— Ничего, если не считать, что мы сбежали с места убийства и нас обнаружили без всякого сопровождения в сверхзапретной зоне. Кроме того, нам припишут, что мы хотим сговориться о торговле контрабандными товарами — и это всего лишь три обвинения, которые могут быть нам предъявлены на законных основаниях.
— Да, но...
— Нас ждет тридцать лет тюрьмы без всякого судебного разбирательства или надежды на досрочное освобождение. Будем сидеть всю жизнь. А ваше правительство, Чы Гото, не имеет официальных дипломатических отношений с Вьетнамом. Когда вас арестуют, вам будет не к кому обратиться за помощью.
Она провела его в заднюю часть автобуса, где шофер открыл дверь-гармошку.
— Бежим! Если нас схватят, то могут казнить прямо на месте.
Бэй прыгнула в ночную тьму, Николас без колебаний последовал за ней.
* * *
На какое-то время главный министр Усиба ослеп от боли. Потом зрение его прояснилось и он смог увидеть простые деревянные строения Ядзукуни. Казалось, эхо голосов патриотов, которые раздавались здесь в давние времена, все еще звучало в туманном полуденном воздухе, несмотря на назойливый шум современного транспорта. Синтоистский храм Ядзукуни, который находил ся возле крепостного рва, окружающего императорский дворец в центре Токио, превратился в мемориал японцам, отдавшим свои жизни во время войны. Это был памятник мужеству погибших камикадзе — одной из наиболее ужасающих жертв, принесенных на алтарь победы в районе Тихого океана. Победа эта так и не была достигнута.
У Наохиро опять страшно болел желудок, и он проглотил таблетку. Теперь ему приходилось принимать уже по три таблетки болеутоляющего в день вместо одной, и все это могло плохо кончиться. Усиба подозревал, что уже превратился в наркомана, но терпеть боль без таблеток уже не мог. Он закурил сигарету, глубоко вдохнув дым в легкие. Двигаясь по направлению к храму, дайдзин заставил себя идти нормальным шагом, размышляя об истории Ядзукуни, о том, как во второй половине 30-х годов правительство подстрекало правые силы на проведение демонстраций, и силы эти использовались для того, чтобы ввергнуть население в пучину милитаристского безумия.
Недавно Верховный суд запретил министрам молиться в храме, поскольку это нарушало положения послевоенной конституции, которые закрепили отделение церкви от государства. Конечно, это была конституция, написанная американцами, и многие министры предпочли пренебречь решением суда.
В храме толпилось несколько убеленных сединами стариков — бывших солдат, которые, наверняка, вспоминали о своем военном прошлом и боевых друзьях. Усиба встал рядом с ними и позвонил в колокольчик, чтобы разбудить храмового ками, затем дважды хлопнул в ладоши, склонив голову в молитве. Опустив несколько монет в щель между двумя красными деревянными планками в ящике для сбора пожертвований, Наохиро отправился к стоящему рядом с храмом зданию. Казалось, оно было закрыто на ремонт, поскольку там висели предупреждающие надписи и крутом сновали одетые в униформу рабочие. Однако приглядевшись внимательнее, дайдзин понял, что эти люди не рабочие. Один, самый крупный из всех, пристально всмотревшись в Усибу, узнал его, поклонился и, подняв с земли какие-то инструменты, отступил в сторону, Усиба проследовал в здание, в котором помещался музей, посвященный памяти погибших камикадзе. Изодранные в клочья флаги, знамена и стихи, написанные второпях кровью героев войны, украшали стены музея. Все экспонаты были снабжены подробными аннотациями. И переполненный чувствами дайдзин вспомнил хайку:
Ветер приносит достаточно опавших листьев, чтобы устроить пожар.
По залу музея прохаживался лишь один высокий, костлявый и очень худой человек. Услышав шаги Усибы, он обернулся, и на лице его расплылась широкая улыбка. Это был Тецуо Акинага, оябун клана Сикей и третий член тайного совета кайсё, в состав которого входили Акира Тёса и Тати Сидаре, преемник Томоо Кодзо. Все они тоже были оябунами и создавали Годайсю вместе с Микио Оками. С тех пор как кайсё исчез, Усиба вырос в должности; ранее он был всего лишь советником, теперь же стал полноправным членом тайного совета.
— Подходящее место для нашей встречи, не правда ли, дайдзин? — продолжая улыбаться, сказал Тецуо.
Акинага имел право называть Наохиро по имени, но оябун намеренно употреблял титулы, а не имена, тем самым подчеркивая, что в Годайсю входят весьма влиятельные особы. Человек этот носил несовременную прическу, у него были длинные седые волосы стального цвета, зачесанные назад в стиле старого самурая. Полные щеки и толстый, похожий на обрубок, нос придавали глубоко посаженным глазам еще более испуганное выражение. Как и Тёсе, ему было далеко за пятьдесят, но выглядел он старше. Годы и, как подозревал Усиба, власть, из-за которой часто приходилось идти на компромиссы, опустили уголки губ вниз, из-за чего лицо его приобрело недоверчивое, брюзгливое выражение.
— Здесь очень тихо, — проговорил Акинага, вздыхая, — такая тишина бывает только в деревне во время заката солнца, — Он рассмеялся. — Боюсь, на старости лет я становлюсь сентиментальным. — Он помолчал, потом продолжил: — Я очень уважаю вас, дайдзин. Шесть месяцев назад вы сообщили мне, что сможете остановить падение акций на рынке ценных бумаг. Для меня это большая радость, поскольку многие банки, которые я контролирую, вложили большие средства в акции Никкеи. По правде говоря, я тогда вам не поверил. Правительственные мероприятия — это хорошо, но то, что вам удалось сделать, это просто чудо. За этот период акции Никкеи поднялись на пять тысяч пунктов. Похоже, что мои учетно-банковские книги начинают приходить в норму. Из хаоса рождается порядок.
— Признаюсь, что это было нелегко, — ответил Усиба. — Правительство очень сильно рисковало, перелив так много денег, предназначенных на программу пенсионного обеспечения, в акции, чтобы повысить на них спрос и увеличить стоимость. Мы специально распространили слухи, что некоторые акционерные общества ненадежны, за последние шесть месяцев блокировали выпуск некоторых новых акций. Естественно, мы должны были сделать это: чем меньше акций «на плаву», тем больше на них спрос.
— И все это прекрасно сработало!
— Как и весь ажиотаж, который мы устроили вокруг недвижимости. Однако все это весьма ненадежно и может привести к непредсказуемым последствиям.
Акинага улыбнулся:
— Я убежден, рынок не утратит устойчивости. Уверен также, что мы миновали худший период и теперь твердо стоим на пути выхода из экономического спада. Время работает на нас... Я уже поднимал и еще буду поднимать в совете очень важный вопрос: можем ли мы доверять оябуну другой мафии? Американские гангстерские группировки переживают сейчас период упадка. Чувство чести и традиции утрачены, и с ними стало трудно работать.
Усиба согласно кивнул головой.
— Мне кажется, надо заняться Чезаре Леонфорте. Чезаре — горячая голова, он не обладает холодным расчетливым умом блистательного Доминико Гольдони. Но в этом-то и состоит наше преимущество. Мы пытались взять под контроль действия Гольдони, но нам это не удалось, похоже, как и представителям американского правительства, с которым, как предполагают, он сотрудничал. А вот Чезаре, даст Бог, под контроль возьмем.
Казалось, Акинага совершенно не проявил интереса к сказанному, потому что заговорил он о другом:
— Беспокоит меня не сам Леонфорте, а многие другие ненадежные и потому опасные личности, с которыми мы вынуждены иметь дело для того, чтобы сделать Годайсю работоспособной. Мафия, отдельные личности в американском правительстве и даже наши давние связи во Вьетнаме — все это заставляет меня нервничать, поскольку мы не разбираемся в этих вопросах, как разбирался Оками. Кроме того, оправдались мои самые худшие опасения: Тёса слишком близко сошелся с американцами, а их не волнуют те цели, которые мы преследуем, они думают только о деньгах Годайсю. Американцы — это просто торгаши, не имеющие ни чести, ни совести, ни принципов. Стоит нам ошибиться, они бросятся на нас, как бешеные собаки.
— И учтите также, через что нам пришлось только что пройти, — сказал Усиба. — Произошло почти невероятное, когда Гольдони и Оками предали нас. Но, как вы сами убедились, мы приняли меры безопасности: Гольдони мертв, а Оками исчез. Нет никаких причин для беспокойства.
— Конечно, их нейтрализовали, — сказал Акинага резко. — Я позаботился об этом. Оками был слишком опасен: он владел корёку — силой озарения.
Усиба, совершенно ошеломленный тем, что сначала Тёса, а теперь и Акинага взяли на себя ответственность за организацию заговора, имевшего целью убийство кайсё, постарался взять себя в руки и сказал:
— Корёку? Я никогда об этом не слышал.
— Ничего удивительного. — Акинага заложил руки за спину, что придало ему несколько профессорский вид. — Я узнал об этом по чистой случайности, услышав однажды краем уха, как Оками говорил об этом. Я провел некоторые дальнейшие исследования; это представляет собой разновидность глубокой медитации, и даже превосходит ее, я бы сказал, что это нечто вроде второго видения, которое позволяет практикующему ее человеку синтезировать всю совокупность мотивов, намерений, смысла и интуиции, что открывает особые возможности.
Для столь честолюбивого и умного человека, каким был Оками, этот фактор становился краеугольным камнем его жизни. Я убежден, что именно корёку позволило Оками действовать вместе с мафией дона Гольдони на протяжении столь длительного времени, а мы об этом даже и не знали.
— Корёку может во многом пролить свет на ту власть, которой обладал Оками, и на его влияние. Ну, и потом, ему сейчас уже за девяносто.
Акинага сощурил глаза.
— Но чем намеревались заняться они с Гольдони? Чтобы ответить на этот вопрос, мы задействовали наших лучших агентов — и никакого результата.
Наконец-то Усиба обрел под собой почву: пока что эта встреча не давала желаемых результатов. Акинага был слишком увлечен обвинениями в адрес Тёсы, и он, Усиба, не нашел для него никаких веских оправданий.
— Может быть, они искали не там, где надо? Через некоторое время собеседники снова вернулись к Оками.
— Я узнал, что Микио раскрыл ваш заговор. Вы ведь хотели его убить — вот он и обратился за помощью к Николасу Линнеру, — начал Усиба.
— Чепуха! — воскликнул Акинага. — Николас ненавидит якудзу. Кто, скажите на милость, сказал вам эту глупость?
— Акира Тёса. Но вы ошибаетесь, дорогой Тецуо, что это глупость. История учит нас, что под ненавистью иногда скрываются дружеские чувства. Советую вам поразмыслить над этим.
— Возможно. Однако Тёса сделает все, чтобы нейтрализовать Линнера.
Зная о разладе и разногласиях среди членов тайного совета после исчезновения кайсё, Усиба решил сыграть роль миротворца.
— Я уже говорил Тёсе, что Николас очень опасен и не стоит с ним связываться. Мы можем подвергнуть опасности Годайсю, но Тёса не пожелал прислушаться ко мне. Вас же хочу спросить, если Николас ненавидит якудзу, то что он делал в прошлом месяце в Венеции? А ведь именно в этом городе находится штаб-квартира Оками.
— Возможно, вы и правы, — поразмыслив, сказал наконец Акинага. — Я не буду сидеть сложа руки и позволять Тёсе сводить личные счеты с Николасом. Согласен, что с Линнером не надо ссориться, ведь он имеет возможность ликвидировать Годайсю. После войны мой отец знавал полковника Линнера. Вы ведь знаете, какие это были страшные годы. Полковник и мой отец не раз помогали друг другу. Я сам вспоминаю полковника с большой любовью. Хорошо помню его похороны, тогда в первый и последний раз в жизни мой отец заплакал. — Акинага бросил взгляд на кроваво-красные знамена камикадзе, висевшие над их головами, и чуть улыбнулся. — Николас не во всем похож на своего отца. Полковник был гибким человеком, а его сын, как истинный самурай, придерживается жесткого кодекса чести. Если бы он жил в семнадцатом веке, то я думаю, никогда бы не смог нанять ниндзя, чтобы обойти законы Бусидо. И погиб бы в ближнем бою.
Усиба кивнул.
— Да, Николас Линнер унаследовал черты легендарных японских героев, он никогда не сдастся противнику, даже если тот будет сильнее его. Я в этом убежден.
Наохиро снова замолчал, почувствовав, как его охватывает озноб. Надо было бы надеть пальто потеплее, но делать это ему не хотелось, чтобы не показывать никому свою слабость, особенно этим шакалам — членам тайного совета.
— Акинага-сан, — продолжал он, — половину своего рабочего времени я провожу среди американцев и смею вас заверить, что не уважаю их. Считаю, что они уничтожают нашу культуру, превносят в наше общество дух стяжательства и коррупции. Но есть люди, которые не подвержены растлевающему влиянию Запада, среди них и Николас Линнер. Но Теса этого не понимает. — На лице Акинаги появилась гримаса отвращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63