришел ко мне попрощаться — и отправился в путь прежде, чем солнце успело взойти следующий раз.
И вот теперь я, Барнабас Сэкетт, больше уже не молодой человек, хоть еще и не совсем старик, отправился в дорогу, снова на запад. Вместе со мной едет Черный Том Уоткинс. Мой старый спутник из болотного края едет сейчас по высоким хребтам, где ждет ветер. Под конец, когда Джереми совсем уже собрался ехать, Лила не согласилась — и в первый раз он ее послушался.
Сейчас из долин поднимаются тени, новая ночь подбирается к нам ползком. Весь день мы ехали по тропе, проложенной бизонами, которые огибают контуры холмов и, кажется, всегда находят самый легкий путь.
Шауни говорят об этих местах, как о земле мрачной и кровавой, и ни один индеец не живет нынче здесь, хотя охотиться они сюда приходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44