Он глянул в мою сторону, но никак не показал, что знает меня. Я быстро прошел мимо, разыскивая Хайатта.
Питер говорил, словно продолжая беседу с невысоким человеком:
— Барнабас, это Фегани. В тюрьме он известен под фамилией Хант, потому что по-ирландски Фегани значит то же, что по-английски «хантер» — охотник, вроде того. Он надежный человек, он поможет. До меня дошло словечко. Если собираешься сбежать, то беги немедленно. Без задержки. Тебя скоро заберут в темницу, и либо они вышибут из тебя сокровище, либо ты умрешь. Это все в руках людей, которых ты видел.
— Мне понадобится лошадь… три лошади.
Я стоял, озираясь по сторонам, словно разыскиваю кого-то, и делал вид, что не замечаю ни его, ни Фегани. Мимо проходили другие заключенные. На другом конце большого помещения я увидел Хайатта.
— Лошади будут — в известном тебе доме, тот самом, который ты посетил однажды после театра.
Дом Темпани!
— Когда выберешься, отправляйся туда. Не теряй времени. Поезжай далеко на север, потом на запад. Королева остервенеет. Ее люди будут тебя разыскивать повсюду. И положись на Фегани.
Он прошел чуть дальше и заговорил с другим заключенным, а Фегани задержался возле меня.
— Кэйт у тебя есть? — спросил он негромко.
— Какая Кэйт?
— Отмычка, замки открывать. Она тебе понадобится. Я так думаю, к ночи они на тебя наденут браслеты.
Воровского жаргона я не понимал. Увидев мой тупой взгляд, он пояснил:
— Браслеты — железо, оковы, кандалы. — На лице у него промелькнуло отвращение. — Ты что, вообще ничего не знаешь?…
Впрочем, отмычку он пообещал принести.
Что бы ни случилось, отсюда надо убраться. Вонь на главном этаже была просто омерзительная. Я вернулся к себе в камеру.
Оказавшись внутри, я поднял глаза к окну. Высоко, в шести футах от пола, больше четырех футов в ширину, слегка закругленное сверху, оно было зарешечено железными прутьями. Расстояние между ними было по крайней мере шесть дюймов, их по горизонтали пересекали еще два стержня.
В камере у меня была койка и скамья — да еще деревянное ведро. Скамья тяжелая, еле сдвинешь с места, а уж быстро прибрать обратно — и думать нечего, так что я перевернул вверх дном ведро и встал на него, чтобы получше разглядеть решетку.
Прутья были заделаны в камень, но я с удовлетворением отметил, что с наружной стороны камень изрядно выветрился от непогоды. Выглянув наружу, я обнаружил под окном стену. Если я смогу спуститься на нее…
Меня предупредили приближающиеся шаги. Я соскочил на пол и убрал на место ведро. К шагам прибавился лязг железа, дверь открылась — но я к этому времени уже сидел на койке.
Появился тюремщик, вслед за ним Фегани — он помогал нести кандалы.
Тюремщик улыбался во весь рот. Зубы у него были поломанные и желтые.
— Ну, паренек, вот ты и получаешь снова браслетики. Завтра.
— Но я ведь заплатил!
— Ну да, точно, заплатил, но есть тут голос погромче моего, и он говорит, что ты отправляешься обратно — а значит в железе.
— Ты уж прости, — сказал Фегани, — но это не тюремщик решает. Ты его запомни. Позже он может их снова снять, если у тебя найдется малость чего нужно.
— Хватит, хватит! — заворчал тюремщик. — Не так громко!
Фегани хлопнул меня по плечу, и что-то холодное прикоснулось к моей шее под воротником.
— Ладно! Не тревожься пока что!
Когда они ушли, я сунул руку за шиворот. Там был тонкий кусок металла. Кэйт, которая отпирает замки.
Времени терять нельзя. Меня ждет темница и новые допросы. А за ними — пытки, которые кончатся только с моей смертью.
Так что если хочу что-то сделать, то делать это надо нынче ночью.
Мне слышны были вой и крики, которые доносились из камер-одиночек и больших помещений внизу, где заключенных держали вместе.
Я снова проверил прутья на окне. Дождь и ветер хорошо поработали над наружной стеной, и некоторые прутья болтались в гнездах.
Меня охватила искренняя благодарность судьбе. Сжав отмычку в руке, я принялся скрести и отламывать кусочки камня, расширяя раскрошившееся гнездо.
Потом, спрятав отмычку, взялся обеими руками за прутья и напрягся, выдавливая их наружу. Прутья немого подались, затем уперлись. Я снова взялся за работу, но шаги в коридоре прервали ее. Я уселся на скамью, уперев локти в колени, спиной к двери. Шаги на миг остановились за дверью, пока тюремщик заглядывал в волчок, потом удалились.
И снова я вернулся к решетке. Мне бы только вытащить два, самое большое — три вертикальных стержня и один горизонтальный, и тогда я смогу пролезть… Я работал, старательно расковыривая камень. Потом попробовал один из стержней. Сила меня не подвела — стержень подался. Я нажал еще сильнее — и нижний конец выскочил наружу.
Очень осторожно я вытащил из гнезда верхний конец и бесшумно положил стержень на пол. Но второй оказался упрямее. Снова и снова я то скреб камень, то напрягался изо всех сил. В конце концов мне удалось разбить нижнее гнездо — и второй стержень лег рядом со своим соседом на пол — между мной и дверью.
Горизонтальный прут был заделан не так глубоко, да и каменные крошки сыпались при каждом движении острой отмычки. Стена была старая и легко крошилась. Но все равно к этому времени я уже весь взмок от пота, а костяшки пальцев были ободраны и сбиты. Когда мне наконец удалось вытащить третий прут, ночь уже перевалила за половину и тюрьма стихла.
Я осторожно придвинул тяжелую скамью под окно. Пожертвовал своим плащом — прикрыл им уложенные на койку кандалы и свернул, стараясь придать форму лежащего человека. Я уже поставил ногу на скамейку, когда вдруг в замке заскрежетал ключ и дверь у меня за спиной распахнулась.
— Ага! — Это был Генри Кроппи. — Попался!
Он прыгнул, собираясь схватить меня сзади, но наступил на железные прутки, а те покатились под ним. Ноги тюремщика взметнулись выше головы, и он упал.
Правда, тут же поднялся и кинулся на меня, но я уже успел повернуться и ударил его.
Кулак у меня твердый. Я угодил ему прямо в нос и почувствовал, как хрустнула кость. Он чуть не упал снова, но тут же рванулся вверх, вытянувшись, чтобы схватить меня.
Я поймал его за руку, резко завернул ему за спину и задрал вверх старым приемом, который борцы называют «хамерлок». Он заорал, я резко ударил его об пол и оглушил.
Но особой выгоды мне это не дало. Конечно, дверь открыта, можно кинуться в коридор — но так я доберусь лишь до очередной тяжелой двери и очередных охранников. Нет, только в окно…
Вскочив на скамью, я протиснулся между прутьями решетки и подтащил вверх ноги — а позади слышались стоны, кашель, плевки и лязг цепей.
Я глянул вниз — сердце оборвалось. Стена, на которую я возлагал все свои надежды, находилась не меньше чем в двадцати футах внизу, а в ширину имела едва пару футов. Можно спрыгнуть и попасть на нее, но куда больше шансов, что я с нее соскользну. Я на миг заколебался. Соскользну — значит, упаду не меньше чем с тридцати футов… Я поднял глаза кверху.
Свес крыши находился в каких-нибудь четырех футах над верхней кромкой моего окна. Вцепившись в решетку, я вывернулся спиной наружу, к ночной темноте, и, перехватываясь руками, стал на внешний подоконник. А потом, придерживаясь одной рукой, второй потянулся кверху. Отпустил стержень, рванулся — и вцепился в край крыши. Очень осторожно подтянулся кверху, переполз через край и, тяжело переводя дыхание, застыл на свинцовых полосах кровли.
С меня лил пот. Я вытер руки об одежду и кое-как пополз по крыше. Она была мокрая, страшно скользкая, если я начну сползать, то надежд у меня никаких — кроме верной смерти на камнях в добрых шестидесяти футах внизу.
Передвигаясь ползком, я добрался до дальнего конца здания. А там, прямо подо мной, оказалась еще одна свинцовая крыша — всего на шесть футов ниже. Я перевалился через край и пробежал вдоль конька той, нижней крыши не меньше пятидесяти футов. Там нашлось маленькое чердачное окошко, я торопливо ощупал его. Старая деревянная рама давно сгнила, я сумел выдавить ее — и оказался в каком-то пустом помещении, пропитанном затхлым духом давно застоявшегося воздуха. Через второе окно проникал тусклый свет. Я пересек чердак и, открыв дверь, оказался в коридоре.
Если я все еще в пределах Ньюгейта, это, по-видимому, жилые помещения тюремщиков. Но мне казалось почему-то, что это здание — просто соседнее с тюрьмой. Дверь в конце коридора была закрыта и заперта. Я мог бы справиться с ней — если время позволит… Резко развернувшись, я кинулся в другой конец коридора, где было окно. Через мгновение меня снова охватил холодный ночной воздух, снова лицо ощутило морось мелкого как туман дождя, а я снова оказался на свинцовых полосах очередной крыши.
Чуть подальше, уже на следующей крыше, я заметил мансардное окно — и быстро двинулся в ту сторону. Время утекало, а мне надо уйти подальше, добраться до Саутуорка и попасть в дом Брайана Темпани, где меня ожидают лошади.
Я перебрался с одной крыши на другую, продвигаясь к тому окну. Оно было приоткрыто!
Раскрыв его пошире, я влез внутрь.
И тут раздался сдавленный вскрик.
Я закрыл оконную створку и повернулся. Где-то за облаками была луна и в комнату лился неверный свет.
В кровати сидела девушка, прижимая к себе одеяло. Я разобрал, как мне показалось, молодое хорошенькое личико, растрепанные волосы и широко раскрытые глаза.
— Не пугайтесь, пожалуйста. Я просто прохожу через вашу комнату.
— Вы сбежали из Ньюгейта! — пробормотала она.
— Ну, это продлится недолго, — ответил я бодрым тоном, — если я не двинусь немедленно дальше или если вы закричите, чтобы позвать их.
— Я не стану кричать, если вы не причините мне вреда, — отвечала она холодно. — Мой отец умер в Ньюгейте — он туда за долги попал, и я к ним любви не испытываю… Идите вниз по лестнице, — она показала рукой. — Дверь открывается на другую улицу. Перейдите через нее и сверните в боковую улицу. Желаю вам удачи.
— Спасибо, — сказал я — и сделал все, как она велела. Дверь бесшумно закрылась за мной. На улице было темно и тихо. Я побежал — быстро и легким шагом.
Вскоре я пересек площадь, за ней вторую. В небе замаячил купол Сент-Пола. Я перешел на шаг. Еще через одну улицу… Я двигался к мосту, ведущему в Саутуорк.
Дом Темпани стоял темный и молчаливый. На какое-то время я затаился в тени, следя за ним. Как будто вокруг никого нет, но это может быть и ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то заподозрит, что я приду сюда, но, с другой стороны, они ведь не слишком уверены в лояльности Темпани — из-за его связи со мной.
Неужели обязательно каждый раз, когда я прихожу в этот дом, должно быть темно и мокро?.. Я вошел на мощеный двор — и внезапно увидел тоненькую ниточку света из окна. Кто-то там есть. Так что, идти прямо в конюшню? Или постучать в дверь? Но кто может быть здесь? Темпани уехал, Абигейл тоже…
Я постоял у двери — и легонько постучал; почти сразу мне ответили изнутри. Дверь открылась, в ней возникла тенью высокая фигура. Это была Лила — домоправительница Темпани и время от времени горничная Абигейл.
— А? Это ты там, что ли? — вопросила она обвинительным тоном. — Если ты явился за лошадьми, так они там, в конюшне.
Лила была девица крупная, сильная как бык и такая же грозная. Но все же она меня ждала. Провела в кухню и жестом пригласила к столу. Там стоял кувшин, и она налила мне в кружку эля. Потом подала пищу, двигаясь быстро и плавно. Я набросился на еду — голодный я был, как сын нищего, а пища была хороша. Да нет, не просто хороша — превосходна!
Она вышла в другую комнату и вернулась, неся с собой черный плащ, просторный и теплый, шляпу и шпагу, а еще пару пистолетов и мешок серебра.
— Это тебе потребуется. Питер Таллис дал мне знать.
Ошеломленный, я сумел только поблагодарить ее.
— Да ну тебя! — резко бросила она. А потом повернулась ко мне: — Как там моя молодая леди? Ты ее вообще хоть видел-то?
— Она в море, направляется в Америку, — сказал я, — куда и я надеюсь последовать за ней.
— Ты возьмешь меня с собой? — спросила она вдруг.
Я чуть не подавился, потом кое-как сглотнул.
— Что?.. Что ты сказала?
— Я говорю, ты должен взять меня в Америку. Не могу я оставаться тут, когда она где-то там, на другом конце света, терпит нужду неизвестно в чем, да еще одна среди всяких тварей мужской породы и рядом ни одной женщины. Она-то мне не дозволила бы ехать, а ты дозволишь. Возьми меня, Барнабас Сэкетт!
— Взять тебя? — я тупо повторил ее слова, в ужасе от мысли ехать в такую даль, через всю страну, с этой здоровенной женщиной — не толстой, не подумайте, но широкой в плечах и, скажем так, по мидель-шпангоуту, — здоровенной и сильной. — А как же дом? Разве капитан Темпани не оставил тебя смотреть за ним?
— Что да, то да, но жизнь это одинокая, так я послала за своим братцем, и он приехал. Вот он тут и останется, пока меня не будет.
— Братец?…
Как-то я не мог принять мысль, что на свете может быть еще кто-то такой. Она одна — еще туда-сюда, но двое?
— Ага… — Вот тут он вошел из коридора:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Питер говорил, словно продолжая беседу с невысоким человеком:
— Барнабас, это Фегани. В тюрьме он известен под фамилией Хант, потому что по-ирландски Фегани значит то же, что по-английски «хантер» — охотник, вроде того. Он надежный человек, он поможет. До меня дошло словечко. Если собираешься сбежать, то беги немедленно. Без задержки. Тебя скоро заберут в темницу, и либо они вышибут из тебя сокровище, либо ты умрешь. Это все в руках людей, которых ты видел.
— Мне понадобится лошадь… три лошади.
Я стоял, озираясь по сторонам, словно разыскиваю кого-то, и делал вид, что не замечаю ни его, ни Фегани. Мимо проходили другие заключенные. На другом конце большого помещения я увидел Хайатта.
— Лошади будут — в известном тебе доме, тот самом, который ты посетил однажды после театра.
Дом Темпани!
— Когда выберешься, отправляйся туда. Не теряй времени. Поезжай далеко на север, потом на запад. Королева остервенеет. Ее люди будут тебя разыскивать повсюду. И положись на Фегани.
Он прошел чуть дальше и заговорил с другим заключенным, а Фегани задержался возле меня.
— Кэйт у тебя есть? — спросил он негромко.
— Какая Кэйт?
— Отмычка, замки открывать. Она тебе понадобится. Я так думаю, к ночи они на тебя наденут браслеты.
Воровского жаргона я не понимал. Увидев мой тупой взгляд, он пояснил:
— Браслеты — железо, оковы, кандалы. — На лице у него промелькнуло отвращение. — Ты что, вообще ничего не знаешь?…
Впрочем, отмычку он пообещал принести.
Что бы ни случилось, отсюда надо убраться. Вонь на главном этаже была просто омерзительная. Я вернулся к себе в камеру.
Оказавшись внутри, я поднял глаза к окну. Высоко, в шести футах от пола, больше четырех футов в ширину, слегка закругленное сверху, оно было зарешечено железными прутьями. Расстояние между ними было по крайней мере шесть дюймов, их по горизонтали пересекали еще два стержня.
В камере у меня была койка и скамья — да еще деревянное ведро. Скамья тяжелая, еле сдвинешь с места, а уж быстро прибрать обратно — и думать нечего, так что я перевернул вверх дном ведро и встал на него, чтобы получше разглядеть решетку.
Прутья были заделаны в камень, но я с удовлетворением отметил, что с наружной стороны камень изрядно выветрился от непогоды. Выглянув наружу, я обнаружил под окном стену. Если я смогу спуститься на нее…
Меня предупредили приближающиеся шаги. Я соскочил на пол и убрал на место ведро. К шагам прибавился лязг железа, дверь открылась — но я к этому времени уже сидел на койке.
Появился тюремщик, вслед за ним Фегани — он помогал нести кандалы.
Тюремщик улыбался во весь рот. Зубы у него были поломанные и желтые.
— Ну, паренек, вот ты и получаешь снова браслетики. Завтра.
— Но я ведь заплатил!
— Ну да, точно, заплатил, но есть тут голос погромче моего, и он говорит, что ты отправляешься обратно — а значит в железе.
— Ты уж прости, — сказал Фегани, — но это не тюремщик решает. Ты его запомни. Позже он может их снова снять, если у тебя найдется малость чего нужно.
— Хватит, хватит! — заворчал тюремщик. — Не так громко!
Фегани хлопнул меня по плечу, и что-то холодное прикоснулось к моей шее под воротником.
— Ладно! Не тревожься пока что!
Когда они ушли, я сунул руку за шиворот. Там был тонкий кусок металла. Кэйт, которая отпирает замки.
Времени терять нельзя. Меня ждет темница и новые допросы. А за ними — пытки, которые кончатся только с моей смертью.
Так что если хочу что-то сделать, то делать это надо нынче ночью.
Мне слышны были вой и крики, которые доносились из камер-одиночек и больших помещений внизу, где заключенных держали вместе.
Я снова проверил прутья на окне. Дождь и ветер хорошо поработали над наружной стеной, и некоторые прутья болтались в гнездах.
Меня охватила искренняя благодарность судьбе. Сжав отмычку в руке, я принялся скрести и отламывать кусочки камня, расширяя раскрошившееся гнездо.
Потом, спрятав отмычку, взялся обеими руками за прутья и напрягся, выдавливая их наружу. Прутья немого подались, затем уперлись. Я снова взялся за работу, но шаги в коридоре прервали ее. Я уселся на скамью, уперев локти в колени, спиной к двери. Шаги на миг остановились за дверью, пока тюремщик заглядывал в волчок, потом удалились.
И снова я вернулся к решетке. Мне бы только вытащить два, самое большое — три вертикальных стержня и один горизонтальный, и тогда я смогу пролезть… Я работал, старательно расковыривая камень. Потом попробовал один из стержней. Сила меня не подвела — стержень подался. Я нажал еще сильнее — и нижний конец выскочил наружу.
Очень осторожно я вытащил из гнезда верхний конец и бесшумно положил стержень на пол. Но второй оказался упрямее. Снова и снова я то скреб камень, то напрягался изо всех сил. В конце концов мне удалось разбить нижнее гнездо — и второй стержень лег рядом со своим соседом на пол — между мной и дверью.
Горизонтальный прут был заделан не так глубоко, да и каменные крошки сыпались при каждом движении острой отмычки. Стена была старая и легко крошилась. Но все равно к этому времени я уже весь взмок от пота, а костяшки пальцев были ободраны и сбиты. Когда мне наконец удалось вытащить третий прут, ночь уже перевалила за половину и тюрьма стихла.
Я осторожно придвинул тяжелую скамью под окно. Пожертвовал своим плащом — прикрыл им уложенные на койку кандалы и свернул, стараясь придать форму лежащего человека. Я уже поставил ногу на скамейку, когда вдруг в замке заскрежетал ключ и дверь у меня за спиной распахнулась.
— Ага! — Это был Генри Кроппи. — Попался!
Он прыгнул, собираясь схватить меня сзади, но наступил на железные прутки, а те покатились под ним. Ноги тюремщика взметнулись выше головы, и он упал.
Правда, тут же поднялся и кинулся на меня, но я уже успел повернуться и ударил его.
Кулак у меня твердый. Я угодил ему прямо в нос и почувствовал, как хрустнула кость. Он чуть не упал снова, но тут же рванулся вверх, вытянувшись, чтобы схватить меня.
Я поймал его за руку, резко завернул ему за спину и задрал вверх старым приемом, который борцы называют «хамерлок». Он заорал, я резко ударил его об пол и оглушил.
Но особой выгоды мне это не дало. Конечно, дверь открыта, можно кинуться в коридор — но так я доберусь лишь до очередной тяжелой двери и очередных охранников. Нет, только в окно…
Вскочив на скамью, я протиснулся между прутьями решетки и подтащил вверх ноги — а позади слышались стоны, кашель, плевки и лязг цепей.
Я глянул вниз — сердце оборвалось. Стена, на которую я возлагал все свои надежды, находилась не меньше чем в двадцати футах внизу, а в ширину имела едва пару футов. Можно спрыгнуть и попасть на нее, но куда больше шансов, что я с нее соскользну. Я на миг заколебался. Соскользну — значит, упаду не меньше чем с тридцати футов… Я поднял глаза кверху.
Свес крыши находился в каких-нибудь четырех футах над верхней кромкой моего окна. Вцепившись в решетку, я вывернулся спиной наружу, к ночной темноте, и, перехватываясь руками, стал на внешний подоконник. А потом, придерживаясь одной рукой, второй потянулся кверху. Отпустил стержень, рванулся — и вцепился в край крыши. Очень осторожно подтянулся кверху, переполз через край и, тяжело переводя дыхание, застыл на свинцовых полосах кровли.
С меня лил пот. Я вытер руки об одежду и кое-как пополз по крыше. Она была мокрая, страшно скользкая, если я начну сползать, то надежд у меня никаких — кроме верной смерти на камнях в добрых шестидесяти футах внизу.
Передвигаясь ползком, я добрался до дальнего конца здания. А там, прямо подо мной, оказалась еще одна свинцовая крыша — всего на шесть футов ниже. Я перевалился через край и пробежал вдоль конька той, нижней крыши не меньше пятидесяти футов. Там нашлось маленькое чердачное окошко, я торопливо ощупал его. Старая деревянная рама давно сгнила, я сумел выдавить ее — и оказался в каком-то пустом помещении, пропитанном затхлым духом давно застоявшегося воздуха. Через второе окно проникал тусклый свет. Я пересек чердак и, открыв дверь, оказался в коридоре.
Если я все еще в пределах Ньюгейта, это, по-видимому, жилые помещения тюремщиков. Но мне казалось почему-то, что это здание — просто соседнее с тюрьмой. Дверь в конце коридора была закрыта и заперта. Я мог бы справиться с ней — если время позволит… Резко развернувшись, я кинулся в другой конец коридора, где было окно. Через мгновение меня снова охватил холодный ночной воздух, снова лицо ощутило морось мелкого как туман дождя, а я снова оказался на свинцовых полосах очередной крыши.
Чуть подальше, уже на следующей крыше, я заметил мансардное окно — и быстро двинулся в ту сторону. Время утекало, а мне надо уйти подальше, добраться до Саутуорка и попасть в дом Брайана Темпани, где меня ожидают лошади.
Я перебрался с одной крыши на другую, продвигаясь к тому окну. Оно было приоткрыто!
Раскрыв его пошире, я влез внутрь.
И тут раздался сдавленный вскрик.
Я закрыл оконную створку и повернулся. Где-то за облаками была луна и в комнату лился неверный свет.
В кровати сидела девушка, прижимая к себе одеяло. Я разобрал, как мне показалось, молодое хорошенькое личико, растрепанные волосы и широко раскрытые глаза.
— Не пугайтесь, пожалуйста. Я просто прохожу через вашу комнату.
— Вы сбежали из Ньюгейта! — пробормотала она.
— Ну, это продлится недолго, — ответил я бодрым тоном, — если я не двинусь немедленно дальше или если вы закричите, чтобы позвать их.
— Я не стану кричать, если вы не причините мне вреда, — отвечала она холодно. — Мой отец умер в Ньюгейте — он туда за долги попал, и я к ним любви не испытываю… Идите вниз по лестнице, — она показала рукой. — Дверь открывается на другую улицу. Перейдите через нее и сверните в боковую улицу. Желаю вам удачи.
— Спасибо, — сказал я — и сделал все, как она велела. Дверь бесшумно закрылась за мной. На улице было темно и тихо. Я побежал — быстро и легким шагом.
Вскоре я пересек площадь, за ней вторую. В небе замаячил купол Сент-Пола. Я перешел на шаг. Еще через одну улицу… Я двигался к мосту, ведущему в Саутуорк.
Дом Темпани стоял темный и молчаливый. На какое-то время я затаился в тени, следя за ним. Как будто вокруг никого нет, но это может быть и ловушка. Вряд ли, конечно, кто-то заподозрит, что я приду сюда, но, с другой стороны, они ведь не слишком уверены в лояльности Темпани — из-за его связи со мной.
Неужели обязательно каждый раз, когда я прихожу в этот дом, должно быть темно и мокро?.. Я вошел на мощеный двор — и внезапно увидел тоненькую ниточку света из окна. Кто-то там есть. Так что, идти прямо в конюшню? Или постучать в дверь? Но кто может быть здесь? Темпани уехал, Абигейл тоже…
Я постоял у двери — и легонько постучал; почти сразу мне ответили изнутри. Дверь открылась, в ней возникла тенью высокая фигура. Это была Лила — домоправительница Темпани и время от времени горничная Абигейл.
— А? Это ты там, что ли? — вопросила она обвинительным тоном. — Если ты явился за лошадьми, так они там, в конюшне.
Лила была девица крупная, сильная как бык и такая же грозная. Но все же она меня ждала. Провела в кухню и жестом пригласила к столу. Там стоял кувшин, и она налила мне в кружку эля. Потом подала пищу, двигаясь быстро и плавно. Я набросился на еду — голодный я был, как сын нищего, а пища была хороша. Да нет, не просто хороша — превосходна!
Она вышла в другую комнату и вернулась, неся с собой черный плащ, просторный и теплый, шляпу и шпагу, а еще пару пистолетов и мешок серебра.
— Это тебе потребуется. Питер Таллис дал мне знать.
Ошеломленный, я сумел только поблагодарить ее.
— Да ну тебя! — резко бросила она. А потом повернулась ко мне: — Как там моя молодая леди? Ты ее вообще хоть видел-то?
— Она в море, направляется в Америку, — сказал я, — куда и я надеюсь последовать за ней.
— Ты возьмешь меня с собой? — спросила она вдруг.
Я чуть не подавился, потом кое-как сглотнул.
— Что?.. Что ты сказала?
— Я говорю, ты должен взять меня в Америку. Не могу я оставаться тут, когда она где-то там, на другом конце света, терпит нужду неизвестно в чем, да еще одна среди всяких тварей мужской породы и рядом ни одной женщины. Она-то мне не дозволила бы ехать, а ты дозволишь. Возьми меня, Барнабас Сэкетт!
— Взять тебя? — я тупо повторил ее слова, в ужасе от мысли ехать в такую даль, через всю страну, с этой здоровенной женщиной — не толстой, не подумайте, но широкой в плечах и, скажем так, по мидель-шпангоуту, — здоровенной и сильной. — А как же дом? Разве капитан Темпани не оставил тебя смотреть за ним?
— Что да, то да, но жизнь это одинокая, так я послала за своим братцем, и он приехал. Вот он тут и останется, пока меня не будет.
— Братец?…
Как-то я не мог принять мысль, что на свете может быть еще кто-то такой. Она одна — еще туда-сюда, но двое?
— Ага… — Вот тут он вошел из коридора:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44