его снова переключили на другую линию.
– Мама? – этот голос был глубже, значительнее – голос серьезного администратора. – Это ты?
– А кто же еще? – ответил Трейси. – Разве только вы передали мой код кому-то другому.
– Не думаю, что Директор мог принять такое решение. А ты?
– Никогда бы ничего не сделал без его ведома, – пока это была обычная болтовня.
– Это Прайс, – сказал голос. – Мы вместе заканчивали Майнз.
– Тот Прайс, которого я знал, вылетел через месяц: он еще годился на административной работе, но для полевой – никогда.
– Но мы оба занимались у Хама, – настаивал голос.
– Тот курс вел Джинсоку, – ответил Трейси. – И потом всегда преподавал только он, вплоть до смерти три года назад.
– Неужели?
Трейси уже все надоело.
– Прайс, ты, сукин сын, это же тебе чуть не оторвало руку на первых же тренировочных стрельбищах?
– Господи, Мама, так это ты?
– Прайс, мне надо поговорить с Директором.
– Да... Конечно. Я передам, что ты звонишь, – Прайс помолчал, пока не переключая линию, потом сказал: – Мама, я очень рад снова тебя услышать.
Мгновением позже Трейси услышал самого Директора.
– Надеюсь, ты понимаешь смысл всей этой системы блоков, – голос у него был сладкий, как мороженое, – в нашем деле никогда не грех перестраховаться, – он говорил так, будто они расстались только вчера: даже не удосужился поздороваться с Трейси.
– Что, все еще названивают разные сексуальные маньяки?
Директор хрюкнул:
– Как всегда. Профессиональный риск.
– Я звоню... Короче, вечером я прилетаю. Думаю, ужин вдвоем станет приятной переменой привычного ритма.
– После десяти лет разлуки? Наверняка, – Директор снова хрюкнул. – Скажем, в восемь часов в «Анондор»?
– Нет, – мгновенно отреагировал Трейси. – Я предпочитаю «Ше Франсуа».
– Ну да, – дружелюбно протянул Директор. – Как я мог забыть? Правда, человек моего положения предпочитает места пошикарней. А где это?
– Неподалеку от Грейт Фоллз, – Трейси прекрасно знал, что Директор не мог забыть, где находится ресторан. – Возле реки.
– Ладно, найду, – и Директор повесил трубку.
На табло зажглись слова «Пристегнуть ремни. Не курить», и они пошли на посадку в вашингтонском аэропорту.
Итак, он постарался избавиться от мыслей о предстоящей встрече с Директором, но зато нахлынули воспоминания о Лорин. Он видел ее танцующей: одна нога парит высоко над головой, она медленно-медленно вращается, в волосах сверкает солнце, но в глазах, зеленых, как море, стоят слезы.
А его квартира, такая теперь опустевшая, чужая! Потому что Лорин там больше нет.
И вновь его пронзило острое чувство вины: Бобби!
Их «боинг» приземлился, двигатели заглохли. Пассажиры стоя в проходе, доставали с полок портфели и сумки.
Перед тем, как выйти из аэропорта, Трейси удостоверился, что весь его багаж будет доставлен на борт самолета, следующего в Гонконг, и взял с собой только сумку и несессер из свиной кожи, в которой отец упаковал все для него необходимое. Посторонние, включая таможенников, открыв несессер, обнаружили бы в нем лишь обычный набор путешественника: электрическую бритву, будильник, щетку для волос, расческу, три куска мыла «ойвори» и серебряные щипчики для ногтей. И ни один из этих предметов не использовался по своему прямому назначению.
Трейси вышел из аэропорта и сел в красно-белый автобус. Через десять минут он уже взял заранее заказанную машину – типичный для проката «форд-кордова», цвета «металлика». И вскоре влился в ноток машин внешнего городского кольца.
Он намеренно свернул на Вашингтон Мемориал Парквей. По левую руку от него остался Пентагон, а после этого движение стало не таким интенсивным – большинство машин сворачивало направо, на Арлингтонский мост, чтобы через него попасть в центр. Памятник Вашингтону горделиво высился в лучах закатного солнца.
Листва деревьев была пышной благодаря постоянно стоявшей здесь влажности и неусыпному попечению городских властей. Река сначала казалась синей, а когда наступили сумерки – черной, в ней играли золотые городские огни.
«Ше Франсуа» был обычным загородным рестораном. Директор уже поджидал Трейси.
Директор всегда казался Трейси ошибкой природы: его слишком крупная челюсть, мощная шея, огромное тело принадлежали не современному «хомо сапиенс», а человеку доисторическому. Что же касается мозгов, тот тут дело обстояло совсем иначе: Трейси не раз бывал свидетелем того, что Директору удавалось продумать на несколько шагов дальше, чем всем остальным представителям его профессии.
– Садись, – сказал Директор. Он лишь немного постарел по сравнению с тем, как Трейси видел его в последний раз. – Я заказал тебе «Гленливет» со льдом, хотя твой вкус я никогда не одобрял. Этот виски лучше пить неразбавленным – лед убивает особый привкус дыма.
– Пейте, как вам нравится, – ответил Трейси, усаживаясь, – а я буду пить так. Директор улыбнулся:
– Вижу, ты не меняешься.
– Да и вы тоже.
Принесли виски, Трейси сделал глоток. Директор отмахнулся от официанта, подавшего меню:
– Потом.
– Вашингтон вообще не подвержен переменам, – сказал Трейси.
– На поверхности – да, – Директор взял свою излюбленную сигару-самокрутку, ужасную на вид: черно-зеленую, корявую. «Фонд приносит массу маленьких удовольствий, – любил он говорить, – В частности, но не в последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары». «Добывать» было любимым эвфемизмом Директора. – Что же касается того, что скрыто от глаз, то перемены большие.
Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
– Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, – он глянул на тлевший кончик самокрутки. – Они понятия не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить ее в покое. Совершенно безмозглая публика, – он взглянул на Трейси. – Мне чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой, как нам нужен, – Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно сошлись на переносице, будто решили вступить друг с другом в сражение. – Правда, большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я думаю, немного времени – и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, – он глубоко вздохнул. – Это очень непросто – быть республиканцем.
Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
– Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
– Ко мне недавно приезжал Ким.
– Неужели?
Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
– Это имело отношение к смерти губернатора, – как можно небрежнее произнес Трейси. – Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.
– Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, – ответил Директор. – Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же – особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.
– Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.
Директор фыркнул – признак того, что он обиделся.
– Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.
– Он – чертов убийца, – сердито сказал Трейси.
– Если на то пошло, то и ты тоже, – возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. – За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, – Директор явно рассердился. – Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.
– А я и не сомневался, – пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена – вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.
Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.
– А что Киму от тебя понадобилось? – осведомился Директор.
– Просто заскочил проездом, – ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.
Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:
– Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.
– Наверное.
– Думаю, я закажу цыпленка, – Директор закрыл меню и положил на стол. – Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского – как раз то, что сейчас нужно.
* * *
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: – ты не можешь уехать.
Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.
– Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.
– А он знал Кима? – спросил Киеу.
– Он знает о нем от Трейси, конечно, – сказал Макоумер. – Но они никогда не встречались.
– А фотографии?
– Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.
Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.
– Тогда проблем не будет, – и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.
– Это слишком опасно, – голос Джой вернул его к действительности.
Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.
– Как ты можешь знать такие вещи?
В глазах ее стояли слезы:
– Потому что я боюсь за тебя.
Он засмеялся:
– Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.
– Но призраки ее до сих пор тебя терзают...
Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что – она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.
Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.
Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.
– Мои призраки, – ответил Киеу, помолчав, – живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.
– Но там все еще идет война.
Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.
– Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? – Он покачал головой. – Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, – он взял ее руку в свою, слегка сжал. – Я всегда здесь буду.
* * *
Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:
– Я открою.
Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни – Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.
Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.
Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Мама? – этот голос был глубже, значительнее – голос серьезного администратора. – Это ты?
– А кто же еще? – ответил Трейси. – Разве только вы передали мой код кому-то другому.
– Не думаю, что Директор мог принять такое решение. А ты?
– Никогда бы ничего не сделал без его ведома, – пока это была обычная болтовня.
– Это Прайс, – сказал голос. – Мы вместе заканчивали Майнз.
– Тот Прайс, которого я знал, вылетел через месяц: он еще годился на административной работе, но для полевой – никогда.
– Но мы оба занимались у Хама, – настаивал голос.
– Тот курс вел Джинсоку, – ответил Трейси. – И потом всегда преподавал только он, вплоть до смерти три года назад.
– Неужели?
Трейси уже все надоело.
– Прайс, ты, сукин сын, это же тебе чуть не оторвало руку на первых же тренировочных стрельбищах?
– Господи, Мама, так это ты?
– Прайс, мне надо поговорить с Директором.
– Да... Конечно. Я передам, что ты звонишь, – Прайс помолчал, пока не переключая линию, потом сказал: – Мама, я очень рад снова тебя услышать.
Мгновением позже Трейси услышал самого Директора.
– Надеюсь, ты понимаешь смысл всей этой системы блоков, – голос у него был сладкий, как мороженое, – в нашем деле никогда не грех перестраховаться, – он говорил так, будто они расстались только вчера: даже не удосужился поздороваться с Трейси.
– Что, все еще названивают разные сексуальные маньяки?
Директор хрюкнул:
– Как всегда. Профессиональный риск.
– Я звоню... Короче, вечером я прилетаю. Думаю, ужин вдвоем станет приятной переменой привычного ритма.
– После десяти лет разлуки? Наверняка, – Директор снова хрюкнул. – Скажем, в восемь часов в «Анондор»?
– Нет, – мгновенно отреагировал Трейси. – Я предпочитаю «Ше Франсуа».
– Ну да, – дружелюбно протянул Директор. – Как я мог забыть? Правда, человек моего положения предпочитает места пошикарней. А где это?
– Неподалеку от Грейт Фоллз, – Трейси прекрасно знал, что Директор не мог забыть, где находится ресторан. – Возле реки.
– Ладно, найду, – и Директор повесил трубку.
На табло зажглись слова «Пристегнуть ремни. Не курить», и они пошли на посадку в вашингтонском аэропорту.
Итак, он постарался избавиться от мыслей о предстоящей встрече с Директором, но зато нахлынули воспоминания о Лорин. Он видел ее танцующей: одна нога парит высоко над головой, она медленно-медленно вращается, в волосах сверкает солнце, но в глазах, зеленых, как море, стоят слезы.
А его квартира, такая теперь опустевшая, чужая! Потому что Лорин там больше нет.
И вновь его пронзило острое чувство вины: Бобби!
Их «боинг» приземлился, двигатели заглохли. Пассажиры стоя в проходе, доставали с полок портфели и сумки.
Перед тем, как выйти из аэропорта, Трейси удостоверился, что весь его багаж будет доставлен на борт самолета, следующего в Гонконг, и взял с собой только сумку и несессер из свиной кожи, в которой отец упаковал все для него необходимое. Посторонние, включая таможенников, открыв несессер, обнаружили бы в нем лишь обычный набор путешественника: электрическую бритву, будильник, щетку для волос, расческу, три куска мыла «ойвори» и серебряные щипчики для ногтей. И ни один из этих предметов не использовался по своему прямому назначению.
Трейси вышел из аэропорта и сел в красно-белый автобус. Через десять минут он уже взял заранее заказанную машину – типичный для проката «форд-кордова», цвета «металлика». И вскоре влился в ноток машин внешнего городского кольца.
Он намеренно свернул на Вашингтон Мемориал Парквей. По левую руку от него остался Пентагон, а после этого движение стало не таким интенсивным – большинство машин сворачивало направо, на Арлингтонский мост, чтобы через него попасть в центр. Памятник Вашингтону горделиво высился в лучах закатного солнца.
Листва деревьев была пышной благодаря постоянно стоявшей здесь влажности и неусыпному попечению городских властей. Река сначала казалась синей, а когда наступили сумерки – черной, в ней играли золотые городские огни.
«Ше Франсуа» был обычным загородным рестораном. Директор уже поджидал Трейси.
Директор всегда казался Трейси ошибкой природы: его слишком крупная челюсть, мощная шея, огромное тело принадлежали не современному «хомо сапиенс», а человеку доисторическому. Что же касается мозгов, тот тут дело обстояло совсем иначе: Трейси не раз бывал свидетелем того, что Директору удавалось продумать на несколько шагов дальше, чем всем остальным представителям его профессии.
– Садись, – сказал Директор. Он лишь немного постарел по сравнению с тем, как Трейси видел его в последний раз. – Я заказал тебе «Гленливет» со льдом, хотя твой вкус я никогда не одобрял. Этот виски лучше пить неразбавленным – лед убивает особый привкус дыма.
– Пейте, как вам нравится, – ответил Трейси, усаживаясь, – а я буду пить так. Директор улыбнулся:
– Вижу, ты не меняешься.
– Да и вы тоже.
Принесли виски, Трейси сделал глоток. Директор отмахнулся от официанта, подавшего меню:
– Потом.
– Вашингтон вообще не подвержен переменам, – сказал Трейси.
– На поверхности – да, – Директор взял свою излюбленную сигару-самокрутку, ужасную на вид: черно-зеленую, корявую. «Фонд приносит массу маленьких удовольствий, – любил он говорить, – В частности, но не в последнюю очередь, возможность добывать кубинские сигары». «Добывать» было любимым эвфемизмом Директора. – Что же касается того, что скрыто от глаз, то перемены большие.
Он помолчал, раскуривая сигару, потом продолжил:
– Эта чертова демократическая администрация не в состоянии отличить головы от задницы, – он глянул на тлевший кончик самокрутки. – Они понятия не имеют, что делать с нашей разведкой, но им не хватает ума оставить ее в покое. Совершенно безмозглая публика, – он взглянул на Трейси. – Мне чертовски импонирует этот Готтшалк. Отличный мужик. Как раз такой, как нам нужен, – Директор нахмурился, и его кустистые брови привычно грозно сошлись на переносице, будто решили вступить друг с другом в сражение. – Правда, большие города еще не очень-то готовы его поддержать. Но, я думаю, немного времени – и все будет в порядке. Они все еще не могут забыть Рейгана, – он глубоко вздохнул. – Это очень непросто – быть республиканцем.
Директор острым взглядом измерил дистанцию между ним и Трейси:
– Сожалею по поводу губернатора. Насколько я слышал, вы были друзьями.
– Ко мне недавно приезжал Ким.
– Неужели?
Трейси мгновенно напрягся. Голос Директора звучал абсолютно ровно, лицо не дрогнуло, но что-то в том, как он на секунду замер, потом чуть заметно выпрямился и повернул голову влево, так, чтобы лучше слышать правым ухом, насторожило Трейси. Способность рассуждать гнездится в левом полушарии, и ему соответствует правое ухо, правый глаз и так далее.
– Это имело отношение к смерти губернатора, – как можно небрежнее произнес Трейси. – Но, я полагаю, вы и сами все знаете. Если я не окончательно отстал от времени, то, по-моему, Ким всегда докладывал обо всем лично вам.
– Ну, внутри нашей конторы радикальных перемен не произошло, – ответил Директор. – Большинство сотрудников докладывается Прайсу. Ким же – особая статья. М-м-м... Ты знаешь Кима лучше, чем кто-либо другой. Он требует... специальной заботы.
– Для того чтобы не сорваться с цепи, как бешеный пес, и не начать кусать всех направо и налево.
Директор фыркнул – признак того, что он обиделся.
– Результаты его деятельности... несколько смягчаются другими шагами с нашей стороны.
– Он – чертов убийца, – сердито сказал Трейси.
– Если на то пошло, то и ты тоже, – возразил Директор. Голос его по-прежнему был ровен, однако лицо слегка покраснело. Он вынул изо рта сигару и навалился грудью на стол. – За последние шесть месяцев он собрал столько информации по использованию камбоджийской оппозиции микотоксинов трикотина, сколько наши государственные службы не смогли и за два года. И я ни секунды не сомневаюсь в огромной его для нас ценности, – Директор явно рассердился. – Отдых, которым он сейчас наслаждается, вполне заслуженный. Уверяю тебя.
– А я и не сомневался, – пробурчал Трейси, стараясь скрыть нахлынувшие на него чувства. Значит, Ким в отпуске? И его приезд к Трейси и попытка втянуть Трейси в расследование причин смерти Джона Холмгрена – вовсе не задание Фонда? И Директор ничего об этом не знает. Ну и дела, подумал Трейси. Чтобы успокоиться, он отпил виски. Мысли у него разбегались. Наконец ему удалось овладеть собой.
Прана. В присутствии Директора прибегнуть к специальным дыхательным упражнениям было невозможно: он заметит и сразу догадается, что что-то не так.
– А что Киму от тебя понадобилось? – осведомился Директор.
– Просто заскочил проездом, – ложь легко вырвалась из него. Слишком легко. И он снова напомнил себе, что пошел на контакт в последний раз, в самый последний. Как только он разрешит загадку гибели Джона и Мойры, с этой связью будет покончено. Раз и навсегда.
Теперь Директор попросил принести меню, и пока они обсуждали, кто что будет есть, директор вдруг сказал:
– Все время возникают какие-то ситуации, в которых требуются твои умения. А сейчас даже более, чем прежде.
– Наверное.
– Думаю, я закажу цыпленка, – Директор закрыл меню и положил на стол. – Да, цыпленок и бутылка охлажденного рейнского – как раз то, что сейчас нужно.
* * *
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – с нежностью произнесла Джой, и, почувствовав, что с ним надо говорить по-другому, добавила: – ты не можешь уехать.
Киеу вспомнил разговор с Макоумером, перед тем, как тот отправился в Китай.
– Теперь ты знаешь о Фонде столько же, сколько и я.
– А он знал Кима? – спросил Киеу.
– Он знает о нем от Трейси, конечно, – сказал Макоумер. – Но они никогда не встречались.
– А фотографии?
– Нет. Служащие Фонда никогда не снимаются.
Киеу вспомнил, как он поклонился изваянию своего позолоченного Будды, глазами которого можно увидеть и познать все сущее.
– Тогда проблем не будет, – и он приступил к молитве, раскачиваясь и повторяя слова буддийских заповедей.
– Это слишком опасно, – голос Джой вернул его к действительности.
Он улыбнулся, погладил ее по мягким волосам.
– Как ты можешь знать такие вещи?
В глазах ее стояли слезы:
– Потому что я боюсь за тебя.
Он засмеялся:
– Мне ничто не может повредить. Мне удалось ускользнуть даже из новой Кампучии.
– Но призраки ее до сих пор тебя терзают...
Джой уже довольно давно спала с ним в одной постели и до того боялась его кошмаров так, будто они были ее собственные. Она не знала, что именно видел он в этих страшных снах, она его не спрашивала, не разговаривала с ним об этом. Но достаточно было почувствовать тот поток чудовищных эмоций, который изливался из него во время этих кошмаров, и тогда она обнимала, укачивала его, как ребенка, а он кричал во сне и без конца повторял что-то на кхмерском, что – она не могла понять. В эти страшные минуты он казался ей пришельцем, явившимся на землю откуда-то с дальней планеты.
Но ее тяга к нему, облегчение и покой, которые он приносил ей по ночам, привязывали ее к нему.
Только из-за него она все еще оставалась в этом особняке на Греймерси-парк. Без него она бы не выдержала своего странного брака, он бы ушла от Макоумера, вернулась к своим родным в Техас. Он был таким непонятным, этот кхмер, но в глубине души она сознавала, что эта загадочность и привлекает ее в нем.
– Мои призраки, – ответил Киеу, помолчав, – живут во мне. И они не могут мне повредить, даже в новой Кампучии.
– Но там все еще идет война.
Он взглянул на нее своими темными бездонными глазами.
– Большую часть своей жизни я провел на войне. Я дитя войны, в буквальном смысле. И неужто ты думаешь, что теперь война может меня погубить? После всего этого? – Он покачал головой. – Не бойся за меня, Джой. Вот он я, здесь, – он взял ее руку в свою, слегка сжал. – Я всегда здесь буду.
* * *
Прозвенел дверной звонок, Лорин сказала:
– Я открою.
Луис Ричтер наносил последние штрихи на их ужин, состоящий из сэндвичей с ростбифом и немецкого картофельного салата. Лорин глянула на часы. Она устала. Утром она, как обычно, занималась классом, который ее всегда успокаивал, а на этот раз почему-то раздражал необходимостью бесконечно повторять элементарные вещи. Правда, на дневной репетиции она немного успокоилась: они готовили новую постановку, и она хорошо поработала над своей партией. Большинство ее коллег ворчали в эти дни – Мартин навалил на них двойную нагрузку. Он не объяснял им причин, но в воздухе все же витало какое-то возбуждение и ожидание.
Лорин же после разрыва с Трейси была только рада погрузиться в работу. Она загоняла себя до смерти.
Идя к входной двери, она в очередной раз подумала о том, что значит для нее теперь Луис Ричтер. Когда-то у нее был дядя, который очень ее любил. Она помнила, как сидела у него на коленях, как он обнимал ее своими большими и сильными руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115