Иногда домом бывает брезентовая палатка или шалаш из травы и листьев. Но вряд ли домом можно назвать бревенчатые стены, щели в которых заложены мхом и свежесрезанным дёрном, наспех и грубо сколоченные деревянные лестницы, уходящие наверх, на крышу. Вряд ли можно назвать окнами пропиленные в стенах проемы для стрельбы и узкие щели амбразур.
И широкий – три метра – ров, дно которого утыкано заостренными и обоженными на конце кольями, и земляную насыпь вокруг рва с узкими ходами сообщений и неглубокими, по грудь рослого мужчины, окопами – нельзя назвать приусадебным участком или двором.
Это не дом и не двор – это укрепленный пункт и оборонительная полоса. Это – Форт, маленькая крепость для того, чтобы вести войну. Это здание, в котором солдаты спят бок о бок на утоптанном земляном полу, никто не называет домом.
Действительно, как можно назвать домом коробку, наспех сбитую из необтесанных бревен, в которой, скорее всего, всем им придется умереть?…
* * *
…Я вел человека в племя Велора, терзаемый чувством необъяснимой тревоги. Необъяснимым это чувство было потому, что я не мог понять, почему мне так тревожно. Мы шли, чтобы говорить о мире, шестеро охотников, идущих со мной, знали об этом. Знал об этом и Алг, с которым я говорил перед тем, как отправиться в путь.
Я приказал ему отвести племя как можно дальше от Пустоши, охотиться, готовиться к зиме, ни в коем случае не показываться на глаза людям и избегать столкновений, чего бы это ни стоило. Большинство сейров моего племени приняло весть о возможном заключении мира спокойно. Их можно было понять – они никого не потеряли в этой войне, они сменили трудную жизнь одиноких охотников, жизнь которых полна опасностей и случайностей, на жизнь в стае, в которой каждый помогает друг другу выжить. Те шестеро сейров, оставшихся от первых охотников, примкнувших к моему племени, устали от постоянного напряжения, слежки за людьми и ненависти, разъедающей душу. Я думал, что они будут протестовать моим намерениям заключить мир с чужаками, но они удивили меня.
– Если есть возможность, чтобы между нашими племенами прекратилась война, и если, как говорит этот человек, люди напали на нас по ошибке, какой бы страшной она ни была – то мы должны воспользоваться ею, – сказали они мне и молодой Алг, немного помолчав, добавил:
– Сейчас мы живем неправильно, Белый, если так можно сказать. Мы – охотники, не воины. Нам, как и всем остальным, хочется, чтобы в нашем племени были яссы, чтобы у нас рождались дети, мы хотим стать отцами, которые не боятся, что жизнь их детей может прерваться в любой момент. Ты сказал, что на совете племен вожди запретили тебе появляться в пределах их земель. Это значит, что они наверняка могут запретить свободным яссам покинуть свое племя, чтобы стать нашими подругами. Скорее всего, нас бы вообще не допустили на праздник Весенних Ветров. Среди новоприбывших за твоей спиной начались разговоры, чтобы покинуть наше племя. Им проще по-прежнему стать одиночками, чем быть в племени отверженных. Я очень рад, что этот молодой чужак заговорил о мире и что ты хочешь примириться с вождями. Сейры не должны ненавидеть друг друга, это противно нашей природе.
– Значит, ты поддержишь меня, Алг? – спросил я.
– Всецело. Я уведу племя на север, на границу с землями племени вожака Каспа, к Пяти Озерам. Оттуда далеко до Пустоши и люди не рискнут больше выходить в лес после того, как мы напали на их охотников.
Он немного помолчал, глядя на меня. В его глазах я прочитал невысказанный вопрос и знаком попросил его говорить.
– Как ты думаешь, Белый, смогут ли люди простить нам гибель своих людей в лесу?
– Не знаю, – признался я, в глубине души обрадованный, что Алга терзают те же мысли, что и меня, – я думал об этом и не знаю, как поведут себя люди. Вся моя надежда на этого человека, Илая. Если он сможет убедить людей в том, что они совершили ошибку, напав на нас без всякого предупреждения и жалости, если я смогу объяснить людям, что все наши нападения на них – это просто ответ на их агрессию, месть за погибших сородичей, то думаю, что люди забудут о своей мести так же, как мы забудем свою месть. Мы похороним наших мертвых и постараемся сохранить мир.
– И мы сможем жить так, как прежде.
– Да, – сказал я и добавил:
– Спасибо тебе, Алг, спасибо за то, что ты понял меня. Со временем ты станешь мудрым вождем, может быть, даже самым мудрым из всех.
– Об этом пока рано судить, – смущенно ответил Алг, – но похвала от такого вожака, как ты, стоит дорого. Спасибо.
Мы расстались и я вернулся к охотникам, тогда еще охранявших человека. Я ничего не сказал ему о разговоре с Алгом и сейрами моего племени. Я подозревал, что и он умалчивает о чем-то, по его сознанию я понял, что он скрывает что-то, но его намерения были ясны, я не чувствовал предательства и знал, что в главном он мне не врет. Я не хотел вскрывать его сознание и читать мысли. Я бы с легкостью сделал это, если бы он отказался от того, чтобы рассказать мне правду, но с того момента, когда он предложил нашим народам договориться о мире, я не мог вторгаться в его разум. Это было бы постыдным поступком для меня.
Мы, сейры, можем читать мысли друг друга, но никогда не делаем этого по той простой причине, что считаем насилие над чужой психикой недостойным разумных существ. Любое вторжение в чужой разум – это насилие. Поэтому мы общаемся с помощью слов и условных знаков. Часто мы понимаем друг друга без слов, часто нам достаточно лишь взгляда.
С человеком Илаем мне иногда тоже хватает одного взгляда, чтобы понять его. Глаза Илая почти всегда, как чистая вода в спокойном ручье – видны все эмоции, чувства, как камешки на дне. Он нравится мне своим спокойствием, умением простить, способностью размышлять здраво, не поддаваясь ненависти.
Я видел, как ярость вспыхнула в его глазах, когда я сказал, что именно я придумал, как напасть на их поселение, что это я убил Докса и охотников на том холме. Его ярость была пылающей, как пламя лесного пожара. Но, когда я объяснил ему причину своих поступков, в его глазах я увидел раскаяние и стыд. Я подумал тогда, что человек, стыдящийся жестоких поступков, совершенных другими людьми, не может быть жестоким. Человек, чувствующий лично себя виноватым за весь свой народ, человек, способный на раскаяние, не способен на предательство и подлость. Когда я увидел в его глазах боль во время рассказа о моих погибших детях, я понял, что у этого человека – доброе сердце и сочувственная к чужим страданиям душа.
Я смотрел на то, как человек обугливает на костре кусок мяса, который мы ему принесли и радовался тому, что нам еще долго идти к землям племени Велора. Радовался я потому, что это было похоже на неспешное путешествие из моего детства.
Стая не торопится – осенью мойли, нагулявшие жир, неповоротливы, олени, задерживаемые своими оленятами, не могут быстро уходить от нашего преследования, защищая своих детенышей. Еды вволю, дожди пойдут еще нескоро. Ты можешь играть со своими друзьями, бежать по лесу, дыша полной грудью, и каждый миг чувствовать, что ты – живой, что с каждым ударом твоего сердца, с каждым толчком крови по жилам твое тело растет, ты растешь. Прислушиваясь к многообразию звуков весеннего леса ты иногда слышишь, как растет трава, как шепчутся на непонятном древнем языке деревья, и даже как летят в небе белоснежные перья облаков.
Человек протянул мне кусок мяса, лежащий на широком листе. От мяса поднимался пар.
– Попробуешь, Белый?
– Спасибо.
Он положил лист передо мной на траву:
– Лучше немного подождать – мясо все еще горячее.
Он встал на ноги и смущенно посмотрел на меня, переминаясь с ноги на ногу.
– Я – всё еще ваш пленник?
– Конечно же нет, Илай. Ты наш гость.
– Значит, я могу ненадолго уединиться вон в тех кустах?
Я, недоумевая посмотрел на него, и попытался уловить его эмоции. Поняв, в чем дело, мне стало смешно. У нас для этого есть слово, которое невозможно точно перевести на язык людей. Это приблизительно можно сказать так: «отдать земле». Человек так смущался этого, почти стыдился. Интересно…
– Конечно, не стесняйся.
Он кивнул, улыбаясь, и быстрым шагом скрылся в кустах.
Люди – странные. Эта их «улыбка» или «слезы» – не поймешь, зачем они им нужны. К улыбке мне пришлось привыкать – поначалу мне казалось, что Илай скалит на меня зубы. Потом я понял, что улыбка – это выражение радости, доброго расположения к собеседнику. Я понял, что люди плачут от горя или от боли. Там, на холме, Илай плакал оттого, что мы убили его друзей.
Если бы я только мог вернуть их к жизни, если бы я только мог…
* * *
Илайджа вернулся к волкам, лежащим на поляне, и, облегченно вздохнув, опустился на траву рядом с Белым.
«Полегчало?»
Охотник смущенно кивнул:
– Спасибо, что вы больше не считаете меня пленником.
«Тебе незачем благодарить».
Илайджа немного помолчал, сомневаясь – говорить ли Белому о пленном волке?
«Что тебя беспокоит?»
– Мы взяли в плен одного из ваших, еще весной, когда вы напали на людей, работавших в лесу.
Белый закрыл глаза.
«Вы убили его?»
– Нет, нет, что ты! Наши ученые пытались поговорить с ним. Они не делали ему ничего плохого. Они хорошо с ним обращаются, кормят и поят.
«Он что-нибудь говорил? Общался с вами, как я говорю с тобой?»
– Нет, я не слышал, чтобы он говорил с кем-нибудь. Я знаю, что он отказался от любого общения с нами.
Белый молчал.
– Прости меня, я не мог раньше рассказать о вашем друге.
«Ничего», – ответил волк.
– Когда я расскажу всё, наши тут же его отпустят, клянусь!
«Я верю тебе. Не страдай – тут ты ничего не исправишь. Ты ведь не вождь вашего племени».
– Нет, я – простой охотник, я даже не солдат.
«Вот видишь. Поговорим о чем-нибудь другом?»
– Тебе понравилось мясо?
«Я съел немного, но оно мне не очень понравилось – мы любим свежее мясо с кровью, прости».
– Ничего, – улыбнулся Илайджа, – у каждого свои привычки.
«Да», – наклонил голову в почти человеческом жесте согласия Белый. «Нам пора идти».
– Вы ведь охотитесь, в основном, ночью? – спросил Илайджа, старательно затаптывая догорающие угли костра.
«Да, но дневной свет для нас не помеха. Мы охотимся и днем, и ночью, в зависимости от обстоятельств».
– А это ничего, что я не могу идти также быстро, как вы?
«Нет. Мы идем медленно, потому что нам некуда спешить – твои люди вряд ли снова покинут Пустошь, опасаясь, что мы нападем на них».
– Вы же не собираетесь этого делать?
«Нет. Я приказал своему племени отступить и не вступать в бой с вами».
– Спасибо.
«Не за что. А идем мы медленно еще и потому, что я хочу показать тебе наши земли, наш лес. Я хочу, чтобы ты рассказал своим, что здесь хватит места для всех».
– Я обязательно расскажу, Белый…
…Две недели непрерывной работы, две недели сумасшедшего напряжения. Две недели снайперы напряженно всматриваются в оптические прицелы, каждую секунду ожидая нападения. Четыре пулеметных расчета, сменяющиеся каждые четыре часа, постоянно держат лес под прицелом. Позади них, на холме, стучат молотки, вбивая блестящие длинные гвозди, и топоры, обтесывающие бревна. Из каждого окна, из каждой щели торчат стволы винтовок и пулеметов. Под каждым окном в наспех сколоченных ящиках лежат, дожидаясь своего часа, гранаты. На крыше, рядом с позициями снайперов, лежат, прикрытые брезентом, громоздкие аккумуляторы Верховина. Излучатель, или бластер, как назвал свое изобретение Мазаев, всё еще лежит в своем металлическом ящике, похожем на сейф.
Две недели повторяющихся выходов в эфир, две недели, сливающиеся в непрерывную череду сменяющихся дней и ночей. Две недели не видно волков. Почему?…
Две недели напряженных тренировок. Узкая поляна полигона «беспилотчиков» изрыта воронками от попаданий бомб-имитаторов. Контейнеры, из когда-то белой (теперь уже темно-серой) ударопрочной пластмассы, теперь уже не напоминают кубики детского конструктора. Скорее, они напоминают гигантские игрушки в руках глупых детей-великанов, швыряющих их как попало, не думая.
Система наведения отлажена на все сто процентов. Теперь нет нужды в корректировщике. Дэвид Варшавский становится одним из пилотов, он, также как и остальные, ведет мини-дирижабль, выбирает боевой курс, вводит поправки на ветер, сбрасывает пока безобидный груз имитаторов. Пока еще безобидный… Так же, как и остальные «беспилотчики», он каждую ночь про себя молится, чтобы не было дождя.
А в арсенале идет совсем другая работа.
Арсенал находится на минус первом уровне Башни, в помещениях с очень толстыми стенами, под потолком которых постоянно горят местные светильники, на всякий случай забранные мелкоячеистой проволочной сеткой. Двери арсенала изготовлены из особо прочной армированной стали. Когда-то они были дверями грузового отсека одного из транспортов. Теперь в них врезан электронный замок с цифровым кодом.
В арсенале – несколько комнат, в одной на стеллажах находятся патроны, во второй комнате – запасное оружие, в третьей – взрывчатка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43